Еще не вечер - Леонов Николай Иванович. Страница 32

Дождь устал или иссяк – неизвестно, его сменил холодный ветер. Гуров застегнул куртку, сунул руки в карманы. Если Отари обиделся, так и пусть, отойдет, не красная девица, рассуждал он, спускаясь к центру. И увидел Таню, которая в прозрачном плаще с капюшоном, с гвоздиками в руках шла по другой стороне улицы. «Вот напасть, – подумал Гуров, – этой девчонке вообще нет места в моей схеме».

На главной улице было если не многолюдно, то и не пустынно, людям надоело сидеть под крышей, они решили воспользоваться передышкой, которую даровали хмурые небеса. Гуров пошел быстрее, Таня не отставала. Он зашел в книжный магазин, взглянул на противоположную сторону через витрину, – девушка стояла у телефона-автомата. Неужели она следит за ним? Тоже пинкертон нашелся, в ярко-голубом плаще и с красными гвоздиками в руках! Еще бы флаг взяла, лучше транспарант.

Гуров пересек улицу, подошел к Тане, спросил:

– Вы звонить?

– Нет, жду, пока вы выйдете из магазина, – без тени смущения ответила девушка. – Десять минут иду за вами по улице, думаю: соизволит заметить или не соизволит?

– Если хотите, чтобы вас видели, держитесь не за спиной, а перед глазами, – без всякого юмора сказал Гуров. – Проще и быстрее.

– Скучный вы, Лев Иванович. Ну, чего мы стоим? Звонить вам некуда, пригласите на чашку кофе.

– Приглашаю. – Гуров взял девушку под руку и случайно зацепил сумочку. Она оказалась неестественно тяжелой.

Таня заметила взгляд Гурова, щелкнула замочком:

– Не пистолет, бутылка.

– Уверен, что с минеральной водой.

«Нет, не проста девушка, – подумал Гуров. – Сумочку открыть открыла, а содержимое прикрыто мужским носовым платком. И почему тебе пришла мысль об оружии? И «пистолет» – не женское слово».

Майя в своем номере смотрела телевизор, полулежала в кресле, положив длинные стройные ноги на журнальный столик и опустив расслабленные руки. Ее фигура излучала покой и умиротворение. Имей Майя оружие, а выстрелом в телевизионный экран можно было бы убить выступающего, она нажала бы на спусковой крючок без промедления.

По телевизору выступала бывшая соперница Майи, хорошая спортсменка, но отнюдь не экстра-класса. Телевизионщики усадили «подругу» в кухне ее квартиры – две убогие комнаты уже показали. Рядом таращили глаза мальчик и девочка лет трех-четырех, и, чуть улыбаясь, смотрел на жену парень лет тридцати. Его простодушная улыбка казалась Майе абсолютно идиотской. Верка, так звали бывшую соперницу, была большеротой, курносой и лопоухой, с короткими тяжелыми ногами. Майя звала ее в свое время кочерыжкой. Верка не блистала способностями, на тренировках работала, как ломовая лошадь, выступала через «не могу», выигрывала, как говорится, «на зубах», проигрывая, в раздевалке тихо плакала. Считая бесперспективной, на нее мало обращали внимания тренеры, а мужчины попросту не замечали. Два года Верка была в Майю влюблена, повсюду таскалась за ней, носила ее сумку, передавала записки и цветы.

Сегодня Верка давала по телевидению интервью. Прическу изготовила, уши не торчат, сидит на стульчике, и ее толстых коротких ног не видно. Глазищи – тут ничего не скажешь, всегда были огромные – подвела, смотрит смущенно, но с затаенной гордостью.

Телевизионщик за кадром как бы вместе со зрителем любуется благополучным семейством и задает, конечно, заранее оговоренные вопросы.

– Вера, сколько лет вы провели в большом спорте?

– На Олимпиадах я не выступала. – Вера смотрела прямо в камеру. – Так что в большом спорте не жила. Вы меня извините, – она перевела взгляд на телевизионщика. – В спорте время не проводят, там работают, сражаются, живут, рождаются и умирают. Время проводят у телевизора.

Корреспондент натужно pассмеялся, а Майя сказала:

– Показушница и стерва!

– Вы мастер спорта международного класса…

– Но не чемпионка, – непринужденно перебила Вера. – А последний шаг, он трудный самый. Прибедняться не буду, работала в спорте честно восемь лет, что могла, выиграла.

– Всего восемь лет?

– С шестнадцати до двадцати четырех я, как мы выражаемся, пахала каждый день, а иногда по два раза в день. А начала заниматься спортом с детства, занимаюсь и сейчас.

– Сейчас вам двадцать девять, вы закончили институт, родили двух детей, как вам удалось?

Вера расхохоталась, мизинчиком манерно протерла уголки глаз.

– Вы, журналисты, смешные. Время в спорте «провела», в жизни «удалось». Сейчас смеюсь, было время – рыдала. Сейчас кому-то будет легче, приняты решения, которые помогут бывшим чемпионам найти свое место в жизни. А недавно… Диплом? Признаюсь, и шпаргалила, и за просто так «уды» ставили, потом наверстывала, там залатаешь, здесь расползется. Терпела, так у меня ведь школа.

– Не понял, какая школа?

– От вас умереть можно! – Вера всплеснула руками. – Я же сказала, восемь лет каждый день в поту, через «не могу», и сил нет ни капелюшечки. Да я, считайте, за восемь лет три академии жизни кончила.

– Самый счастливый и самый тяжелый день вашей жизни?

– Счастливый? – она указала на сына. – Когда Кольку родила. Тяжелых много, не упомнишь. Из спорта уходила трудно, плакала, муж меня словно больную выхаживал.

Муж на экране вытирал пот, закрывал пятерней идиотскую улыбку.

– Два сапога – пара! – Майя легко поднялась из кресла. – Слаще морковки в жизни ничего не кушали! – Она отвернулась от телевизора.

– В спорте много жестокости и несправедливости, так и в повседневной жизни всего хватает. В спорте все сконцентрировано, сжато, быстрее, гуще. Награждают, так орденом, бьют, так по голове.

– После таких слов спортом заниматься не хочется.

– Не хочется – не занимайтесь, никто не заставляет, но кто увлекся и перешагнул определенный уровень, живет в спорте не потому, что нравится или не нравится, просто он вне спорта жить не может.

В номер без стука вошел Артеменко.

– Что вы пожелаете молодым людям, которые сейчас находятся на пороге большого спорта?

Майя выключила телевизор, подошла к Артеменко, провела ладонью по идеально выбритой щеке. Он задержал ее ладонь, поцеловал.

– Что мы с тобой поделить не можем? – Майя заглянула ему в глаза. – Давай жить дружно.

– Зарегистрируемся, я обменяю наши квартиры на одну! – Он смотрел на нее с мальчишеской восторженностью. – Ну, старше я тебя на несколько лет…

– Ты меня любишь? – Майя обняла его, прижалась к груди, словно ребенок.

– Ты знаешь, люблю.

– Потому что я тебя гоню и мучаю. – Майя отошла, достала из сумки флакон, подушилась. – Как только я стану нормальной бабой, ты начнешь меня третировать, разгонишь моих мужиков, заставишь сидеть дома, а сам, старый котяра, начнешь лазить по крышам.

– Мне не тридцать, не сорок, даже уже не пятьдесят, – возразил Артеменко, опустился в кресло, ссутулился, его молодцеватая подтянутость пропала, он враз постарел. – Ты Толика не видела?

– Как и ты, вчера. А зачем он тебе?

– Майя, ты знаешь, у меня есть деньги. А ты не задумывалась, откуда они у меня?

– Не задумывалась, знаю, что наворовал.

Артеменко поморщился, вынул из кармана фляжку, сделал глоток.

– Можно сказать и так. Ты знаешь, что таких, как я, время от времени сажают?

– Сейчас – так каждый день. – Майе стало его жалко, она даже удивилась своему чувству, сдерживаться не стала, погладила Артеменко по волосам. – Я не хочу тебя обидеть. И вообще, знай: я отношусь к тебе значительно лучше, чем кажется. К тебе, а не к твоим деньгам.

Он поднял голову и долго смотрел Майе в лицо, казалось, изучает, даже ощупывает.

– Спасибо. – Артеменко поднялся, сверкнул вставными зубами, которые невозможно было отличить от настоящих. – Тогда еще поборемся. Антей прикоснулся к земле.

– Ты великолепен! – искренне воскликнула Майя, вспомнила Веркиного мужа, от которого даже через телевизор пахло несвежим бельем и щами. – Тебе не дашь больше сорока. Идем обедать, сейчас пять, они только открыли лавочку.