Бесплатных пирожных не бывает! - Леонов Николай Иванович. Страница 7

– Я не понимаю, Лев Иванович, объясните, – Боря смотрел недоуменно. – Убили двух человек, преступники они или нет, для милиции значения не имеет. Так? По факту возбуждено уголовное дело. Так? Следствие и розыск должны работать?

– И работают, – ответил Гуров. – Возможно, что убийство из пистолета взял на контроль главк.

– У вас же есть версии! – горячился Вакуров. – С вашим мнением совсем не считаются?

– Считаются, Боря, не волнуйся, – Гуров улыбнулся. – Причастность Лебедева к убийствам – лишь мое предположение. Допустим, даже убеждение. Допустим, я позвонил своему приятелю в министерство и рассказал, что думаю о происшедшем. Он благодарит, записывает фамилию Лебедева. Что дальше? Не может же полковник Иванов на основании предположения подполковника Гурова составлять план оперативных мероприятий?

– А вы напишите рапорт!

– Да, хорош получится рапорт, в котором будут употребляться выражения «мне кажется», «есть основание предполагать», и слова, слова, слова, как обеспечение моих предположений и утверждений.

– Извините, Лев Иванович, – слегка запинаясь, сказал Боря. – Но в своей работе я никакого смысла не вижу. Нет, я, конечно, выполню ваши приказания…

– Просьбы, Боря, – перебил Гуров. – Просьбы, приказывать я тебе сейчас не могу.

– Как вы сами выражаетесь, Лев Иванович, это лишь слова. Ведь какая вам разница, попросит вас Константин Константинович или прикажет. Главное, я вас не понимаю. Чего вы добиваетесь?

– Не знаю!

Вакуров взглянул удивленно, он впервые услышал, как подполковник повысил голос.

– Отправляйся на работу, ты мне больше не нужен. Спасибо.

– До свидания, товарищ подполковник, – Боря Вакуров обиделся и ушел.

Гуров не мог сказать правду и солгал. Он знал, чего добивается, но не мог точно представить, как начнет действовать Лебедев, когда он, подполковник Гуров, своего добьется.

Прошли сутки; Лебедев лишь дважды выходил из дома, побывал на Центральном телеграфе и, ближе к вечеру, зашел в булочную. Иван не появлялся. А в девять, когда Лебедев бездумно смотрел в телевизор, раздался телефонный звонок.

– Здравствуйте, Юрий Петрович, – раздался хорошо знакомый голос, человек говорил с небольшим акцентом.

– Здравствуйте, – быстро ответил Лебедев. – У меня совершенно нет времени, я вас плохо слышу, кто-то мешает нашему разговору. Я сам вам перезвоню часиков в десять.

– А я вас отлично слышу и уверен, что никто не мешает, – собеседник явно улыбался. – У меня для вас отличные новости.

– Конкретнее, – прошептал Лебедев. – Говорите.

– Человек, который вам мешает жить, от работы отстранен. Он, как говорится, занимается на общественных началах, и ни людей, ни техники ему не дали. Так что спите, уважаемый, спокойно.

Лебедев услышал смех, откашлялся, хотел ответить, но не мог, перехватило дыхание.

– Чего молчите, дорогой?

– Глотаю валидол, – еле произнес Лебедев. – Вы не ошибаетесь?

– Какие вы, москвичи, нервные! Я мужчина, дорогой, зачем зря звонить буду? Мне приказали, я передал, все точно. Мы тебя в беде не оставляли и не оставим. Ты на всякий случай запиши адрес, телефон и номер машины этого беспокойного человека, – и продиктовал все данные, – русские говорят, что один в поле не воин.

Абонент, не прощаясь, отсоединился. Лебедев положил трубку и в который уже раз подумал, какая же мощная и сплоченная у них организация. Неделю назад, когда Лебедев оказался в петле, а свободный конец веревки, казалось, крепко держит подполковник Гуров, так же раздался звонок, и преподнесли на блюдечке начальника местного уголовного розыска. Оказалось, что предусмотрительные люди давным-давно завели дело на отца и деда майора Антадзе. И стариков посадить в тюрьму просто, как рюмку коньяка выпить. И милиционер сдался, помог. Лебедев снял петлю со своей шеи и надел на шею подполковника Гурова. Недаром старая пословица гласит: «Была бы шея, хомут найдется». Только начались неприятности с Леней Кружневым, прислали Ивана, раздался выстрел. Вновь начал набирать силу Гуров, и вновь звонок – сообщили, что король-то голый. «Перестройщики торопятся рапортовать о победах, – рассуждал Лебедев, наливая коньяк, – что-что, а рапортовать они умеют. Теперь мне тоже следует перестраиваться. Расплатиться с Иваном, пусть он из Москвы убирается, хорошо бы его больше никогда в жизни не видеть».

Парадокс ситуации заключался в том, что вся касса, можно сказать, банк Лебедева находился в этой достаточно скромной двухкомнатной квартире. За тридцать с лишним лет своей подпольной деятельности где только не прятал он деньги, сколько раз перепрятывал. Ведь не дома же их держать, рассуждал он в те годы. Мучился, возил, ночей не спал, а потом случайно прочитал рассказ, где хитрый сыщик утверждал: хочешь надежно спрятать, положи на самом видном месте – никогда не найдут. Очень эта идея Лебедеву понравилась, и убрал он наличные, золото и сберкнижки на предъявителя в огромную коробку с елочными игрушками, которая стояла на лоджии, небрежно завернутая в целлофан. Как выходишь на лоджию, так об эту коробку чуть ли не спотыкаешься.

Когда Иван объявился в квартире, у Лебедева появилась шальная мысль – сходить в лоджию, взять одну из сберкнижек и отдать убийце. Но Юрий Петрович поостерегся: если Иван проследит за ним, заподозрит, что касса в квартире, то – катастрофа, нищим останешься. Брать с собой сберкнижку или деньги, когда шел на телеграф, Лебедев боялся, так как если задержат, то наличие такой суммы не объяснишь.

Теперь все очень просто. «Завтра расплачусь с Иваном, начну жить спокойно. И напрасно я себя накручивал!» Лебедев усмехнулся, пригубил коньяк. «Гуров подсел ко мне в машину, так как ничего другого сделать не мог. И о том, что его от дела отстранили, сказал, чтобы мне такая простая мысль в голову не пришла. Такая простенькая хитрость: я тебе скажу правду, а ты мне не поверишь, так как убежден, что правду я тебе никогда не скажу».

Лебедев так развеселился, что долго не мог заснуть, но утром поднялся бодрым и в прекрасном настроении. Он брился тщательно, завтракал медленно, стараясь как можно реже смотреть на часы, которые постоянно попадались на глаза, демонстрируя свои парализованные стрелки. Юрий Петрович походил на влюбленного юношу, который торопит час первого свидания. В одиннадцать, сунув в карман сберкнижку, тщательно одетый, он вышел из дома, с улыбкой оглядел малолюдную улицу Воровского и неторопливо прошествовал мимо здания Верховного Суда СССР.

Лебедев шел неторопливо по Страстному бульвару, мурлыкал прицепившуюся утром еще мелодию и рассуждал о бренности всего земного и о том, как мало человеку надо для счастья. «Тот парень в „Жигулях“, напугавший меня третьего дня, гонялся за своей вертихвосткой, а пьяные, вылезавшие из такси у дома, были нормальные мужики, которые выпили по поводу или без него. Теперь главное, чтобы Иван пришел, перестал конспирироваться, пообедаем с ним и расстанемся навсегда. Нет, – перерешил Лебедев, – сначала мы расстанемся, а обедать я буду один. Вот задача, в какой ресторан податься?»

На телеграфе Юрий Петрович купил открытку, два конверта, достал из кармана «Паркер» с золотым пером. Кому бы написать что-нибудь смешное, веселое? Выяснив, что писать ему абсолютно некому, он слегка взгрустнул и настрочил открыточку самому себе, поздравив с несуществующим юбилеем, пожелал здоровья и многих лет жизни. В один из конвертов он вложил сберкнижку, запечатал и в этот момент увидел Ивана, который сидел за соседним столом. Лебедев уже собрался окликнуть его, когда почувствовал на плече чью-то руку и, подняв голову, встретился взглядом с подполковником.

– Мы с вами часто встречаемся, – Гуров опустился на скамейку, толкнул пальцем открытку, прочитал адрес и сказал:

– Когда человек начинает сам себе писать открытки, дело плохо. Вы к какой поликлинике прикреплены?

Лебедев всегда считал, что выражения «он онемел», «у него отнялись ноги» – выдумка, литературный штамп. Гуров подвинул к себе конверт, в котором лежала сберкнижка; стоит взять его в руки, как по плотности сыщик сразу поймет, что в конверте не просто бумага. Надо что-то говорить, но Лебедев молчал, скреб пальцами по столу, пытаясь подтянуть конверт к себе, но тот, видимо, попал на капельку клея.