Странники между мирами - Ленский Владимир. Страница 88

Во всех домах Томеэна имелись заготовленные факелы и специальные гибкие решетки, сплетенные из лозы — чтобы бросать их поверх болота и тащить уцепившегося в них человека, вызволяя бедолагу из цепкого плена.

Что касается чужаков, то городок видел таковых крайне редко — разве что люди герцога или сам его сиятельство проедут по здешней дороге, направляясь дальше, на земли Вейенто. Дважды за историю городка его посещали короли, и память об этом хранилась столетиями. Королевские визиты запечатлены художниками — две гигантские (по меркам Тимеэна, разумеется) фрески украшают здание ратуши уже более столетия.

Иногда проходили торговцы. Очень редко, но случались здесь и бродяги — таковых изгоняли как можно скорее, особенно после истории с женой скорняка, которая удрала из дома вместе с прохожим человеком: чем, спрашивается, он успел ее пленить за те несколько часов, что сшивался возле здешней пивной? Каких только чудес не бывает!

Словом, если жители Тимеэна чего и страшились, так это подобных чудес. И появление в городке непонятной старушки тоже восторга ни у кого не вызвало. Старушка, правда, не выглядела опасной, но что-то неприятное в ней, несомненно, было.

Она возникла, можно сказать, ниоткуда. Просто в одно превосходное утро городок проснулся и увидел, что на главной площади, возле ратуши, сидит сухонькая бабушка, весьма прилично одетая, хоть и запыленная, и сосет узелок, свернутый из носового платка.

Первыми подбежали к старушке дети. Они окружили ее, точно какую-то диковину, принялись показывать пальцами, обсуждать, пересмеиваться и бросать в нее мелкими предметами, дабы привлечь ее внимание.

Старушка молча встала и пересела в другое место, но тоже недалеко от ратуши.

Затем к ней приблизилась первая любознательная женщина, а почти сразу вслед за той — и другая.

— Не помочь ли вам, почтенная матушка? — спросила первая дама.

Старушка вытащила изо рта свой узелок и проговорила слабеньким голоском:

— Благодарю вас. Я второй день сосу хлебный мякиш — весь он уже съелся, даже запаха не осталось. Мне бы, пожалуй, хотелось покушать, да только можно ли?

Женщины засуетились и тотчас обрели старушку в свою собственность. Едва не поссорились — кому вести ее к себе домой. Каждой хотелось раньше остальных узнать новости. А еще женщины боялись, что мужчины отправят непонятную гостью подальше из города прежде, чем та поведает какую-нибудь увлекательную и ужасную историю.

И потому они быстренько увели ее в тот дом, который стоял ближе к ратуше, усадили за стол на кухне, дали миску вчерашней похлебки — чтобы не терять времени на приготовление свежей, накрошили туда зелени и хрустящих овощей и еще налили немного молока.

Старушка осторожно принялась за еду. Она скушала совсем мало, совершенно как птичка, а после, едва переведя дух, спросила — далеко ли отсюда до Мизены.

— Так далеко, что мы и о городе-то таком не слыхивали! — с готовностью ответила хозяйка.

— Может, здесь найдутся мужчины, которые слыхивали? — настаивала старушка.

— Мужчины могут знать, — подтвердили женщины. — А кто вы такая, почтенная матушка, откуда вы появились и что делаете одна на дороге? Мыслимое ли дело, чтобы в таком преклонном возрасте бродяжничать? Или у вас случилось какое-то ужасное горе, которое выгнало вас из дома? Расскажите нам все-все-все, а мы отыщем способ доставить вас в Мизену.

Но старушка оказалась далеко не так проста, как представлялось этим добрым кумушкам. Едва только она насытилась — а для этого, как уже упоминалось, потребовалось совсем немного пищи, — как обрела чрезвычайно строгий вид.

— Что это вы меня допрашиваете! — произнесла она. — Я приличная дама и знаю себе цену! Особы и получше вас относились ко мне с уважением, так что нечего задавать вопросы. Нужно будет — сама скажу. Теперь же найдите мне толкового парня с хорошей телегой — пусть отвезет меня в Мизену.

Этот тон возымел волшебное действие. Кумушки почувствовали себя одновременно и уязвленными, и причастными к какой-то важной тайне. И одна отправилась за своим сыном, а вторая осталась с гостьей и начала льстить ей и подлаживаться под нее в тайной надежде выведать что-нибудь еще.

Старушка сказала:

— В Мизене вашему возчику хорошо заплатят.

— У нас и сомнений в том нет, — заторопилась хозяйка дома, — сразу видно, что вы — дама основательная и со средствами. Нас только то удивило, что подобная дама оказалась в затруднительном положении.

— С дамами такое происходит сплошь и рядом, — фыркнула старушка.

— Да, но не в вашем же возрасте! — выпалила любопытная женщина.

— В любом возрасте, — отрезала ее собеседница и замолчала.

Парню с телегой тем временем давались последние наставления:

— Смотри во все глаза, слушай во все уши, Все запомни — потом мне расскажешь.

— Да понял уж, понял, — бурчал парень, которому совершенно не хотелось тащиться до Мизены в компании с какой-то полоумной старухой.

— По дороге спросишь — куда ехать, — продолжала мать.

— Да соображу как-нибудь, — отзывался сын.

Впоследствии обеим достопочтенным хозяйкам сильно попало от их мужей и прочих мужчин городка за то, что они отправили непонятную старушку в путешествие, не показав ее прежде городским властям и даже толком ничего о ней не разузнав. И ни одна, ни другая так и не смогли объяснить, почему повиновались этой старушенции так слепо и без возражений.

А как бы у них получилось противиться ее приказаниям, если она даже бывшим сержантом армии Ларренса помыкала? Только Фейнне и могла ей приказывать, но Фейине была далеко, бедная голубка, и старушка-няня понятия не имела, где ее искать.

Глава двадцать первая

ЧЕРНЫЕ РОЗЫ

Ренье несказанно удивил дядюшку, когда вытащил из сундучка расчетные таблицы и пишущие принадлежности и уселся за стол.

— Что это с тобой? — вопросил Адобекк.

— Решил применить на деле то, чему меня обучали в Академии, — пояснил Ренье.

— В первый раз слышу, чтобы то, чему обучают в Академии, можно было применять на деле, — фыркнул Адобекк. — Насколько я успел понять, Академия — храм чистейшей науки. Таковая ненавидит марать себя о реальную жизнь.

— Придется ей немного испачкаться, — вздохнул Ренье. — Жизнь чересчур упростилась, следует внести в нее струю академической сложности.

— Яснее, — потребовал Адобекк.

— О Тандернаке теперь известно все, — сообщил Ренье.

— Для меня ничто из того, что ты скажешь, не будет новостью! — сказал королевский конюший.

— Да, но... у меня есть свидетель. Дядя! Тандернак пытался украсть собственность королевского двора. В дополнение ко всему он еще и вор.

— Подробнее.

— Ладно... Он заманил к себе королевскую белошвейку и попытался сделать из нее свою... работницу.

— Да, это кража, — согласился Адобекк. — Но объявить об этом мы не сможем. По вполне понятной причине.

— Я знаю, знаю... — Ренье отложил таблицы, отодвинулся от стола и посмотрел на Адобекка пристально.

Тот поежился.

— Когда ты так пялишься, мне становится не по себе, — заявил королевский конюший. — Такой взгляд означает приближение неприятного разговора.

— Возможно... Хотя я не думаю, что этот разговор будет таким уж неприятным. Ничего особенно сложного не предстоит.

— Ладно, выкладывай.

— Ладно, выкладываю... Эта королевская белошвейка когда-то принадлежала вам.

— О! — сказал Адобекк. — Должно быть, я продешевил, когда продавал ее королеве.

— Дело даже не в ней... У нее там, в деревне, остался любимый человек.

— Друг мой, — проговорил Адобекк проникновенным тоном, — умоляю: никогда больше об этом не заговаривай. Не уподобляйся мужлану — и тем более мужланке! «Любимый человек»! Ты только послушай себя! Так выражаются простолюдинки, когда расписывают друг другу нежные страсти, коим они якобы предаются с такими же неотесанными мужланами, как они сами и все их предки до десятого колена.