Чернила и огонь - Олмо Бенито. Страница 15

– Переплетчик не стал избавляться от экслибрисов, – продолжил он. – Вместо этого он сохранил их и собрал эту коллекцию. Здесь их около восьмисот.

– Вот это да!..

Заметив мое удивление, Себастьян кивнул в знак согласия.

– Эти экслибрисы дают представление о масштабах грабежей, Грета. Вы заметили, что на большинстве из них – еврейские мотивы? А учитывая наше прошлое, это не может не настораживать. Детлеф сообщил об этом руководству библиотеки, но его не стали слушать. Мы долгое время исследовали этот вопрос в свободное время и, к счастью, набрели на очень интересный след. – Закрыв альбом, он вернул его на стеллаж, а потом, достав оттуда объемную папку, положил ее на стол. – Знакомьтесь, Ягор.

На папке была этикетка с надписью «1944–1945 Ягор». Когда Себастьян ее открыл, то передо мной предстал список книг, занимавший немалое количество переплетенных страниц. Рядом с каждым названием были указаны имя автора, год публикации и дата, когда этот экземпляр приобрела библиотека.

– Это имя принадлежит немецкому этнологу и исследователю Федору Ягору. Этот каталог фактически представляет собой список книг из его коллекции, которые его семья подарила Центральной и Земельной библиотеке после его смерти. Но мы обнаружили определенные несоответствия. Например, вот эта книга, «В дебрях Африки» Генри Стэнли.

Он указал пальцем на запись, о которой говорил, а потом взял со стеллажа, стоявшего у него за спиной, книгу и протянул мне. Это был тот самый экземпляр «В дебрях Африки», что фигурировал в списке. Открыв книгу, я увидела на первой странице посвящение:

«Meinem lieben Rudi zum dreizehnten Geburtstag von Mutti. 25.10.1930».

– «Моему дорогому Руди, – перевел Себастьян, – в его тринадцатый день рождения от мамы».

Все это было написано крупным почерком с сильным наклоном. Подобные посвящения были призваны превращать непримечательные книги в нечто особенное.

– Ягор умер в 1900 году, – отметил он, – что не сходится с датой посвящения. Расследование навело нас на след Руди Джоелсона, который родился в Берлине в 1917 году. Пятнадцатого августа 1942 его депортировали в Ригу, где спустя три дня убили. Его родителей звали Адольф Джоелсон и Фрида Лешцинер, она и написала это посвящение. Обоих четвертого августа 1943 года отправили в Аушвиц, где они и умерли.

У меня по спине побежали мурашки, когда я услышала эту мрачную историю, скрывавшуюся за обложкой книги, неожиданно сыгравшей такую важную роль в судьбе этой несчастной семьи. Себастьян вернул ее на полку чуть ли не с благоговением, словно принес подношение. Затем он снова указал на папку Ягора:

– Мы нашли почти все книги, которые фигурируют в этой папке. Лишь малая часть реально принадлежала Федору Ягору. Большинство из них были внесены в этот список только потому, что на первой странице карандашом была написана буква «J».

– «J», как в фамилии «Ягор» [9].

Себастьян подтвердил мой вывод, чересчур активно закивав.

– Вот так легко оказалось скрыть происхождение этих книг, Грета. Библиотекари ограничились тем, что внесли в этот список каждый экземпляр, на первой странице которого была буква «J». Простой, но действенный подход. Эти книги больше шестидесяти лет прятались у нас на полках, пока мы наконец не начали что-то подозревать об их происхождении.

Он закрыл каталог. Наклейка «1944–1945 Ягор» неожиданно приобрела актуальность, словно насмехаясь над нами. Открепив от пробковой доски фотографию, Себастьян положил ее передо мной.

– А потом случился наш первый успех: Вальтер Лахманн.

На фото была изображена группа людей. На переднем плане стоял полноватый мужчина лет восьмидесяти с книгой в руках. Мне сложно было не связать образ этого старика с другим, уже несколько дней не покидавшим моих мыслей: Жозефина, мать Фритц-Брионеса, вцепившаяся в свой экземпляр «Неряхи Петера».

Вальтер Лахманн находился в компании женщины и двух мужчин. Я узнала Себастьяна: лет на десять моложе и несколько стройнее, он смотрел в камеру с энтузиазмом, контрастировавшим с академической строгостью его коллег.

– Лахманн был из Берлина, – объяснил он. – И был евреем, чтобы вы понимали. В 1942 году, будучи подростком, он вместе с бабушкой был депортирован в концлагерь в Латвии. Когда она умерла, его перевели в лагерь Берген-Бельзен. Ему удалось выйти оттуда живым и эмигрировать в Соединенные Штаты. – Он снова указал на вырезку с интервью с Детлефом Бокенкаммом. – Это интервью с моим коллегой опубликовали в немецкой газете Der Spiegel. Статью сопроводили несколькими фотографиями книг, скорее всего, появившихся у нас из-за нацистских грабежей. Среди них был сборник детских сказок, который принадлежал Лахманну. Какой-то тип из Калифорнии, его друг, прочитал статью, и фамилия показалась ему знакомой. Он рассказал ему об этом, и Вальтер и правда узнал этот экземпляр. Его дочь связалась с нами, и мы начали все подготавливать для того, чтобы вернуть ему книгу, которую у него отняли, когда он был совсем маленьким.

Он несколько раз побарабанил пальцем по фотографии, чтобы подчеркнуть ее ценность.

– Возвращение этого сборника сказок помогло Лахманну снова встретиться с частью своего прошлого, которую, как ему казалось, он утратил навсегда. Это изменило его жизнь. Раньше он никогда не рассказывал о своей молодости, но, получив книгу, решил поведать о своем опыте и поделиться им, выступая с лекциями в институтах и ассоциациях. Это стало переломным моментом. С тех пор возвращение украденных книг приобрело значимость, которой никто не ожидал, и руководству пришлось уделить ему внимание. Случай Вальтера Лахманна продемонстрировал, что сентиментальная ценность всех этих похищенных экземпляров была неоценимой.

Я услышала знакомые нотки воодушевления, очень напоминавшие те, что еще недавно звучали в голосе Олега. На какое-то мгновение Себастьян Финстервальдер вновь превратился в пылкого и радостного юношу, отмечавшего свой первый большой успех на той фотографии.

Впрочем, эта иллюзия не продлилась долго. Скептицизм взял верх, и, казалось, мужчина сам себя винил за то, что позволил себе подобную слабость. Буквально за несколько секунд он снова превратился в того сдержанного и кроткого человека, каким был до этого.

– К сожалению, в большинстве случаев вернуть эти книги уже некому.

Кабинет погрузился в густую тишину. Себастьян снова повесил фотографию Лахманна на пробковую доску.

– У нас есть общедоступная база данных в интернете, – продолжил он. – Ее легко найти в Гугле. Мы выкладываем туда названия книг, которые расследуем, и добавляем к ним фотографии пометок или посвящений, если они там есть, и любых других деталей, которые помогут владельцу или его потомкам узнать эти экземпляры. – В его голосе прозвучала нотка фатализма, словно ему не нравился этот метод, что он, впрочем, поспешил опровергнуть, равнодушно махнув рукой. – Прямо сейчас мы работаем примерно с шестью тысячами экземпляров «сомнительного» происхождения, хотя их гораздо, гораздо больше. Как вы понимаете, по одному их проверить невозможно. И тем не менее за одиннадцать лет, которые мы над этим работаем, нам удалось вернуть уже около двух тысяч книг.

– А сколько человек работает в этом отделе? – поинтересовалась я.

Сделав вдох, библиотекарь посмотрел наверх, словно высчитывая что-то в уме. Его ответ оказался максимально далеким от того, что я ожидала услышать.

– Три человека. Четверо, если считать Олега, который работает в качестве волонтера. – Звучало удручающе. Себастьян это понимал, так что сделал успокаивающий жест.

Было и кое-что, чего он не упоминал, но что становилось для меня все более очевидным по мере его рассказа: эта задача была обречена на провал. Такими темпами, даже прожив десять жизней подряд, они не смогли бы вернуть владельцам и половины изданий, которые расследовали, к тому же к ним пришлось бы прибавить те, что были бы обнаружены позже. Более того, в большинстве случаев их некому было возвращать.