Пророчество Двух Лун - Ленский Владимир. Страница 88

Талиессин не ошибся, поручив Генувейфе погребение своей матери. Генувейфа творила эти похороны как произведение искусства, которому суждено остаться в веках, а не сгореть и развеяться по ветру за один вечер. Королеву обряжали для последнего выхода к народу поистине любящие руки. Впервые в жизни Генувейфа была по-настоящему счастлива. Она прикасалась к телу повелительницы с нежностью, а благоухающие эссенции и прекрасные наряды приобретали особенный, священный смысл во время церемонии подготовки.

Завершив дело, Генувейфа никому ничего не сказала. Просто постояла, созерцая приготовленное для погребения тело и ощущая, как восторг пронзает все ее существо, а затем повернулась и бросилась бежать. Инстинктивно она искала сейчас убежища от переполнявших ее возвышенных чувств и потому спряталась под кроватью своего друга Ренье, где и была обнаружена, когда настало время идти.

Королева сидела на троне, установленном посреди главной площади столицы, — там, где обычно проходило празднество возобновления брачного союза между землей королевства и кровью Эльсион Лакар. Высокий помост был увит цветами и лентами. Пышные гирлянды скрывали вязанки хвороста. Трон — резной, раскрашенный принадлежал к числу древних атрибутов королевской власти, по преданию восходящих еще ко временам второго из королей нынешней династии, Тегана.

В темно-красном платье, расшитом золотыми зигзагами, королева выглядела такой грозной, такой величественной, какой никогда не бывала прежде, даже в тот день, когда она вынесла смертный приговор. Ее красота повергала в трепет. Множество изменчивых ликов примеряла она при жизни, и несколько раз после смерти ее лицо менялось: оно побывало и печальным, и жалким, и неопределенным, как бы выражающим сомнение… Но теперь все остановилось, закостенело — и осталось таким навсегда.

В день своего погребения она в полной мере обладала той ранящей эльфийской красотой, которая издавна вызывала ужас у обыкновенных людей. Той красотой, что некогда заставила Гиона и Аньяра, ощутивших свою смертность, бежать из мира Эльсион Лакар в туманы, в Междумирье, где бродят чудовища и призраки.

Ее волосы превратились в медь, лицо — в изображение на смуглой слоновой кости. Еле уловимый узор — тонкие, дрожащие контуры увядших роз — проступал на щеках, как трещинки на костяной пластине. Сомкнутые губы были почти черны, глаза закрыты и густо очерчены тенями и ресницами.

Талиессин и Уида, держась за руки, стояли справа от помоста; герцог Вейенто с супругой — слева. Позади и впереди, сдерживаемая стражей, теснилась толпа, и там, в этой толпе, затерялись Эмери, Адобекк, Генувейфа. На лице гробовщицы пылал исступленный восторг, щеки ее — впервые в жизни — разрумянились.

Никто не заметил, когда и каким образом вспыхнул костер. Сперва над площадью вдруг потянуло дымом, а затем, в одно мгновение, занялись все скрытые цветами вязанки. Лепестки, ленты, листья — все начало шипеть, свиваться и превращаться в тлен, а затем пламя вырвалось на волю и взметнулось к небу. Костер кричал, как живое существо, освобожденное от заточения, не в силах сдерживать радость.

Королева утонула в этой радости, как в лучах заката, и никто не видел больше ее лица.

Талиессин повернулся к Уиде и спросил:

— Ты беременна?

— Да, — ответила она.

— Я женюсь на тебе, — сказал он.

Наступило тяжелое время междуцарствия. Вейенто медлил в столице, не вполне уверенный в том, что сейчас подходящее время для переворота. С другой стороны, он не мог решиться оставить все и просто так уехать к себе в горы. Неизвестно еще, как обернется. Талиессин пока слаб… Непонятно, как он поведет себя. И непонятно, не найдется ли некто третий, совершенно неожиданный, который сочтет для себя возможным воспользоваться слабостью наследника. Кто знает, вдруг вообще не придется устраивать государственный переворот? Если Талиессин добровольно откажется от престола…

Ибор скучала в роскошных апартаментах, пока Вейенто разгуливал по длинным, прекрасным анфиладам королевского дворца и проводил время в беседах, наполовину бессмысленных. Он узнал много разного, но почти ничего интересного: о связях между мужчинами и женщинами, о болезни королевского конюшего, о ранении его племянника и еще множество тому подобных бесполезных сведений.

А затем он получил записку, которой уведомлялся о том, что принц Талиессин приглашает его в зал для приемов завтра сразу после заката. Приглашение было тем более необычным, что Талиессин все эти дни постоянно скрывался в своих апартаментах и явно не желал ни с кем разговаривать. И уж менее всего — с дорогим кузеном своей матери.

Вейенто задумался, перечитывая несколько строк, торопливо написанных на гладком листке. Что у принца на уме? Почему он желает встретиться именно после заката? По всей очевидности, указание на время суток было вместе с тем и указанием на необходимость соблюдать некоторую таинственность.

Поэтому Вейенто ничего не сообщил о записке даже своей супруге. Нельзя сказать, чтобы он не доверял Ибор. Но та слишком молода и неопытна и может каким-нибудь образом проболтаться.

Он едва пережил день и к вечеру поглядывал на солнце, как на своего злейшего врага, — а оно, как на грех, все медлило и медлило на небе, разливаясь роскошнейшим закатом.

Наконец время наступило. В полном одиночестве Вейенто вышел из отведенных им с женой апартаментов. Ибор уже спала: герцог заблаговременно подмешал ей в питье снотворного порошка. Темной тенью скользил он по комнатам. На него не обращали внимания: во дворце нередки подобные вылазки, так что герцога принимали за влюбленного в поисках приключений.

Тронный зал, завершая анфиладу, сиял впереди мрачными багровыми огнями: там пылали шесть больших факелов, их копоть летела на стены, а световые круги расплывались под потолком, скрещиваясь между собой и подрагивая при малейшем движении сквозняка, которым полон был дворец.

Вейенто вошел. Створчатые двери за ним захлопнулись.

— Здравствуйте, кузен! — громко приветствовал его Талиессин.

Вейенто вздрогнул от неожиданности: в первое мгновение он Талиессина не заметил.

Принц выступил из полутьмы. Он был одет в черное. Рядом с ним стоял второй человек, почти такого же высокого роста, что и сам Талиессин. Приглядевшись, Вейенто узнал Уиду — ту женщину, что одержала победу на скачках. Невесту принца. На погребении королевы она стояла рядом с наследником: он заблаговременно начал приучать народ видеть их вместе.

Эльфийка. Ее лицо было черным, глаза светились зеленым огнем. Сейчас, в этом темном зале, взаперти, она казалась неестественной — искусственной, неживой.

— Что же вы явились без супруги? — спросил Талиессин, стремительно подходя к герцогу и совершенно по-родственному обнимая его. — Ей было бы любопытно поглядеть и послушать. Я вот пригласил мою будущую жену. Молодой женщине всегда полезно знать, с каким мужчиной ей предстоит иметь дело.

Он повернулся к ярко освещенной факелами стене зала и широким жестом указал на то, что было там выставлено.

В трех узких железных клетках находились трое пленников: в одной сидела, обхватив руками толстые коленки, гномка, в другой скорчилась Аббана, в третьей кое-как устроился Гальен.

— Все здесь, — сказал, смеясь, Талиессин. — Вам нравится?

Вейенто молчал, пытаясь угадать, какую игру затевает принц.

Талиессин, похоже, читал его мысли.

— Думаете, я играю? — спросил он тихо. — Я вовсе не играю, кузен! Эти господа виновны, слышите вы? Все трое. И все трое связаны с вами.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — холодно отозвался Вейенто. Ему показалось, что он нашел верный тон.

Принц рассмеялся.

— Не понимаете? В таком случае я буду вам объяснять. Все по порядку, шаг за шагом. Хорошо? Вероятно, так будет понятнее. Начнем с этой дамы. — Он указал на гномку. — Кажется, ее зовут Даланн.

Услышав это имя, бывший магистр подняла голову и глянула на своего мучителя. Она напоминала сейчас грустную жабу, и Вейенто ощутил невольный укол сострадания. У него всегда были хорошие отношения с народом гномов.