Выстрел в спину - Леонов Николай Иванович. Страница 15

Ветров не щадил себя, был беспощаден и к окружающим. Если кто-то из приятелей излишне, по мнению Павла, себя любил или жалел, он становился в отношениях с ним скучным, скоро терял к человеку интерес, затем забывал, словно того и не существовало.

Разве это жизнь, рассуждал Шутин. Путь на Голгофу для неполноценных. Жить надо ярко, весело и сочно, труд должен приносить радость. Успех нельзя вымучить, выжать из себя с потом и кровью. Талант как деньги – если есть, так есть, а нет, так извини. Одному шагать вперед легче, другому труднее, отвечал Павел, но ведь хочется быть впереди каждому. Шутин на эти рассуждения отвечал иронической улыбкой либо вообще не отвечал. Когда Павел начал писать, Шутин сказал: «Двигай, Ветров, проверь свою теорию, а я посмотрю. Творчество – не подтягивание на перекладине и не кувыркание на лыжах. Я посмотрю», – повторил Шутин.

Павел Ветров стал писателем. Последним, кто это признал, был его друг детства Евгений Шутин. Он прикинул путь, который Павел прошел за двенадцать незаметно промелькнувших лет, и испугался. Шутин своего друга знал, он не остановится, пройдет еще двенадцать лет, он будет писать лучше, еще лучше. А что сделал за эти годы он, Евгений Шутин? Он почувствовал страх.

«Я обязан найти убийцу, выполнить свой долг», – сказал этот милиционер. Шутин ненавидел это слово, долг ассоциировался для него с огромной черной гирей, которую вешают человеку на шею. Необходимо тащить ржавую гирю на шершавой цепи и делать вид, что тебе весело и приятно. «Теперь вместо Павла мне будет изрекать сентенции этот милиционер», – накручивал себя Шутин.

– Давайте, давайте свои вопросы, – Шутин замедлил шаги, тронул Леву за лацкан пиджака. – Вы же их приготовили, написали на бумажке, выучили наизусть. Не забудьте в своем донесении отметить, мол, Евгений Семенович Шутин во время беседы нервничал.

– В справке или рапорте, – сказал Лева. – Я не пишу донесений, я пишу справки и рапорты.

– Я вам скажу по секрету, – Шутин вновь остановился. – Только сугубо между нами. Договорились?

– Обещаю, – серьезно ответил Лева.

– Вы не поверите, но у меня крайне редко убивают друзей, – Шутин расхохотался. – Я не привык еще. И уже не привыкну, потому что их нет, – он развел руками и оглянулся. – Друзей нет, пони-маете?

Леве стало стыдно, не за свою доверчивость, а за Шутина, его наигранную неврастению, его визг и хохот.

– Я вам верю, – Лева вздохнул, даже пробормотал что-то похожее на «боже мой, боже мой», вздохнул так искренне и беспомощно, что Шутин остановился, глянул внимательно, но вовремя спохватился и сердито сказал:

– Ладно, ладно, без психологических вывертов, – и пошел дальше.

– Я вам верю, – повторил Лева, – так как к убийству даже я, при моей-то профессии, привыкнуть не могу. Вы обозвали меня глупым и нахальным мальчишкой, когда я сказал, что убийцу мы найдем обязательно. Помните? У Перовых? – и, не ожидая ответа, продолжал: – Так мы найдем обязательно.

– Ох уж это скромное «мы». Мы, Лев Первый, божьей милостью, – улыбнулся Шутин, в первый раз улыбнулся просто, без театрального надрыва и похлопал Леву по плечу.

– Частные сыскные агентства в настоящее время в Москве не функционируют, и у Льва Гурова хватает и товарищей-коллег, и начальников. А потом, вы и я – это уже мы.

– Ладно, ладно, не агитируйте за Советскую власть, как любил повторять Павел, – Шутин остановился, достал пачку «Столичных» и хотел закурить.

Лева на «Столичные» отреагировал вяло, так как эту марку предпочитала половина курящих и еще покупали те, кто не смог достать «Яву» или «БТ». По обнаруженным в квартире окуркам из НТО сообщили, что какой-либо характер прикуса на фильтре отсутствует, но в слюне прослеживается кровь, возможно, у курившего слабые десны. Лева все это отлично помнил, вынул пачку «Явы».

– С удовольствием, – не ожидая предложения, сказал Шутин. – Обычно курю как раз «Яву».

Они закурили, прошли мимо кинотеатра «Повторного фильма» и двинулись вдоль коротенького Суворовского бульвара.

Направляемый вопросами Левы, Шутин рассказывал о Ветрове. Начали они с завещания, вспоминая, с кем перед смертью встречался Павел Ветров, как себя вел.

– Последнее время мы виделись с Павлом практически ежедневно, – рассказывал Шутин. – О завещании я ничего не знал, удивился, услышав о его существовании. Все это я уже говорил в прокуратуре. Павел не был человеком мнительным, скорее наоборот, жил, убежденный в своем бессмертии. Он писал повесть за повестью, много печатался, и почти всегда его книги высоко оценивала пресса. Газеты и журналы щедро раздавали ему похвалы, и он всерьез поверил в свой литературный талант… И вдруг… – с горечью оборвал свой рассказ Шутин. Однако довольно быстро взял себя в руки и продолжал торопливо говорить о том, что Павла Ветрова даже стали упоминать в отчетах и докладах, что его имя попало в обойму самых популярных и читаемых писателей.

С кем Павел виделся? Последние месяцы лишь с ним, Шутиным, да с посетителями «Ивушки», так называется кафе, в котором Павел бывал ежедневно. Почему именно «Ивушка»? Дело в том, что летом клубные рестораны журналистов, писателей по вечерам закрыты, а где-то надо перекусить, вот Ветров и облюбовал кафе. С Перовыми Павел последние месяцы не встречался. С Ириной тоже по вполне понятным причинам, она любила мужа, разговоры о нем, видимо, даже терпеливому Павлу осточертели.

– А с Олегом? – спросил Лева.

– Перов и Ветров последние годы были очень близки. Странная дружба, – ответил Шутин. – Павел порой помогал Олегу, их объединяло спортивное прошлое. Но в этом году Павел заметно охладел к Перову, примерно с весны они перестали встречаться. Нет, никакой ссоры не произошло, перестали, и все. Павел вообще обращался с людьми просто: нужен, интересен – иди сюда, каждый день звонки, встречи; не нужен, не интересен – извини, занят, словно взял карандаш и вычеркнул из списка знакомых. Я знаю таких случаев множество. Олег Перов не одинок, а тут еще Ирина. Нет, Павел не был влюбчив, скорее наоборот. С женщинами, как и во всех остальных делах и взаимоотношениях, он был рационален и рассудочен. Поменьше слюней и эмоций, говорил он.

Рационален и рассудочен, думал Лева, и написал завещание за пять дней до смерти. Да, он и здесь не ошибся и рассчитал все правильно. Он знал о смертельной опасности, знал, однако никому ничего не сказал, даже друг детства, видевший его почти ежедневно, не почувствовал его страха, хотя бы нервозности. Все так, если друг детства говорит правду. А если нет?

Гуров и Шутин не заметили, как дошли до Калининского, свернули направо и вскоре очутились у входа в кафе «Ивушка».

– Следственный эксперимент? – Шутин остановился у дверей и посмотрел насмешливо и презрительно. – Вы нарочно привели меня к этим дверям?

– Нарочно, конечно, нарочно, – зло зашептал Лева и протолкнул Шутина к кафе. – Следственный эксперимент – это совсем иное, а вы знаете, что гвоздь, только не знаете, от какой стенки, – он не давал Шутину опомниться, усадил за свободный столик и продолжал: – Вам пятый десяток, Евгений Семенович, а задираетесь, будто мальчишка. Все вам чудится, что вас подловить или обидеть кто хочет. Не знаю я, ничего я о вашем покойном друге не знаю, вот и танцую от печки. Ветров регулярно бывал здесь, и я хочу посидеть, посмотреть, на что он смотрел, понять, почему он ходил сюда, а не в другое место, – Лева взглянул на Шутина открыто, радуясь, что можно говорить правду.

– Дайте, пожалуйста, «Яву», – примирительно сказал Шутин. – Только кафе за эти дни переделали, стойки не было. Свет изменили, шторы другие, – он встал, подошел к стойке бара, заднюю стенку его заставили разнокалиберными бутылками с экзотическими этикетками.

Шутин облокотился на стойку и улыбнулся молоденькой барменше. Она подошла и взглянула вопросительно.

– Реконструкция? – он кивнул на бар и зашторенные окна.

Барменша протянула руку под стойку и, видимо, включила проигрыватель, так как заиграла музыка.