Агония - Леонов Николай Иванович. Страница 19

— Здравствуй, — сказал он, снова целуя ладони, повернулся, словно не живой.

Даша похлопала Костю по щеке.

— Здравствуй. Отдай, самой нужны, — и спрятала руки за спину. — Где это ты руки целовать научился?

Костя не ответил, улыбнулся смущенно. Словами тут ничего не объяснишь. Даша взяла его под руку, раньше Костя стеснялся, теперь привык, даже удовольствие получал.

— Ты молодец, Даша, сегодня почти вовремя.

— На минуту раньше пришла. Ты из меня солдата воспитаешь.

— Каждый культурный человек должен быть точным, — Костя немного пришел в себя, даже глаза поднял. — Ты не голодная?

Дашу умилял этот вопрос, который Костя задавал каждый раз обязательно.

— Спасибо, — церемонно ответила Даша, — буржуи накормили меня.

Она придумала для Кости байку, что работает прислугой в доме нэпмана.

Костя признался, что работает в милиции, но об уголовном розыске, тем более о должности своей умолчал. Не от недоверия, а от скромности — считал, похвальбой покажется.

Даша знала, где и кем работает Константин Николаевич Воронцов, но о службе никогда не расспрашивала. Он ценил ее за скромность особенно, забывая при этом о врожденном женском любопытстве. Лишь благодаря этому любопытству они и познакомились.

Однажды, еще до встречи Паненки с Корнеем, она с двумя мальчиками выходила из “Эрмитажа”. Неожиданно мальчики переглянулись, подхватили ее — и быстро назад, в тень. Притаились.

— Воронцов?

— Он. Подлюга. Слыхал, на этой неделе в Сокольниках в него в упор пальнули и промазали.

— Везучий, черт.

— О чем разговор, ребята? — спросила тогда Паненка.

И тут показали ей парня, скромно одетого, ничем не примечательного.

— Запомни его. Паненка, и остерегайся. Только с виду он прост, серьезный мальчонка, стреляет с обеих рук. Работает Воронцов Константин Николаевич в угро начальником.

Больше года прошло. Даша как-то из гостиницы от скуки убежала, решила по Тверской пройтись. Остановилась у витрины и почувствовала, что рассматривает кто-то ее. Дело привычное, могла уйти и не глянуть. Так нет, черт попутал. Узнала сразу, будто вчера видела: “Значит, не прост, курносый, и с двух рук стреляешь?” А он стоит, уставился, будто фотографирует.

— Скажите, как пройти к “Метрополю”? — спросила Даша, нарочно выбирая слова с “р”: знала, нравится мужчинам, как она картавит славно.

Возможно, специально в Костю уголовники промахивались, берегли для Даши. Она его влет подстрелила. Костя стоял для окружающих, но Даша знала, он у ее ног валяется. Такое и раньше случалось, она оставляла тело и уходила. Но даже бывалая Паненка не видела, чтобы в восемь вечера посреди Тверской начальник уголовного розыска, вооруженный наверняка, на коленях стоял. “Я тебе покажу, как с двух рук стреляют! Небо с овчинку покажется. А ну, курносый, марш за мной!” И Костя пошел.

Даша познакомилась с Костей из озорства и любопытства. Разных мужчин она видела, но сотрудника уголовного розыска, да еще начальника, в ее коллекции не было. С Тверской Даша сразу свернула в переулок и больше уже никогда на центральных улицах с Воронцовым не гуляла. Совершенно ни к чему, чтобы Паненку вместе с ним видели.

В первый день они погуляли полчаса и разошлись, договорившись встретиться через день. Вместо Кости на свидание явился какой-то хмурый и озабоченный парень, пробормотал, что Константин Николаевич на заседании, и передал записку, мол, просит позвонить завтра. Даша хотела отдать бумажку с телефоном Корнею, пусть распорядится по усмотрению, не отдала. Она решила его сначала своим рабом сделать, а уж потом посмотреть, как приспособить парня. На третьем свидании Костя признался, что работает в милиции, взглянул вопросительно, но, так как Даша никакого интереса не выказала, пояснил, что занимается беспризорниками. О ребятах, живущих на улице, он мог говорить бесконечно. Даша молчала, наливалась злобой, ждала, когда курносый поведет себя как нормальный мужик, тогда она и отыграется. Как именно и за что отыграется, Даша не знала. Она, прошедшая огонь, воду и медные трубы, неожиданно выяснила, что не знает обыкновенной жизни с простыми человеческими заботами. Главное — оказалось, что она не все знает о мужчинах.

Курносый был влюблен, все признаки были налицо. Он смотрел больными, лихорадочно блестевшими глазами, пытался дотронуться до нее без надобности. Если она “случайно” прижималась к нему, вздрагивал, забывал, о чем говорит, и смешно краснел. Однако про любовь не говорил.

“Давай, давай, чего маешься, — торопила его мысленно Даша. — Какой отмычкой воспользуешься?

У тебя день рождения и ты предлагаешь отметить его вдвоем? Ты не можешь без меня жить, я не должна быть мещанкой? Мужчины перестраивают мир, и женщины должны им помогать? Ты устал и одинок? Чего там еще у вас, мужиков, имеется? Деньги? У тебя денег нет, ясно, как божий день. Оружие? Пистолет у тебя в левом внутреннем кармане пиджака, давай, курносый! Ну и скука с тобой!”

Даша лгала себе, скучно ей не было. Этот парень был абсолютной загадкой. Начать с того, что она не могла понять, сколько ему лет. По виду понятно — около четвертака, по уму сколько? То он смотрит и мычит, как дитя малое, то глянет свысока, скажет снисходительно, и уже не он, а Даша словно девочка с бантиками. Известно, оружие для мужчин — любимая игрушка. Имеет парень нож, так то в один карман сунет, то в другой, не набахвалится. Курносый ни разу и не намекнул, что всегда при оружии. Жарко, парится в пиджаке, нет по-человечески объяснить, чушь какую-то про насморк несет. И вообще чокнутый, про девок своих не рассказывает, подвигами не хвастается, а ведь воевал и сейчас работенка у него — как в сказке: чем дальше, тем страшнее. А как интересно послушать! Множество историй Даша слышала и от мальчиков, и от людей серьезных, менты в тех историях подлые и трусливые. А как ситуация с другой стороны видится?

Однажды Даша спросила:

— Костя, ты воевал?

— Все воевали, — он вздохнул. — Страшное дело.

— Беляки, они ведь звери, — подзадорила Даша.

— Понимаешь, Даша, порой зверем любой может стать: и белый, и красный, он обнял за плечи дружески. — Надо добиться, чтобы любой человек не забывал, что он, — Костя сделал паузу и произнес по слогам: — че-ло-век. Высшее звание.

— Я слышала, среди этих, как они... — Даша вроде бы замялась, — уголовников, что ли... “людьми” самых бывалых, заслуженных называют.

— Уголовники народ чудной, смешные они, — он улыбнулся.

Даша оторопела, все готова была услышать, но такое... “Корней смешной? Действительно, можно от смеха умереть”.

А Костя продолжал:

— Знаешь, Даша, я с фронта вернулся, хотел на завод, а меня в милицию определили. “Я рабочий!” — кричу, а мне: “Ты сначала большевик...”

— Ты партиец?

— В Кронштадте вступил. Был там такой момент, совсем грустный. Умирать, думаю, всегда неприятно, а в восемнадцать так обидно до слез. Страшно стало, вот-вот побегу либо закричу несуразное, понимаешь, опереться мне было не на что, а без опоры, чую, пропаду позорно. Попросился я в партию. Нечестно, конечно. Другие от сознательности вступают, а я от слабости. Знаешь, на миру и смерть красна.

— На миру! — Даша фыркнула. — Это кто же, кроме тебя да комиссара, про твою партийную бумажку знал?

— Не надо так, — он взглянул строго. — Ты повзрослеешь, Даша, стыдиться этих слов будешь. Маленькая ты, Даша. Билета мне тогда не дали, откуда у комиссара документы могли быть? У нас ни воды, ни патронов, только злости навалом, на всех хватало. Поднялись люди в атаку, и я со всеми, ведь слово дал. Кто жив остался (комиссар не дошел), позже люди за меня сказали. В Питере партбилет и орден дали... Ну, это к делу не относится.

Они долго тогда молчали. Даша смотрела на Костю, она с того момента звать его про себя курносым перестала, и он ей красивым и рослым показался. Ни ростом, ни красотой Костя не мог похвастаться.

— Так за что же тебя в милицию?

— А что я мог? — Костя пожал плечами. — Кому-то надо — чем я других лучше? Начал работать — так разозлился! Обидно мне, Даша, стало. Столько хороших парней полегло, народ море крови пролил, завоевал жизнь счастливую. Так нет тебе, какие-то “кривые”, “косые”, “ширмачи”, “паханы” жить нормально не дают. Ну, думаю, передавлю, не дам им пощады! — он рассмеялся, махнул рукой. — Молодые все одинаковые: давай вперед, все ясно и понятно. Хорошие — направо, плохие — налево. Жизнь мне быстро мозги вправила. Где хорошие? Где плохие? Слово-то какое — уголовник. Приглядеться, в каждом человек прячется, в другом так далеко закопался — совсем не видно, однако есть точно, можно раскопать, обязаны. Уголовник! От какого слова произошло, думала? В угол человека загнали, он по слабости стал уголовником. Его надо из угла вывести, каждого отдельно. Человек так устроен: его боль — самая больная, обида — самая обидная.