Пирамида, т.2 - Леонов Леонид Максимович. Страница 49

– Так в чем же, в чем же он? – как за истиной потянулся к нему Вадим.

– Только время ответит вам, не в меру любознательный Лоскутов... В моих устах формула выглядела бы кощунственной формулой крутолобых. Вон жена мне глазами показывает, что за подобное красноречие запросто можно и пострадать! Но если черт не слопает вас со мною заодно, вы еще застанете внушительный фейерверк апофеоза... чего и следовало ожидать по наблюдающимся перебоям прогресса! Конечно, на тяговой силе его мотора сказалась не одна только очевидная в новейших условиях нехватка октанового числа в христианской идее или упраздненье мифа о некой небесной прародине, рухнувшего вместе с достоинством царственного происхождения, нравственной диетой, ответственностью перед запредельным началом... Заметьте, не начальством я сказал, хотя пользу последнего в переживаемый период совсем не отрицаю! – вызывающе, куда-то в стенку справа, подчеркнул Филуметьев, с декларативной громкостью выделив фразу из контекста. – Вовсе не в том горе, что ядом для народа становятся блага цивилизации без одухотворяющей идеи, равновесной калорийному харчу и материальному могуществу... Не в том даже, что своей универсальной отмычкой к любым тайнам на свете наделали уйму непоправимых ошибок, потому что в том и фокус русского парадокса, как и совершенного ими великого открытия, что и более роковые – все равно не отвратили бы повторения всего цикла сначала. Трагическая суть в том, что замену мотора они производят на всем разгоне звездного полета, без предварительной инженерной прикидки главных, отрицаемых ими показателей, не поддающихся цифровому учету, вроде тяговой силы нового горючего, опорной площади несущего крыла, духовных параметров пилота... да еще при необозримых обозах исторической памяти, христианского гуманизма до разврата разросшихся потребностей. Мне понятны их старанья оторваться от настигающих обломков взорванной старины... Меж тем мы проходим как раз над Марианской впадиной биологической пучины, откуда изошли когда-то и которая все нетерпеливей поджидает нас внизу, расставив далеко не материнские объятья. Не отрицаю, интеллектуальное притупленье работает не хуже анестезии, но все же выгляньте за борт, молодой человек... Как, не поташнивает вас слегка? Надо мужественно мириться с возрастными печалями, подстерегающими жизнь на рубежах превращений, когда вещество наше устает от нас. По пути в могилу человечество заболевает недугом старости с малых лет. Оно, конечно, полагалось бы поаккуратнее обращаться с царями-то природы, пинком в зад выдворяемыми из бытия.

Далеко не полностью приводимая здесь декларация настолько чужда была тогдашним, еще боевым умонастроеньям Вадима Лоскутова, что истинное содержанье ее временами как бы заслонялось подробностями физического состоянья, в каком произносилась так бесповоротно и страстно. Звучали местами горечь отреченья, боль прощанья, что казалось, сейчас на выходе и помрет. Вовсе не было крайнего физического изнеможенья, и лишь в паузах рука начинала машинально шарить по пледу на коленях в поисках чего-то – ухватиться и тем поотсрочить приблизившийся момент. Впервые Вадиму доводилось своими глазами и в таких подробностях, вплоть до последних содроганий мысли, наблюдать акт перехода в мир иной, что могло совершиться не сегодня, даже не послезавтра, так как в лице Филуметьева целое поколенье, сдавшееся и обреченное, нисходило в смертную сень. Оттого-то его речь и напоминала завещанье... Правда, вряд ли стоило делиться подобными раздумьями со случайным юнцом, но обычно не думают о получателе письма в бутылке, кидаемой в убегающую волну за кормой. Но по характеру признанья бесстрастный тон старика подчеркивал значительность переживаемой им минуты. Простительное при подведении итогов упрощение человеческого маршрута помогало Вадиму чужими глазами утолить детскую прихоть отыскания, безразлично – на карте, глобусе, в небе над головой, заветной точки: здесь жил, живу, буду жить я.

– По-вашему, были совершены непоправимые ошибки где-то позади? – поинтересовался Вадим.

– С моей горы видны становятся некоторые из них. Как и в отношениях с матерью, нельзя хитрить в общении с природой. Боюсь, дурными замашками, чрезмерными капризами мы осточертели ей, наверно, уже имеются у старухи другие фавориты на примете, полюбезней нас... Не удивился бы, если даже крысы. По заведенному у ней порядку при отбытии постояльцу полагается подмести сор за собою, да и некорректно было бы оставлять кому-то в наследство смрад и тлен агонии нашей. Вообще то ее служанки навострились растворять кости и панцири всяких чудовищ, но по слепоте им трудно начисто удалить с планеты всякий след человеческий, в особенности создания ума и рук людских, которые именно по трагической хрупкости своей прочнее меди и выше пирамид. Не надо падать духом, у нас еще есть время впереди, а судя по все крепнущей воле к гибели, мы вполне управимся к сроку. Творец стольких чудесных диковинок, homo sapiens изыщет и благородный предлог, и достаточно радикальные средства для самоудаления из мира. Последнее время мне так и чудится позади, будто новоселы уже поглядывают из щелей, знакомятся с помещением, что ли, но чуть обернешься с холодком содроганья...

– Думаете, не поспеем до той полночи прорваться, попасть в наш, назовем условно, золотой век? – не дослушав стариковской метафоры, спросил Вадим и вдруг вспомнил, что тот же вопрос задавал ему отец года полтора назад.

– Нет, почему же?.. Если только не проскочим мимо на достигнутом разгоне. Другое дело, длительность пребыванья нашего там, – пожал плечами Филуметьев. – Не исключено даже, что предполагаемое, не менее как тысячелетней протяженности и в окружении блистающих вершин, райское плато золотого века окажется нежилым горным пиком и негде раскинуться биваком на месячишко… Разве только испытать благодарное стеснение в груди перед лицом клубящейся под ногами вечности и снова марш-марш в дорогу, на ночлег в нижележащую долину, откуда и поднимались когда-то. Но при последней оглядке перед спуском дано нам будет открыть, что слабенькое издали сияньице на серпантинной дороге позади и было тем самородным кладом бытия, мимо которого... нет, сквозь который мы прошли в погоне за иным, машинным счастьем.

– Что надо делать? – сожалея о том же, спросил Вадим. – Возвращаться?

Ничто не шевельнулось в лице старика, словно боялся повредить доставшееся ему наслаждение, получаемое от созерцания вдруг укрупнившегося снега за окном.

– Запастись мужеством и не противиться... Все большие количества материи пропускать сквозь себя, пока не загорится в полете. Движенье к цели нередко бывало важнее ее самой, и устремившемуся к звездам прибытие в пункт назначения совсем не обязательно... Во всяком случае не огорчаться, что в такую даль отправлялись за счастьем, когда оно с самого начала находилось под рукой!.. Теперь уже ровным счетом ничего не надо, кроме как помедлить с очередным шагом под гору, еще на одну приступку вниз... Да хоть изредка еще, остановивши время, что удавалось некоторым в старину, полюбоваться лишнюю минутку на чудесные наши, полные волшебства и несбыточных желаний, пламени обреченные города. Если оглянуться на них из грядущего, они в особенности хороши при заходе солнца, когда уличные фонари горят вполнакала, за час-другой до погруженья в ночь. Тем более, что закат так похож бывает на зорьку!

Филуметьев одними губами улыбнулся чему-то, до прикосновенья близко прошедшему мимо, а Вадиму пришло в голову, что, наверно, старости свойственно думать обо всем вот такими же отрывистыми строками никогда не записанных стихов.

– Ты у меня ужасным пессимистом стал, Иван! – снова сказала жена и головой покачала от огорченья тем, что о ее муже могут подумать люди.

– Но и ты... не слишком ли много придаешь им значения? – На ее невысказанную мысль отозвался Филуметьев. – Что делать, дорогая! Хотя начальники, по счастливому устройству своему избавленные от роковых сомнений, и усматривают в том ущемление своих коронных привилегий, тем не менее все сущее от всемогущего Скуднова до пузыря на луже дождевой подвержено бывает химии образующих веществ в процессе взаимоистирания. И не надо лгать себе лишь потому, что... qua socarva itientia regitur mundus 4!