Красная волчица - Марклунд Лиза. Страница 2

Главное в жизни — это стабильность, как личная, так и общественная. Когда начинается хаос и война ломает характеры, нет ничего важнее, чем оглянуться назад и извлечь уроки истории.

Она бросила на диван сумку и верхнюю одежду и попыталась оценить происходящее. Она уже давно переросла новостную журналистику, хотя и продолжала пребывать в ее пульсирующем электронном сердце. Вещи, вызывающие сегодня всеобщий ажиотаж, завтра становятся скучными и никому не нужными. Она не смогла бы уже работать в АП, в этом новостном монстре компьютерной эпохи.

Анника нервно провела ладонью по волосам.

Наверное, она просто устала.

Анника сидела, опершись подбородком на руки, и ждала, когда загрузятся все нужные программы. Она уже начала собирать материал и находила его все более интересным. К сожалению, газетные правила запрещают восторженный стиль.

Она тут же вспомнила Спикена, ей даже послышался его разносящийся над морем голос.

Анника собрала заметки и стала готовиться к работе.

В подъезде было темно. Мальчик прикрыл за собой дверь квартиры и напряженно прислушался. Из-за двери старика Андерсона привычно выло радио, но в остальном было очень тихо, абсолютно тихо.

Ты трус, подумал он. Здесь никого нет. Ты просто трус и придурок.

Некоторое время он постоял, потом решительно шагнул к наружной двери и толкнул ее.

Никогда не приходилось ему бороться с такой чепухой. Он быстрый и смелый, он уже Жестокий Дьявол, а скоро станет Богом Теслатрона, он большой мастер и, не колеблясь, готов вступить в бой.

Он постоял, прислушиваясь к знакомому скрежету. Вечный зимний снегопад заставлял дверь со скрипом останавливаться через каждые десять сантиметров, если из-под нее утром не выметали снег. Он протиснулся в щель. Рюкзак зацепился за дверную ручку. Неожиданный рывок заставил его побелеть от бешенства. Он дернулся вперед, услышал, как слегка затрещали швы. Опять то же дерьмо.

Ступеньки обледенели, он замахал руками, чтобы сохранить равновесие. Спустившись наконец с лестницы подъезда, вгляделся в пелену падающего на штакетник снега и застыл на месте.

Все небо временами вспыхивало голубоватым светом на черном фоне.

Они здесь, подумал он. Сердце его болезненно сжалось, горло перехватил спазм. Да, все правильно.

Он отошел от подъезда и остановился у старой, почти целиком засыпанной снегом газонокосилки. Сердце его бешено заколотилось — бум-бум-бум. Мальчик зажмурил глаза.

Он не хотел ничего видеть, не осмеливаясь пойти и посмотреть.

Мальчик остался стоять, напрягая слух и чувствуя, как холод шевелит его волосы.

Твердые снежинки падали на нос. Все звуки тонули в снежной метели, издалека доносился приглушенный гул металлургического завода.

Мальчик услышал голоса. Где-то разговаривали люди. Послышался шум автомобильного мотора, может быть, двух.

Широко раскрыв глаза, он, высунувшись из-за штакетника, постарался рассмотреть, что происходит за футбольной площадкой.

Полицейские, подумалось мальчику. Они не опасны.

Он взял себя в руки, как мог, успокоился и, прокравшись к улице, осторожно выглянул из-за забора.

Два полицейских автомобиля, машина скорой помощи, крепкие, рослые люди, широкоплечие, в форме, опоясанные ремнями.

Оружие, подумал мальчик. Пистолеты. Бах, бах — и вокруг только пепел.

Они стояли и, жестикулируя, о чем-то говорили. Какой-то парень откатил от машины каталку, а стоявшая около нее девушка закрыла заднюю дверь «скорой» и села в кабину на пассажирское сиденье.

Мальчик ждал, когда завоет сирена, но ее так и не включили.

Кажется, у них нет намерения срочно везти кого-то в больницу.

Тот, кого они положили в машину, умер, подумал мальчик. С этим он ничего не мог поделать.

Послышался шум автобуса, что-то темное проехало за штакетником, и мальчик с досадой подумал, что опоздал на автобус и теперь пропустит математику, а учитель страшно не любит, когда опаздывают.

Надо поторопиться, надо бежать. Но он так и остался стоять, ноги отказывались повиноваться, он не смел выйти на улицу, по которой приехали желтые автомобили.

Мальчик опустился на колени, всплеснул руками и расплакался. Он изо всех сил ругал себя последним трусом, но слезы продолжали течь не останавливаясь.

— Мама, — шептал он, — я не хочу этого видеть.

Шеф — редактор Андерс Шюман выкладывал на стол распечатки цифр, усердно сматывая слегка потными руками выползавшую из аппарата бумажную ленту. Он прекрасно знал, что должны показать эти цифры, его касались заключительные тезисы и анализ, но сами факты заставляли краснеть.

Речь же шла именно об этом. Система опирается на факты, вмещает их в себя.

Он медленно и тяжело вздохнул, положил ладони на стол, наклонился вперед и принялся впитывать информацию. Новые направления в обработке новостей накладывали отпечаток как на издательское дело, так и на экономику. Здесь все это и было написано — черным по белому. Редакция продолжала работать, горечь по поводу мер жесточайшей экономии улеглась. Необходимая реорганизация была проведена, людей удалось мотивировать, они остались, несмотря на падение доходов.

Он обошел светлый круглый стол, провел пальцами по столешнице. Красивая у него мебель. Он это заслужил. Жесткое отношение к подчиненным полностью себя оправдало. Железной рукой он добился немалых успехов.

Интересно знать, подумал он, смог бы кто-нибудь выправить ситуацию по-другому. Он знал, что никто. Его компетенция позволяла ему так думать, его стратегия себя оправдала.

Соглашения, которые он заключил с типографией, позволили снизить расходы на восемь процентов. За каждый год это означало миллионную экономию для собственника. Конечно, в конъюнктурном падении цен на бумагу его личной заслуги не было, но это способствовало дальнейшему развитию предприятия. Назначение нового руководителя отдела продаж привело к увеличению рекламных мест, и за последние три квартала удалось поднять доходность утренних газет и эфирного времени.

И кто мог упрекнуть старого оригинала в том, что именно он сумел продать рекламу местной газетке в Боросе?

Шюман довольно улыбнулся.

Его меры по увеличению продаж незаметны, но тем не менее шаг за шагом они приближаются к конкурентам и догонят их, если не в следующем финансовом году, то, вероятно, через год.

Шеф-редактор потянулся и помассировал поясницу. Когда впервые переступил порог ежедневной вечерней газеты, Шюман сразу понял, что нашел свое истинное место. Именно такой и виделась ему его новая работа.

Чувство удовлетворения не покидало его все следующие десять лет.

— Я могу прийти? — спросила по селектору Анника Бенгтзон.

У него упало сердце, волшебство поблекло. Он пару раз прошелся по кабинету, прежде чем подойти к письменному столу, нажать кнопку селектора и ответить:

— Да, конечно.

Напустив на себя вид, с каким русский посол встречает репортеров, Шюман нервно отошел подальше от двери. Газета стала пользоваться куда большим успехом с тех пор, как он наконец сумел внушить редакционному персоналу уважение к своей особе, для чего, в частности, не стоит встречать посетителей у двери. Отчасти это нашло объяснение и в новой организации редакций. Четыре всемогущих ведущих редактора один за другим стали руководителями отделов, что в точности соответствовало замыслу Шюмана. Вместо того чтобы ослабить его позиции, такая передача власти вниз, подчиненным, парадоксальным образом усилила их. Казалось, он отдал власть, но вместо вечных склок со всем персоналом получил возможность незаметно, но значимо влиять на работу редакции.

Аннике Бенгтзон, последнему руководителю редакции криминальной хроники, было предложено стать одной из четырех. Ей не надо было его благодарить. В этом вопросе они так и не достигли согласия. Шюман уже давно определился со своими намерениями относительно Анники Бенгтзон, видя в ней свою преемницу, и хотел понемногу привлекать ее к исполнению масштабных программ. Руководство редакцией — это лишь первая ступень, но сама Анника была иного мнения.