Обречен на победу - Леонов Николай Иванович. Страница 42

Он занял за столом свое место, глотнул минеральной, вызывающе спросил:

– Следующим номером вашей программы?

Последовал выход Ходжавы.

– Блондинка! – сказал Кахи. – Какая блондинка! – В его черных глазах было недоумение. – Иди! Танцуй!

Усольцева одолевали два желания: выпить стакан и материться, кричать до хрипоты, до потери голоса. Бешенство в нем вызывал не милиционер, который, конечно, все и организовал – он зарплату получает. Все эти! Тренеры – «отцы родные», ресторанные холуи, еврейчик, служивший у него, Сергея Усольцева, шофером, наконец, чучмек рот разинул.

– Иди танцуй, – повторил Кахи.

Усольцев тяжело поднялся, пошел танцевать. Высокая девушка, действительно блондинка, уже ждала его. Неестественно приподняв руки, она походила на манекен. Усольцев вошел в ее объятия, танцевал, старался расслабиться, отключиться, думать о постороннем. Когда они все успели? Как разгадали? Чем конкретно располагают? Что произойдет дальше? Как себя вести?

– Скажите. – Гутлин тронул Гурова за плечо. – Неужели? И я как шофер…

– Год человека кормлю. – Кахи махнул рукой. – Слушай, начальник, людям надо верить?

Гуров на риторический вопрос не ответил, лишь вздохнул. И каждый только о себе. Никто не возмутился и не закричал: «Человека убили! За что?»

Оркестр замолк, блондинка выскользнула из рук Усольцева.

– В прошлый раз вы танцевали великолепно. Сегодня вы словно оловянный солдатик. И руки у вас холодные… Пошли. – Она направилась к выходу.

Усольцев шел следом, у двери девушка остановилась, обернулась:

– Что же вы? Открывайте!

– Да-да, конечно. – Он распахнул перед девушкой дверь, увидел киноаппарат, микрофон, но уже не реагировал.

Девушка чуть замялась, затем улыбнулась.

– Здорово! – Она повернулась к Усольцеву, который пытался вернуть на место соскользнувшую улыбку. – Ваша реплика, – шепнула девушка.

– Телефончик разрешите? – выговорил Усольцев.

– Не разрешу. – Блондинка улыбнулась в камеру и направилась в туалет.

Усольцев стоял в одиночестве, оператор снимал, со стороны за происходящим наблюдали Краев, Кепко и Серов. Все молчали.

Швейцар мялся у дверей, на которых висела табличка: «Ресторан закрыт».

Усольцев не знал, что секунды способны растягиваться в бесконечность. Он хотел вернуться в ресторан, дорогу ему преградил Гуров.

– Через тридцать минут, – сказал он. – Где вы были эти полчаса?

– Сергей! – позвал швейцар. – Ты вышел, – и открыл дверь.

Гуров выходил из ресторана последним, ноги слегка дрожали, в голове пусто и звонко, ладони вспотели, и он незаметно вытер их о пиджак. Лева готовился к сегодняшнему вечеру, как спортсмен к соревнованиям. Он выспался, поел не очень плотно, мало пил воды – знал, будет трудно. Однако, если бы не старый тренер, Гуров мог сорваться в самом начале. Почему? Он играл в игру, не имея никаких прав, не чувствовал за спиной державшей мощи. Он оправился, взял себя в руки, снова обрел зоркость. Сейчас он видел, что Усольцев плохо себя чувствует не только психологически, но и чисто физически, и не мог понять, что происходит. Гуров перекрыл ему спиртное, не давая возможности Усольцеву использовать коньяк как защиту: мол, я пьян и серьезных разговоров не способен вести. Можете меня оштрафовать, а пока я пошел спать.

Гуров передохнул за спинами товарищей. Выйдя на улицу, быстро, но как бы между прочим сказал:

– Итак, вы вышли на улицу.

Усольцев подготовился и ответил:

– Я пошел гулять.

– Встретили кого-нибудь из знакомых? – Гуров чуть повернулся, искал взглядом Кепко.

– Нет. – Усольцев почувствовал облегчение.

Все, тут они упрутся. Он гулял и никого не встретил. Все. Больше он не скажет ничего, пусть попробуют доказать обратное. Презумпция невиновности. Человек невиновен, пока его вина не доказана. Так записано в законе. Он даже улыбнулся Гурову, взглянул открыто.

«Вот он, второй серьезный барьер», – понял Гуров и задал заготовленный, казалось бы, беспомощный вопрос:

– Вы тридцать минут гуляли, когда вас ждали друзья, накрытый стол, очаровательная девушка?

– Да, гулял. – Усольцев развеселился.

– Интересно. – Гуров кивнул. – Сегодня вы сядете в машину. У вас ведь есть ключи? В тот вечер они у вас были, и мне кажется, что гуляли вы не пешком, а катались на машине. Прогулка на машине отнюдь не криминал. Разве не так?

Анатолий Петрович Кепко появился перед Усольцевым мгновенно, поднял голову, глянул в глаза:

– Сережа, мы же вроде договорились, или у тебя со слухом плохо? Садись за руль. Ну?

– Ради бога, Петрович, без мелодрам. – Усольцев пожал плечами, открыл машину, сел за руль.

– Прямо, пожалуйста, – сказал Гуров, усаживаясь на переднее сиденье. Кепко и Краев сели сзади.

«Зря я согласился, – понял Усольцев, – пусть и нет свидетелей, но они меня везут под ручку прямо к месту, ни к чему мне, надо кончать. Уберусь я из Города, останусь – время покажет, а сейчас надо сорваться, уйти. – Как только он призвал себя к активным действиям, его прошиб пот, руки задрожали сильней. – Стакан бы мне сейчас, только стакан, я бы им показал, где кто зимует».

«Если не доведу до конца и он начнет вырываться, все равно повезу в прокуратуру, – решил Гуров. – Конечно, он далеко не в кондиции, однако лучшей ситуации для официального допроса не добиться. Ему плохо, явно плохо, он на грани истерики. Странно, он выпил лишь две рюмки, что же его так трясет?»

– Здесь направо, пожалуйста, – сказал Гуров, – и остановите.

«Точно, здесь я оставил машину, – вспомнил Усольцев, повернул ключ зажигания, выключил мотор. – Значит, знают, суки».

– Утопить Усольцева, спасти Павла Астахова! – неожиданно закричал он. – Вы оба меня всегда не любили! Но мы еще поборемся!

Усольцев задыхался: «Что я говорю? Зачем? Стриптиз. Идиот. Кретин».

– Выйдем на воздух, – спокойно сказал Гуров, будто ничего не слышал.

Тренеры выскользнули из машины и тихонько отошли в сторону. И то, что «отцы родные» оставили его один на один с майором, и то, что милиционер не воспользовался его срывом, доконало Усольцева.

Он было напрягся, приготовился к бешеному сопротивлению. «Сейчас отшвырну их и побегу, имеют право ловить, пусть ловят. Кабинет. Протокол. Допрос». Но покосился на Гурова, который зевнул, потянулся устало, как бы говоря: вот чертова работа, всякие глупости приходится делать, – и шумно выдохнул, расслабился.

На противоположной стороне остановилась «Волга». Серов и два эксперта вылезли из машины. Вспыхнул свет, застрекотал аппарат.

Усольцев стоял у машины и понимал, что опять ошибся. «Рвать надо все, кончать. Заигрывает меня сыщик, затягивает».

Скрипнула дверь соседнего дома, две пожилые женщины в черных платках, надвинутых на брови, крестясь, вышли на крыльцо.

– Надо же… Бог дал, Бог и взял.

– Успокой, Боже, душу грешницы.

Женщины, оглядываясь на машины и людей, крестясь, засеменили по переулку.

– Никак у вас лжесвидетель помер? – усмехнулся Усольцев и вздрогнул.

В пустом переулке раздался стук каблуков, прижимаясь друг к другу, подходили девушка и парень.

«Влюбленные шизофреники меня сегодня доконают», – подумал Усольцев, отвернулся и пошел от машины к перекрестку.

– Правильно, Усольцев, – похвалил Гуров. – Только вы здесь оглянулись.

Усольцев опешил, споткнулся.

– Оглянулись! Оглянулись! – радостно сообщила девушка, подошла к Усольцеву, указала на разрезы его пиджака: – Вот эти разрезы называются шлицы.

Как и большинству женщин, ей нравились и киносъемка, и внимание окружающих. Она подошла к «Жигулям».

– Я же сказала, голубая. – Она замолчала. – Это не та машина. У той под зеркалом висела белая обезьянка!

– Большое вам спасибо, – остановил девушку Гуров.

Усольцев рванулся к ним:

– Рот затыкаете! – Микрофон выскочил перед ним, застыл у рта. – Раз не то свидетель говорит, так спасибо и адью?

Гуров встал перед Усольцевым, разглядывал внимательно, будто на лице у того появилось что-то необычайно интересное.