Чернила и огонь - Олмо Бенито. Страница 20

– Этих книг не найти, – заверил меня он. – Я это знаю, ты это знаешь, и уверен, что в глубине души и Фритц-Брионес тоже это знает.

Он произнес это, не глядя на меня, словно понимал, что ему не нужно проверять мою реакцию на его слова, чтобы быть уверенным, что он прав.

– Не забывайте, что у него есть на это свои причины. Его мать уже, наверное, одной ногой в могиле. Сколько ей? Лет сто? – Он наморщил лоб, словно и правда пытался вычислить ее возраст. – Я понимаю, что этот человек с нетерпением ждет, что его мать в последний раз в жизни воссоединится с этими книгами. Вроде как сведет счеты со своим прошлым прежде, чем умереть. Но к сожалению, в этом ремесле сентиментальность почти всегда или мешает продаже, или заставляет повышать цены на определенные книги. – На этот раз он посмотрел прямо на меня, словно ему было принципиально узнать мое мнение по этому поводу. – В этой затее нет никакого смысла, Грета, – настаивал он. – Эта библиотека, скорее всего, сгорела во время войны. Если какой-то экземпляр и сохранился, то он наверняка затерялся в каком-нибудь богом забытом книжном магазине, и на нем нет никаких пометок или других признаков, по которым можно было бы узнать его происхождение.

Он произнес это с такой уверенностью, что мне не мог не прийти в голову второй из выводов, который уже какое-то время вертелся у меня в голове: Сарасола не слишком прислушивался к указаниям Терезы Солана и, соответственно, сеньора Фритц-Брионеса. Возможно, он и добрел до Центральной и Земельной библиотеки, чтобы поговорить с Себастьяном, но вряд ли его участие вышло бы далеко за эти рамки. Скорее всего, он, как и я, решил, что эта задача невыполнима и потребует времени и усилий, которые было бы гораздо логичнее направить в другое русло.

Но.

Этого преувеличенного, подчеркнутого «но» было бы достаточно, чтобы заставить меня насторожиться от неожиданного осознания: у такого человека, как Карлос Сарасола, наверняка были дела поважнее, чем тухнуть в Берлине и встречаться со мной.

– Спасибо за беседу, – сказала я, – но у меня есть дела.

Я было поднялась, почти готовая к тому, что Сарасола попытается меня удержать, каким-нибудь доводом, но он, казалось, даже не замечал, что я собираюсь уйти. А вот аргентинец это заметил.

Я ощутила, как он положил свою ручищу мне на плечо. Она была такой твердой, словно ее изваяли из того же материала, что Бранденбургские ворота. Не церемонясь, он толкнул меня вниз, заставив опуститься на стул. Я стиснула зубы и сжала кулаки. Ненавижу, когда ко мне прикасаются. Не выношу физического контакта ни с кем, а особенно – с типом, которого совсем не знаю.

Я ощутила, как раскалилось мое плечо, и это была не просто фигура речи. Я обернулась к этому придурку, собираясь заорать, оскорбить его, отвесить ему такой тумак, что его дурацкая шляпа улетит на противоположную сторону дороги.

Аргентинец сохранял невозмутимый вид, но, должно быть, уловил готовую захлестнуть меня ярость, потому что сделал шаг назад и направил на меня свой зонтик. Не знаю, пытался ли он меня спровоцировать или скорее велел остаться там, где я сидела. Я попыталась рассчитать силу, которую мне нужно было приложить, чтобы встать и броситься на него, не давая шанса отреагировать. Если я застану его врасплох, то мне удастся нанести ему один или два удара прежде, чем он успеет поднять тревогу.

Если у меня еще и получится вырвать у него из рук зонтик, то я воспользуюсь им, чтобы его ударить.

– Судя по тому, что мне рассказывали, ты довольно смышленая. – Сарасола произнес эти слова с неохотой. Хотя эта похвала меня и не успокоила, но заставила меня вспомнить, где я сейчас находилась и кем был тип, сидевший за столом напротив меня, разглядывая ногти, словно только что осознал, что слишком давно не делал маникюр. – Решительной – вот какой они тебя назвали, – добавил он.

Я отказывалась на него взглянуть, все еще сосредоточенная на аргентинце, смотревшем на меня с глумливой гримасой человека, которому доставляло удовольствие унижать других. Я подозревала, что этим жестом он не просто хотел удержать меня на стуле. Он хотел дать мне понять, кто здесь главный.

Мне почти показалось, что я слышу у себя в голове голос Марлы, призывающий меня успокоиться. Заставив себя сделать глубокий вдох, я снова перевела внимание на Сарасолу. На этот раз библиофил уже поднял на меня взгляд.

– Ну что ж, можешь продолжать свое расследование, – уступил он. – Никто тебе не помешает это сделать.

– Ого, спасибо, что разрешили.

Проигнорировав мой сарказм, он указал подбородком на своего приспешника:

– Ченчо даст тебе мою визитку. Позвони мне, если выяснишь что-нибудь интересное или набредешь на какой-нибудь след, который мог бы привести нас к чему-то важному. – Опустошив бокал, он снова поднял его, чтобы привлечь внимание официанта. Я наблюдала, как он это делал, в то же время пытаясь понять, чего он от меня хотел. – Воспринимай это как карьерную возможность, Грета. Я знаю, что ты переживаешь сейчас не лучшие времена. Если сделаешь все хорошо, то я поручу тебе другие, более важные дела.

Я не могла поверить своим ушам. Мне никогда и в голову не пришло бы, что кому-то вроде Карлоса Сарасолы могут понадобиться мои услуги, даже если речь идет о таком расплывчатом и абстрактном поручении, как сообщить ему, если у меня появится что-нибудь интересное.

Какого рода интересное? Интересно, что я, на его взгляд, могла найти?

– Можешь идти.

Надев солнечные очки, он снова углубился в созерцание Бранденбургских ворот, словно давая понять, что разговор окончен. Официант подтвердил это впечатление, поставив перед ним очередной бокал мартини.

Мне не понравилось, что меня выдворили подобным образом, но, учитывая, как сильно я хотела сбежать, я не стала обращать на это внимания.

Когда я поднялась, Ченчо не попытался мне помешать. Вместо этого он достал из внутреннего кармана своего плаща визитку и протянул ее мне. Он продолжал улыбаться, хотя мне с каждым разом становилось все яснее, что на самом деле это было не улыбкой. Это была гримаса, застывшая у него на лице, от которой он никак не мог избавиться, словно от плохо заживающей раны. Воспоминание о его руке, схватившей меня за плечо, было слишком травмирующим, чтобы я просто так о нем забыла. Я рывком выхватила визитку у него из пальцев.

– И не смей ко мне больше прикасаться, паршивец.

– Эй, красотка. Рано еще коготки выпускать.

Я заставила себя успокоиться, чтобы не выплеснуть на него поток оскорблений, которые мысленно приготовила какое-то время назад. Если я сейчас ввяжусь в конфликт, то будет только хуже. Вместо этого я просто повернулась к нему спиной и ушла.

Я покинула их, сохранив достоинство: по крайней мере, мне хотелось так думать. Дойдя до угла здания и в конце концов оказавшись вне поля зрения Сарасолы и его прихвостня, я наконец перестала сдерживаться и бросилась бежать, мечтая поскорее оказаться подальше от этих двух ублюдков.

Всего несколько минут бега хватило, чтобы понять, в какой ужасной физической форме я находилась. У меня не оставалось другого выбора, кроме как сбавить темп и чередовать бег трусцой с передышками, чтобы перевести дыхание, несмотря на желание ускориться, которое подстегивали во мне ярость и ненависть к этому Ченчо.

Я дала себе обещание: если этот урод еще раз ко мне притронется, то я сделаю так, что он об этом пожалеет.

Примерно в двухстах метрах от гостиницы я заметила небольшой книжный магазинчик, расположенный на углу старинного здания. Он был не особенно привлекательным на вид, но, даже не задумавшись об этом, я вошла внутрь.

Находясь внутри, я, делая вид, что заинтересовалась какими-то книгами, незаметно посмотрела на улицу через витрину. Я ждала, что Ченчо, одетый в этот старомодный плащ и нелепую шляпу, появится в любой момент, но прошло уже несколько минут, а аргентинец не появлялся. Я не могла смириться с тем, что он вот так просто позволил мне уйти, поэтому бродила по магазину, не сводя глаз с улицы, от стойки с новинками к карманным изданиям, а потом и к столу, заваленному уцененными книгами.