Опрометчивость - Адлер Элизабет. Страница 20

Раймунда опять запахнула белый халат, поддразнивая его и позируя на фоне подушек, как она хотела его…

– Фитц, – утомленно позвала она опять, – иди же сюда, я хочу тебя. – Но он помахал в раздражении рукой и продолжал разговор.

– Проклятье! – Раймунда снова села и стала в бешенстве переключать каналы.

– Подожди! – Фитц отбросил трубку телефона и шагнул к кровати. – Поставь обратно на новости, канал – два.

– Канал – два! Проклятье! Я жду, жду тебя… Фитц схватил дистанционное управление и нажал кнопку. В новостях второго канала показывали фотографии Дженни Хавен, а потом действие перенеслось в контору следователя в Лос-Анджелесе. Проклятье! Раймунда убавила звук.

«…вскрытие показало, – говорил репортер, – что, несмотря на то, что имелось определенное количество алкоголя в ее крови, Дженни не была пьяна, и, несмотря на то, что имелось также некоторое количество барбитуратов, оно едва ли было достаточным, чтобы вызвать паралич сердца, хотя всегда остается опасность необычной реакции на алкоголь. Возможно, Дженни просто не могла заснуть и отправилась на прогулку к океану, чтобы подышать свежим воздухом? Но почему в вечернем платье? Она встречалась с любовником? Но ни один не откликнулся. В суде установили, что она была хорошим, опытным водителем, а ночь была ясной, без внезапно появляющихся с океана туманов. Итак, трагическая ли это случайность, которая унесла от нас Дженни Хавен? Или это последнее, заранее обдуманное действие женщины, опечаленной надвигающейся старостью, разлученной с тремя дочерьми, которых она едва знала, женщины, не способной мужественно посмотреть в одиночестве в лицо жизни?» Репортер жестом показал на здание суда у себя за спиной. «Нынешним утром следователь не пришел к определенному заключению, и решение относительно смерти Дженни Хавен остается открытым».

Изображение переключилось опять на диктора. «Итак, печальный конец для женщины, которую все мы любили в разные периоды нашей жизни…»

Фитц выключил телевизор и сел на край кровати. Сейчас, предположил он, в городе уже должны появиться газеты с материалами о происшедшем. Убила она себя? Или нет? Они вытащили на свет каждую крупицу ее прошлого, насколько могли. Только небеса знали, как неосторожна была Дженни. Фитц представил себе, что сейчас немного нашлось бы людей в Голливуде, которые бы не молились о том, чтобы дневник Дженни не сохранился, или чтобы экономка, служившая ей последние двадцать лет, осталась предана хозяйке и не соблазнилась бы огромной взяткой от прессы, чтобы все рассказать.

И, конечно, дочери должны быть главной приманкой. Он увидел их на мгновение в новостях, убегающих в аэропорту от преследования репортеров. Они были так беззащитны и уязвимы, какой всегда казалась ему их мать. Только под кроткой ангельской внешностью Дженни, как известно, скрывалась сталь, закаленная годами борьбы, и честолюбие. Ведь она удачно скрывала отрезок своей жизни в возрасте от тринадцати до девятнадцати лет, то есть до того момента, когда стала звездой, не желая копаться там, где получила наибольшее количество унижений и синяков. В этом он и Дженни Хавен – похожи.

– Фитц, – Раймунда легонько провела пальцами по его позвоночнику, – что мы будем делать нынче вечером, Фитц?

Казалось, он едва ли слышал ее. Она попыталась опять, обняв его за талию и прижимая обнаженные груди к его спине.

– А я знаю, чего бы мне хотелось… – Нагнув голову, она пробежала маленьким острым языком по его гладкому плечу.

Фитц оттолкнул ее руки и резко встал.

– Иди оденься, Раймунда.

– Одеться? Но почему? Я же жду тебя… Я не нравлюсь тебе в этом халате? – Она осознала, что вести себя, как девственница, было ошибкой, он предпочитал более грубый секс. Раймунда сдернула расшитый швейцарский хлопок и растянулась на кровати, вытянув свои длинные мускулистые ноги. Ему всегда нравились ее ноги, нравилось то, как она обхватывала его этими сильными мышцами, когда он был сверху на ней.

– Оденься. Отложим все игры…

Раймунда метнулась с кровати, как разъяренная кошка, и, натягивая халат на плечи, пошла к дверям. Он даже не обернулся, только отступил к занавесям и пристально вгляделся в ночь.

За окном башенки и вышки Манхэттена сверкали миллионами ламп, явление, приносившее Фитцу неизменное удовольствие, хотя он не был уверен в том, относилось ли это к великолепию самого города или к напоминанию о том, что именно он, ребенок из техасской глубинки, став королем одного из самых жестоких городов, выбрал себе дворцом это «орлиное гнездо», откуда мог обозревать свое королевство. Но сегодня вечером он не обратил внимания на вид из окна.

Слабая улыбка осветила его суровое привлекательное лицо, когда он вспомнил тот полдень, когда влюбился в Дженни Хавен. Ему было тринадцать, и он потратил свой единственный, с трудом заработанный доллар на билет в кино и на пакет жареных кукурузных зерен, который вскоре был отброшен, забыт в волнении чувств, которые он пережил, когда обезоруживающие голубые глаза Дженни пристально посмотрели прямо на него, улыбаясь только ему с экрана этого небольшого техасского развалюхи-кинотеатра. В первый раз он воистину узнал, что значит желать женщину, чувствуя, что пронзающее возбуждение в его паху – не только юношеская игра воображения, занятого девушкой с большими сосками и липкой красной губной помадой за прилавком с фонтаном содовой воды, но вместо этого замечательного белокурого создания с пахучим телом и атласными губами – вместо этого, как он теперь знал, должна быть Она.

Он стал взрослым благодаря Дженни Хавен. Потому что только она помогла понять, что в сексе имелось нечто большее, чем торопливое взаимное ощупывание для обретения опыта, и странно, что потом это стало для него постоянным правилом. Ты должен «заниматься любовью» с женщиной, подобной Дженни Хавен.

Он посмотрел кинофильм дважды и ушел из кинотеатра только когда он закрылся, вымаливая один из рекламных кадров, украшавших стеклянную выставочную панель в фойе, у забавляющегося кассира. Этот портрет Дженни, в свитере и шортах сидящей на скамеечке и держащей палец под кокетливо склоненным подбородком, украшал тонкие стены многих его дешевых комнат, когда он скитался по Техасу. Он приобрел и другие снимки и даже после того, как встретил и женился на Элен, он все еще хранил их. Он думал, это потому, что именно от Дженни Хавен научился обращаться с женщинами.

– Ты заставил меня почувствовать секс и красоту, – говорила ему Элен даже тогда, когда они были безнадежно бедны и жили в этом убогом прицепе в медвежьем углу.

Он встретился с Дженни только однажды, годы спустя, на вечеринке в Беверли-Хиллз. Он нервничал, зная, что она должна появиться здесь. Что, если встреча с ней разрушит тот образ, который он создал в своем воображении? Она однажды изменила его жизнь к лучшему; действительность могла разрушить миф. Но все произошло подобно тому, как тогда, когда он впервые увидел ее на экране. Правда, окружение сейчас было более роскошным, это был личный просмотровый зал одного голливудского продюсера, но на этот раз Дженни сидела рядом ним, и, несмотря на его опыт, его искушенность, его влияние, положение и богатство, память о том первом мальчишеском побуждении, близость к Дженни привели к эрекции, которую он с мысленной мольбой пытался проконтролировать. Когда она наклонилась, чтобы заговорщически шепнуть ему на ухо о том, как скучен фильм, ощущение ее нежного дыхания у него на щеке, легкое касание ее руки и терпкий аромат духов почти сокрушили его.

Он мог, конечно, попытаться завоевать Дженни Хавен, он имел более чем достаточно оснований, чтобы попытаться. Женщины находили его привлекательным, они наслаждались его физической близостью, его сильным телом, им нравилась его репутация грубого парня из глубинки, который сделался таким значительным, и, конечно, они наслаждались властью его денег. Но тогда Дженни была в любовной связи с голливудским продюсером, время неподходящее, и, как бы то ни было, он все еще боялся потерять иллюзию.