Чернила и огонь - Олмо Бенито. Страница 7

– Что думаете, Грета?

Я бережно взяла экземпляр, убедившись, чтобы женщина видела, что я обращаюсь с ним как минимум с той же заботой, что и она. Мне хотелось, чтобы она понимала, что книга – в безопасности, хотя я и не знала, способна ли она была это оценить.

Я взглянула на книгу. Это было издание 1910 года в твердой обложке детской сказки Генриха Гофмана под названием «Неряха Петер». Обложка и корешок экземпляра пострадали от времени, и на них были некоторые дефекты и царапины, но внутри книга была в хорошем состоянии, не считая нескольких разводов на первых страницах. Текст был на немецком языке и сопровождался несколькими иллюстрациями с жуткими сценами: собака кусает ребенка, девочка играет со спичками, какой-то зловещий тип отрезает мальчику большие пальцы гигантскими ножницами… Будь подобное произведение опубликовано сегодня, оно определенно вызвало бы переполох в школах, и толпы родителей вышли бы на улицы, стремясь защитить своих отпрысков от этих пагубных образов прежде, чем те лишат их детской наивности.

Рассматривая экземпляр, я заметила, что сеньор Фритц-Брионес в свою очередь оценивал меня. У меня сложилось впечатление, что это было своего рода испытанием, экзаменом, на котором я должна была продемонстрировать свои знания, проанализировав эту книжечку и дав ей оценку с технической точки зрения, словно таким образом я могла подтвердить или опровергнуть то, правильной ли была рекомендация Тельеса.

Это казалось логичным, но я ненавидела, когда меня проверяли. Поэтому я выдала самый нелепый ответ, который только пришел мне в голову.

– Красивая.

Фритц-Брионес лишь заморгал, услышав мой вердикт. Я дала ему время прийти в себя, продолжив изучать книгу.

Я обнаружила экслибрис, напечатанный на маленьком пожелтевшем кусочке бумаги, приклеенном к последней странице книги. Речь шла об искусно сделанной иллюстрации, изображавшей оазис посреди пустыни. Над дюнами и пышными пальмами раскинулось небо, усеянное звездами, среди которых выделялась звезда Давида, располагавшаяся прямо по центру. В нижней части пять букв составляли одно-единственное слово, идентифицировавшее законного владельца экземпляра: «ФРИТЦ». На верхнем поле также была пометка карандашом: «Франкфурт, 1935-й год».

– Как вы считаете, имеет ли эта книга какую-нибудь ценность?

Фритц-Брионес задал этот вопрос, склонив голову набок. Те, кто прибегал к моим услугам, чаще всего спрашивали меня именно об этом, так что я, в свою очередь, решила дать ему самый привычный для себя ответ:

– Если вы имеете в виду сентиментальную ценность, то полагаю, что да. Уверена, что для кого-то эта книга очень ценна.

Это было самым простым способом признать, что сама по себе книга не представляла собой ничего исключительного. Она была старой и в неплохом состоянии, но не могла похвастаться роскошным переплетом или чем-нибудь еще, что повысило бы ее ценность, вроде посвящения или какой-нибудь заметки от автора. Кроме того, на обложке было чересчур много дефектов. Возможно, на вторичном рынке за нее отдали бы евро пятнадцать-двадцать, но не больше.

Мне не показалось, что Фритц-Брионес воспринял мой вердикт с разочарованием или недоверием, так что я сделала вывод, что он не застал его врасплох.

– Это детская сказка, которая в свое время пользовалась большой популярностью, – заявил он. – Говорят, экземпляр «Неряхи Петера» можно было найти в любом немецком доме. Десять рассказов повествуют о десяти детях, которые плохо себя ведут и получают за это какое-нибудь поучительное наказание.

Он описал этот сюжет безо всякого энтузиазма, словно не видел в нем никакого смысла. Его мать невозмутимо прислушивалась к разговору, погруженная в эту вечную неподвижность, словно ставшая жертвой какого-то древнего проклятия. Я задумалась над тем, слышала ли она нас вообще.

– Этот экземпляр принадлежал моему деду, Александру Фритцу, – продолжил он. – Он был заядлым читателем, а его библиотека насчитывала больше пяти тысяч книг, некоторые из них – по-настоящему древние и редкие. Он жил во Франкфурте, в Германии. К сожалению, его коллекция была утеряна во время войны.

Я предположила, что он имел в виду Вторую мировую войну. Я вспомнила то немногое, что знала об этом конфликте, и снова взглянула на книгу, которую держала в руках, с бо́льшим уважением. Если то, что говорил Фритц-Брионес, было правдой, и этот том был единственным сохранившимся экземпляром из библиотеки его деда, то его ценность, вне всяких сомнений, была гораздо выше, чем могла показаться на первый взгляд.

– Он читал ее каждый вечер перед сном моей матери и ее брату. Так что да, Грета. Это – очень ценный экземпляр по крайней мере для нас. – Я не стала разбираться, была ли это ирония или обычное объяснение. Фритц-Брионес сделал паузу, а затем продолжил. – Чуть больше года назад с нами связался парень по имени Олег. Он сказал, что работает в Центральной и Земельной библиотеке Берлина. Судя по всему, они обнаружили у себя на стеллажах этот экземпляр «Неряхи Петера», хотя и не совсем понимали, как он туда попал. Эта книга – единственное, что сохранилось из богатой библиотеки моего деда. Должен признаться, сначала я уделил Олегу недостаточно внимания, даже несмотря на то, что он предложил приехать в Испанию, чтобы лично передать нам книгу.

8

Олег огляделся вокруг, не в силах скрыть волнение, которое вызвало у него то, насколько восхитительно выглядела эта библиотека. Если бы они знали, что этот тип – такой богач, то попросили бы его послать кого-нибудь за книгой в Берлин или хотя бы оплатить билет на самолет. Поездка в Мадрид нанесла неслабый ущерб бюджету отдела, но пути назад уже не было.

Сеньор Фритц-Брионес откашлялся, чтобы привлечь внимание Олега, даже не потрудившись скрыть свое недовольство, что вынужден прервать свои дела, чтобы его принять. Рядом с ним была старуха в инвалидном кресле, которая не могла быть никем, кроме Жозефины, его матери.

Не теряя времени, Олег достал из сумки сверток. Он засомневался, вручить ли его Жозефине или ее сыну, и решил эту проблему, просто положив его на стол, в пределах досягаемости обоих.

Сеньор Фритц-Брионес взглянул на сверток в пузырчатой пленке с любопытством и, как показалось Олегу, некоторым презрением. Взяв его в руки, он без лишних формальностей порвал обертку, сопроводив это действие разочарованным вздохом.

Когда стало видно обложку, Олег ощутил, как его охватила радостная дрожь нетерпения. Он так долго ждал этого момента: наконец-то эта книга снова оказалась в руках своего законного наследника. Конечно, по-хорошему, книга принадлежала Жозефине, дочери того типа, что поместил на последнюю страницу тот чудесный экслибрис, а не сеньору Фритц-Брионесу.

Нервозность Олега контрастировала с тем, как Фритц-Брионес держал эту книгу. Казалось, тот испытывал отвращение, словно она была неприятна ему даже на ощупь, и не понимал, почему она вызвала такую суматоху. Олег сдержался, чтобы не объяснить ему: появление этой книги у него в библиотеке означало не что иное, как справедливость, которая наконец восторжествовала спустя более восьми десятилетий. Но ему и не пришлось этого делать.

– «Неряха Петер».

Оба обернулись к пожилой женщине, которая прервала свое молчание, чтобы промолвить эти два слова, словно кто-то силой вырвал их из глубины ее горла. Казалось, прошло много лет с тех пор, как она в последний раз что-то говорила. Затем Жозефина со всей силой, на которую была способна, потянулась к книге, которую держал ее сын, чем лишь усилила это впечатление.

Это привело к тому, что и сеньор Фритц-Брионес вдруг стал вести себя абсолютно по-другому. Черт возьми, казалось, что он сейчас разрыдается. Опустившись на колени возле инвалидного кресла своей матери, Фритц-Брионес протянул ей экземпляр.

– «Неряха Петер»… – повторила женщина. – Я помню…

Пальцы старушки неуклюже скользили по обложке. Сын осторожно открыл для нее книгу. Затем, набравшись бесконечного терпения, он начал перелистывать страницы одну за другой, чтобы женщина могла их бегло прочитать и насладиться иллюстрациями. Жозефина преобразилась: она напряглась до предела, чтобы изобразить подобие улыбки на лице, больше напоминавшем маску.