Пророчество Двух Лун - Ленский Владимир. Страница 18

Она забралась в седло с ногами, устроившись, как кочевник, на корточки. Лошадь лениво шла по дороге, кося глазами на причудливую всадницу.

— Я стянула в трактире две колбасины, — сообщила Уида, шаря у себя под платьем. — Широкие рукава — прелестное изобретение человечества. Бедный покойный Кустер, несомненно, знал в этом толк.

Талиессин смотрел, как трое крестьян снимают повешенного господина Алхвине. В воздухе болтались руки убитого, и Талиессин вдруг узнал их. Лицо Алхвине изменилось, когда из него ушла жизнь, а вот руки остались прежними. Даже пятно от чернил на сгибе пальца и зигзагообразный шрамик на тыльной стороне левой ладони. Талиессин вспомнил этот шрамик, он еще в детстве этому удивился: состоятельный человек, много пишет и читает — и вдруг ранка.

Человек, который понравился матери Талиессина, был отмечен ее личной наградой. Теперь он лежал на земле, изуродованный, изломанный. Совершенно неповинный в том, что глупая баба родила шестипалого младенца. Талиессин знал, что в деревнях нередко заключают браки между родственниками: боятся потерять имущество. Не землю, понятное дело, а какую-нибудь корову поделить не могут или денег на постройку нового дома жалеют.

Он привык презирать крестьян за это. Он, обреченный жениться на нелюбимой женщине ради эльфийской крови. Ему потребовалось убить человека, чтобы стать одним из них, из тех, кто внизу, выросших в грязи, суеверии и невежестве. Сейчас Талиессин, кажется, ничем не отличался от Радихены.

Бунт стремительно превращался из младенца в мальчика, из мальчика — в юношу, из юноши — в зрелого мужа: бунту исполнилось уже полтора дня, срок немалый. Скоро о случившемся станет известно, и из столицы прибудут солдаты. Нужно торопиться.

Господина Алхвине похоронили там, где некогда находилась одна из стеклянных сфер; место могилы разровняли и затерли ногами, чтобы никто никогда не нашел его. Талиессин смотрел издалека, как пять или шесть крестьян сосредоточенно топчутся над прахом их убитого господина. Принц пытался понять, что он чувствует, но нашел одну только пустоту: он не оправдывал этих людей, но больше и не осуждал их. Он просто был одним из них, вот и все.

Та девчонка, Хейта, снова оказалась рядом. Глаза ее беспокойно шевелились в орбитах, она перебирала босыми ногами, не в силах устоять на одном месте.

— Что? — спросил Талиессин, чуть наклонившись к ней с седла.

Она вцепилась чумазыми пальцами в гриву коня. Зашептала:

— А ты будешь сегодня со мной спать?

— Нет, — ответил Талиессин.

— Ну, — сказала Хейта и почесала за ухом. — Понятно. — И засмеялась. Ее горло подрагивало, как у птицы. — А когда мы его вешали, он плакал.

— Тебе его не жаль?

— Нет. Младенчик-то, видал? Нет, не жалко. У него своих детей нет, ему все равно.

— Младенчик, да, — выговорил Талиессин. — А кто убил шестипалого?

— Мужчины, — сказала Хейта. От нее тянуло жаром, как от печки, и пахло горчим телом. — Они сперва ребенка отобрали и убили, а после — господина Алхвине. А он плакал.

— Я бы на его месте тоже плакал, — сказал Талиессин и засмеялся.

Хейта улыбнулась ему, потерлась головой о его колено и убежала.

Талиессин еще раз объехал усадьбу. К нему подходили люди, спрашивали, что делать с тем, с этим, Талиессин отвечал. Затем услышал шум и, быстро развернув коня, помчался туда.

Человек десять стояли перед разрушенным господским домом. Из-под черного бревна торчали обугленные ноги: там лежал кто-то из прислуги. Ни бунтовщики, ни те, кто к ним явился, не обращали на это ни малейшего внимания.

Талиессин, растолкав конем толпу, выбрался вперед.

— Что здесь? — властно спросил он.

Один из зачинщиков ответил:

— Из соседнего имения люди. Спрашивают, как им поступать. Мы тут обсуждаем.

— Обсуждать нечего! — закричал Талиессин. И повернулся к пришлым: — Убирайтесь, откуда пришли! Здесь наше дело, не ваше!

— Мы вот рассудили, — заговорил один из вновь пришедших, — когда зарево увидели, что у вас тут мятеж. Да? Мятеж. И господина убили, мы уже узнали. Да?

— Да, — сказал Талиессин, хмуря брови. — У нас-то мятеж, а вы при чем?

— Ну вот, — продолжал этот человек, нимало не смущаясь и не пугаясь нахмуренных бровей всадника. — Мы так рассудили: мы чем хуже? Одна деревня — сила, две деревни — две силы.

— Нет, сказал Талиессин. — Это наш бунт, а не ваш. У вас шестипалых младенцев не нарождалось. Вам здесь не место. — Он приподнялся на стременах и громко продолжил: — Задурят две деревни — солдат пришлют вчетверо больше. С одним отрядом мы справимся, а попробуй-ка с четырьмя!

— Ты-то сам кто такой? — осведомился у Талиессина пришлый крестьянин, упрямо не желая сдаваться и соглашаться с доводами. — Откуда тебе знать про четыре отряда?

— Оттуда, — сказал Талиессин, — что это не первый бунт у меня. Я знаю.

Тут люди из имения Алхвине заволновались, зароились вокруг своего всадника.

— Это наш, это нашенский, — стали наступать они на пришлых. — Вы что его задираете? Он-то наш, а вы кто? Он дело говорит. Придут солдаты, как быть?

— Ступайте по домам, — приказал чужим крестьянам Талиессин.

А бывшие люди Алхвине добавили:

— Ступайте, пока вам добром говорят. Ступайте!

И те, ворча, ушли.

Так Талиессин в первый раз задумался над завтрашним днем, ибо назавтра бунт превратится в старика, одержимого множеством болезней, и следовало позаботиться об этом заранее.

Закат уже подступал, предметы начали расплываться в сумеречном воздухе, и Талиессин в последний раз объехал разоренное имение, осматривая, не осталось ли чего-нибудь, что необходимо сжечь, втоптать в землю, уничтожить, убить.

Тишина готова была утвердиться в уставшем мире, и новый взрыв криков показался Талиессину сейчас болезненно неуместным. Он подтолкнул коня коленями. Он и сам не мог бы сейчас объяснить, почему так торопился туда. Ему просто хотелось поскорее прекратить шум.

— Гляди, Гай! — заорал кто-то, завидев Талиессина.

Он вздрогнул: он и забыл, что назвался перед Хейтой именем своего отца.

— Гляди, кого поймали! Это он — второй. Тот, шпион. Помнишь, ты предупреждал? Нашли… Теперь — все, теперь нет большой опасности.

К Талиессину подтащили какого-то человека, опутанного сеткой — с такими браконьеры ходят на мелкую Дичь.

— Вот Гай, смотри! — весело надсаживался какой-то бородач (должно быть, это он и браконьерил в былые времена при попустительстве рассеянного и ученого господина Алхвине). — Какова скотина! И вооружен был, сетку резать пытался.

Талиессин холодно посмотрел с высоты седла на заданного в сетке человека. Лицо у Алатея было разбито, он таращился на Талиессина сквозь сетку и пытался заговорить, но расквашенные губы не слушались.

Талиессин повернулся к своим соратникам.

— Да, это он — Алатей. Второй шпион. Молодцы, что выследили!

Человек в сетке яростно забился. Должно быть, понял, чей меч сейчас у Талиессина, на чьем коне он сидит.

Талиессину довольно было на один только миг встретиться взглядом с пленником, чтобы понять: тот мучается от бешенства, от бессилия, от непонимания. Талиессина забавляло это. Забавляло, пожалуй, еще больше, чем внезапный испуг Сафрака.

Алатей искал раздавленного горем избалованного мальчика, сторонящегося людей. А перед ним был главарь мятежников, с черным пятном сажи на щеке, с жуткими кровоточащими шрамами от середины скулы до подбородка. И этот главарь ухмылялся во весь рот.

— Ты ведь меня искал, Алатей? — Талиессин засмеялся. — Ну, рассказывай: рад ли ты, что нашел меня?

Алатей сжался, как будто собирался прыгнуть, а потом, надсаживаясь, заверещал из сетки:

— Люди! Вы хоть знаете, кто он? Кого вы слушаете? Кто он такой — вы знаете? Знаете?

Бородач браконьер, широко улыбаясь Талиессину, стукнул пленника кулаком по макушке. Алатей крякнул, прикусив язык, и только глаза его зло сверкали.