Белое на белом (СИ) - Костин Константин Константинович. Страница 14

Ксавье потянулся и щелкнул крышкой карманных часов. Три часа пополудни. От лежания на кровати уже болят бока. Сходить, что ли, в тренировочный зал? В оружейной для учеников он видел очень интересный клинок…

Дверь в комнату распахнулась, Цайт резко запрыгнул внутрь и быстро закрыл ее. Йохан, уже несколько часов методично изучавший книгу, посмотрел на суматошного товарища и продолжил чтение. А вот Вольф уронил учебник, который вполголоса обзывал, «чумным», «холерным» и «гниющим» и вскочил на ноги.

— Что случилось? — резко спросил он — Напали? Кто?

Ксавье мысленно отметил, что Вольф прожил свою жизнь вовсе не в монастыре и не у мамы под юбкой.

Цайт недоуменно взглянул на напряженного товарища, готового бежать и бросаться в драку и заулыбался:

— Никто не напал. Я узнал кое-что.

Вольф сплюнул в сердцах, пробормотав «холера»:

— Где ты пропадал?

— В лаборатории доктора Лепса.

— Того, что постоянно изобретает мазь от насморка?

Хобби преподавателя химии было известно всем и каждому. Не каждый его опыт заканчивался взрывами, но результаты были всегда непредсказуемы. Вернее, одно можно было предсказать практически со стопроцентной вероятностью: средство, избавляющее человечество от сопливых носов, опять не будет создано.

— Дураки! — Цайт сел на стол и заболтал ногами, — у него столько всего интересного. Вы слышали про гремучую ртуть?

— Слышали, — не отрываясь от книги сказал Йохан.

— А про гремучее масло?

Йохан промолчал, а Ксавье не выдержал:

— То, на котором жарят гремучие котлеты?

— Дураки, — на Цайта приятели уже перестали обижаться, — Это замечательная штука: одна капля — и взрыв, как от бочки с порохом!

— Так уж и от бочки?

— Ну, может не от бочки, но от гранаты — точно. Только в гранаты его наливать нельзя — чуть тряхнешь посильнее и гремучие котлеты можно будет делать из тебя… Да я вообще не об этом! Что вы мне голову морочите своим маслом!

Цайт заговорщицки обвел своих приятелей взглядом и поманил пальцем к себе. Даже Йохан поднялся от книги и наклонился ближе.

— Я узнал, — зашептал Цайт, — как выбраться в город. Пойдем?

Серый, слегка замызганный голубь присел на протянувшуюся вдоль карниза кирпичного здания медную трубу, потемневшую и покрытую зелеными пятнами окиси и белыми пятнами, оставшимися после других голубей. Однако отдохнуть птица не успела: труба задрожала, затряслась, стряхивая снег и всяких там птиц, спутавших трубу пневмопочты с насестом. Голубь упал вниз пернатым комком, расправил крылья и полетел дальше, к своей цели.

Капсула пневмопочты пронеслась по городу внутри трубы, взлетая под крыши и ныряя в темноту подвалов, рухнула отвесно вниз и с тихим выдохом скользнула по плавному изгибу в приемник.

Тихо-тихо звякнул крошечный колокольчик. Старик, сидевший за полукруглым столом к которому сходились десятки почтовых труб, как паук в центре огромной паутины, протянул руку и вынул капсулу. Отвинтил крышку и вынул скрученное письмо. Тщательно разровнял лист бумаги, чувствительные пальцы пробежали по сургучной печати, по небольшим вытисненным буквам. Письмо легло в лоток входящей документации. Старик продолжил прерванное занятие: гравировку медной пластины. Работа еще не закончена, но уже можно было рассмотреть лицо молодого офицера. Можно было БЫ рассмотреть: в комнате царила полнейшая темнота. Впрочем, слепому было все равно.

А голубь продолжал лететь. На его лапке поблескивал маленький цилиндр послания.

Уставшая птица нашла нужный ей дом и опустилась на привычный насест у окна. Насест качнулся, внутри дома зазвенели колокольчики.

— Принц, — окно раскрылось, выпуская клубы спертого воздуха, — опять тебя гоняют. Ну входи, входи…

Полная женщина в одежде горожанки — длинные темные юбки, рубашка с широкими рукавами, корсаж — осторожно взяла голубя и перенесла в клетку, где уже ворковали несколько его товарищей. Сняла письмо и, тяжело вздохнув, присела за стол.

Женщина развернула рулончик тонкой полупрозрачной бумаги, прижала его с одного края бронзовой статуэткой, с другой — бронзовой же чернильницей. Взяла большую лупу, обмакнула перо в чернильницу и начала переносить микроскопические буквы на расчерченный в аккуратную квадратную решетку лист бумаги.

После окончания работы письмо было свернуто в рулон, запечатано и вложено в капсулу пневмопочты. Глухой звук и письмо отправилось в путешествие по трубам, чтобы в конечном итоге упасть в приемник темной комнаты.

Старик отложил инструменты, пробежал пальцами по печати и дернул шнур звонка.

Это письмо было срочным.

— Господин министр, бумаги из Темной комнаты.

Министр земель Карл айн Шеленберг принял от курьера плоский кожаный футляр, закрытый на замок. Подождал, пока закроется дверь в кабинет, и открыл футляр маленьким ключиком. Замок служил не столько на случай похищения бумаг — его было легко сломать — сколько для того, чтобы курьеры не совали нос в то, что предназначалось не для них.

Что тут у нас? Письмо из Озерного замка, отчет из колонии, справка о настроениях в столице… Срочное письмо из Штальштадта.

Министр положил лист письма на серое сукно стола. Бесшумно раскрылась дверца сейфа, из которого была извлечена папка. Айн Шеленберг перебрал несколько листов плотного картона с хаотичным на первый взгляд расположением круглых отверстий, достал один из них и аккуратно поместил на письмо. Бессмысленный набор букв превратился в послание. Министр прочитал то, что открыли ему отверстия шифрорешетки, повернул ее на четверть оборота, прочитал продолжение, повернул еще раз, еще… Убрал решетку в папку, папку — в сейф и задумался.

Штальштадт был корзиной, в которой лежали целых три золотых яйца. И сейчас эта корзина опасно накренилась.

Придется ехать и решать все самолично.

Айн Шеленберг привычно проклял тот день, когда согласился стать министром земель и придвинул к себе поднос с обедом. Любые проблемы могут подождать пять минут, пока министр доедает свою капусту с колбасками.

— Ты придумал, как выбраться из школы? — скептически спросил Ксавье.

— Да! — Цайт был счастлив.

— А тебе не кажется, что из тюрьмы выбраться обычно несколько сложновато? Или ты за неделю прокопал подземный ход ложкой для салатов?

— В этом-то и есть ошибка, — Цайт глубокомысленно поднял палец, — Мы не в тюрьме, мы — в школе.

— Да ну? Мы говорим про одну и ту же школу? В которой комнаты запираются снаружи на ночь, на окнах — решетки, а вокруг — забор с шипами?

— Не был ты, Ксавье, в настоящей тюрьме… Поверь, я все рассчитал, отсюда можно выбраться и, самое главное, вернуться утром.

— Ладно, не томи. Как?

— Смотрите, — Цайт просто наслаждался всеобщим вниманием, — вечером смотрители запирают камеры, правильно. Но! Они не проверяют, находятся ли ученики внутри на самом деле. Заглядывают и закрывают. Если мы сделаем чучела из одежды и положим под одеяла, якобы спим…

— Поймут.

— Поверь, я такие чучела сделаю, они только что храпеть, как Йохан, не будут.

— Я не храплю.

— Это ты так думаешь. Так вот, за час до закрытия комнат мы идем в библиотеку…

— Зачем?

— Вольф, какой ты нетерпеливый. Мы идем в библиотеку, потому что рядом с ней находится кладовая. В ней лежат старые тряпки, сломанные столы, всякий хлам, но, самое главное — она никогда не запирается. Прячемся в ней…

— А потом?

— Вольф! — рявкнули сразу трое.

— Молчу, давай дальше.

— Дальше. Библиотека, вообще учебное крыло, пристроены к тюрьме позднее, я узнавал, поэтому в библиотеке на окнах нет решеток.

— И куда эти окна выходят?

— Во двор.

— Спасибо тебе, добрый Цайт. Ты приглашает нас ночью погулять во дворе школы? А ходить кругами, заложив руки за спину, обязательно?