Пророчество Двух Лун - Ленский Владимир. Страница 1

Владимир Ленский

Пророчество Двух Лун

Пролог

Талиессин открыл глаза. За то время, что он спал, лес изменился: деревья стали выше, их стволы отливали яркой медью, а кроны то смыкались, то раздвигались высоко над головой, постоянно изменяя форму синего просвета.

«Небо преследует меня», — подумал Талиессин.

Он лежал на траве, подсунув ладонь под затылок, и рассматривал свою поднятую левую руку. Шевелил пальцами. Его как будто удивляло то обстоятельство, что руки еще подчиняются ему, что он может дышать, смотреть.

Потом ему надоело лежать, и он уселся. В траве осталось примятое гнездо, указывающее место, где принц провел ночь.

Лес, окружающий Талиессина, был огромен — гораздо больше, чем юноша мог себе представить. Деревья стояли на почтительном расстоянии друг от друга. Время от времени под порывом ветра, который ходил между ними, точно доброе чувство или вышколенный лакей, они обменивались вежливыми репликами.

В траве иногда попадались изысканные сучья, упавшие сверху, или большие камни, поросшие узорным лишайником. Лес не был мертвым, вовсе нет: здесь обитало множество всякого зверья и птиц, но они все же были гостями, в лучшем случае — квартирантами; этот лес не принадлежал ни зверью, ни птицам, он был сам по себе с начала времен, зыбкая и в то же время вполне осязаемая граница между миром людей и миром эльфов, между миром обыденного и миром чудесного.

Талиессин встал, забрался на камень. И сразу увидел еще один. Перешагнуть с камня на камень — это показалось ему забавным, и он сделал шаг. Третий камень явился ему тотчас, затем четвертый, и вдруг лес потемнел, между стволами выступил туман. Или, может быть, это был дым? Лучи солнца, потерянные в лесу, безнадежно плутали среди белых полос этого неожиданного тумана, и Талиессин пошел вслед за ними.

Ему хотелось потеряться здесь: потеряв себя, он мог бы, наверное, избавиться и от боли, что взбешенной кошкой царапала его сердце.

Он вспомнил, как бежал по улицам столицы, как отделался от преследователя — чума на этого Эмери с его неизменно добрыми намерениями! — и как потом, миновав последнюю из шести стен города, Новую, выбрался в густо застроенные домами предместья. Уже начало темнеть, когда дорога пошла под уклон, дома сделались меньше, а сады вокруг зданий — гуще; Талиессин приближался к реке.

Мостовую пошлину здесь не брали. Так распорядилась ее величество правящая королева, мать Талиессина: довольно было и того, что в ярмарочные дни пошлину взимали при входе в город. Незачем раздражать людей двойным побором, полагала она.

А Талиессин считал людей неблагодарными скотами, потому что они не переставали злоумышлять против его матери.

Простонародье ненавидело королей эльфийской династии. Любой неурожай, любую болезнь приписывали порченой крови Эльсион Лакар, а о принце, наследнике трона, говорили, будто он извращенное жалкое существо, не мужчина и не женщина.

Эмери уверял, вслед за своим премудрым дядюшкой Адобекком, что у всякого слуха, даже у такого, который давно укоренен в народе, имеется автор. Не бывает безымянных песен, всегда найдется некто первый, кто спел хотя бы начало куплета.

Адобекк умен и по-своему очень хорош; недаром мать брала его в свою постель. Он и сейчас ее обожает. Талиессин знал, что королева советуется с Адобекком почти во всех случаях, когда требуется принять необратимое решение.

И все же сам Талиессин склонен был верить не Адобекку с его добросердечным племянником, а «народу». Тем, кто открыто называл принца выродком.

Он остановился на камне, пошатался, обретая временное равновесие, поднес к глазам растопыренные пальцы и сказал:

— Я выродок.

И сделал еще один шаг вперед.

— Ай! — завопило нечто в тумане, и чьи-то сильные руки клещами вцепились в его плечи.

Не удержавшись, оба — принц и невидимка — полетели в траву, причем Талиессин упал на какой-то сук, с треском сломавшийся под тяжестью его тела, а сверху на принца повалился тот, второй.

Несколько мгновений они лежали неподвижно, приходя в себя и собираясь с мыслями. Потом незнакомец поспешно вскочил и протянул Талиессину руку.

— Вставай! Ты не ушибся?

Талиессин поднялся.

— Кажется, порвал одежду. Бок саднит.

— А, — сразу успокоился незнакомец, — ну так это ерунда. Тебя не будут ругать за тряпки?

— Нет, — сказал Талиессин, ничуть не удивившись вопросу. Года три назад он, пожалуй, дал бы утвердительный ответ.

— Есть хочешь? — осведомился неизвестный.

— Да, — сказал Талиессин.

Они устроились рядом на траве. Талиессин с интересом уставился на нового знакомца: очень молодой, со светленькими жиденькими волосами и грустным взором прозрачных глаз, он напоминал безнадежно влюбленного поэта. Из тех поэтов, что не столько слагают стихи, сколько превращают в печальную поэму собственную жизнь.

— Посмотрим, что тут у нас, — деловито продолжал «поэт», раскладывая на коленях тряпичный сверток.

В тряпице оказалось несколько яблок, смятая половинка хлебной лепешки с тмином и маленькая, но чрезвычайно пухлая колбаска.

— Ух ты! — восхитился «поэт» и обратил взгляд на Талиессина. — Хочешь?

Талиессин молча кивнул и придвинулся чуть ближе.

Несколько минут они ели. Все то время, что длилась трапеза, ни один из двоих не проронил ни слова. По завершении беловолосый юноша свернул тряпицу и сунул ее за пазуху.

— Ты кто? — спросил «поэт» у Талиессина. И быстро предупредил: — Только не ври. У меня от вранья начинают кости ныть.

Он постучал костяшками пальцев себя по коленке.

— Ладно, скажу правду, только ты не поверишь, — согласился принц.

— Да ну? — поразился беловолосый. — Почему это я не поверю?

— Так.

Талиессин вздохнул и посмотрел на небо, которое опять изменилось — поднялось еще выше и сделалось чуть более фиолетовым.

— Ладно, — согласился беловолосый. — Говори. А потом я скажу. — И фыркнул: — Мы с тобой как две девки в купальне, которые спорят, кто первая снимет нижние юбки. Видал когда-нибудь, как они препираются?

Талиессин вдруг расхохотался. Он смеялся через силу, смех причинял ему страдание, потому что мешал той боли, что считала себя полновластной хозяйкой Талиессиновой души. Но остановить этот смех он не мог.

— Что с тобой? — спросил беловолосый подозрительно.

Принц только покачал головой. Он отер лицо рукой и сказал:

— Хорошо, я первая снимаю юбки. Я — принц Талиессин.

— У! — сказал беловолосый. — А я — беглый крепостной одного болвана из столицы.

— У! — сказал Талиессин. Но получилось у него хуже, чем у беловолосого.

Похожий на поэта парень пошарил у себя за пазухой и извлек маленькую кожаную фляжку. Встряхнул, там мелодично булькнуло.

— Хочешь?

— Крепкое? — осведомился Талиессин.

— Обижаешь, — неопределенно отозвался беловолосый.

— Тогда хочу.

Они сделали по глотку. Содержимое фляжки приятно обожгло рот и согрело живот, так что съеденное сразу почувствовало себя весьма уютно в своем новом прибежище.

— Вот теперь все встало на места, — выразил общее ощущение беловолосый.

Талиессин молча кивнул.

Беловолосый сказал:

— А если взаправду — как тебя зовут?

Талиессин ответил:

— Меня зовут Гайфье.

— А, — протянул беловолосый — А меня Кустер. Продолжим?

— Ладно.

— Ты из столицы, говоришь?

— Да.

— Вот видишь, — обрадовался Кустер, — и я из столицы.

— Хорошего мало, — заметил принц.

— Да уж, — согласился Кустер.

— Как же ты оказался здесь, если ты чей-то там крепостной да еще из столицы?

— Говорят же тебе: сбежал.

— Сбежать не так просто, — сказал Талиессин. — Разве тебя не ищут?

— Не, — улыбнулся Кустер, — они думают, я помер. За меня и неустойку хозяину заплатили как за умершего. А хочешь знать мою цену?

— Зачем?

— Так. — Кустер пожал плечами. — Вот ты, положим, себе цену не знаешь. А я свою знаю.