Красная волчица - Марклунд Лиза. Страница 29

— Теперь это уже не играет никакой роли, он пришел к нам добровольно, и это освобождает вас от обета молчания, — сказал полицейский, и Анника вздохнула с некоторым облегчением.

— Когда я говорила с ним, он сказал, что, возможно, знает убийцу, но об этом я в своей статье ничего не писала. Я подумала, что не стоит размахивать этим фактом.

— Правильная мысль, — согласился полицейский, — но, к сожалению, это не помогло.

— Может быть, он рассказал об этом кому-то еще?

— Об этом мы не спрашивали, но собираемся выяснить.

Затянувшееся молчание становилось тягостным. Чувство вины мешало Аннике связно мыслить и говорить.

— Я чувствую себя виноватой, — промолвила она.

— Я вас понимаю, — сказал полицейский, — но это не так. Испытывать чувство вины должен совсем другой человек, и, будьте уверены, мы его возьмем.

Она напряженно думала, массируя глаза.

— И что вы делаете? Стучитесь в двери? Ищете отпечатки пальцев? Разыскиваете следы ног, машин и мопедов?

— Все это и еще многое другое.

— Допрашиваете друзей, учителей, соседей?

— Готовы приступить.

Анника, дрожа всем телом, записывала.

— Вы что-нибудь нашли?

— Мы решили осторожно обращаться с информацией.

В трубке снова повисло молчание.

— Утечка, — сказала Анника. — Вы подозреваете, что утечка произошла в доме, и поэтому преступник понял, кто свидетель.

На другом конце провода послышался тяжелый вздох.

— Найдется много людей, которые могли об этом рассказать, и среди прочих в первую очередь он сам. Он, конечно, не хотел светиться в средствах массовой информации, но, по крайней мере, двое из его друзей знали, что он был свидетелем убийства. Мать рассказала об этом своему начальнику на работе. Может, и вы кому-то рассказали?

— Нет, никому, — ответила она. — Могу поклясться.

Опять наступило молчание, хрупкое, неуверенное молчание. Естественно, она была не из их города, он не знал, зачем она, собственно, туда приехала, он воспринимал ее как столичную журналистку, которую, может быть, никогда больше и не встретит. Какой с нее спрос?

— Можете на меня положиться, — глухо произнесла она. — Говорю это, чтобы вы знали. Что я могу написать?

— Воздержитесь от описания способа убийства. Здесь мы пока не все прояснили. Цитируйте мои слова о том, что убийство было в высшей степени зверским и что полиция Лулео потрясена его жестокостью.

— Могу ли я встретиться с матерью? Написать о том, как она его нашла?

— Это логично, поэтому можете об этом написать, но не вступайте с ней в контакт. К тому же она сейчас не дома, ее отвезли в больницу, чтобы не допустить острого психоза. Сын был для нее свет в окошке. Отец его по-своему несчастный человек, из тех, кто либо сидит, либо пьянствует и терроризирует владельцев магазинов на Стургатан.

— Он не мог это сделать?

— Папаша был в вытрезвителе с пяти часов вечера вчерашнего дня, а в семь утра его перевезли в Боден.

— Я бы назвала это железным алиби, — сказала Анника. — Могу ли я все же чем — то вам помочь? Не нашли ли вы что-то особенное, что можно отметить в газете?

— Последним, кто совершенно точно видел мальчика, был шофер автобуса, который делал последний рейс до Свартэстадена вчера вечером. На конечную остановку он приехал сразу после десяти. По нашим предварительным данным, мальчик умер приблизительно в это время, так что если кто-то видел его около этого времени, то охотно даст о себе знать.

— Вы говорили с шофером автобуса?

Сюп тяжело вздохнул.

— И со всеми пассажирами, — сказал он. — От них мы не добились ничего путного.

Аннике вдруг пришла в голову новая мысль.

— Вы говорите, что мальчика убили в его комнате? Но как злоумышленник пробрался в квартиру?

— Дверь не была взломана.

Анника напряженно думала, пытаясь вытеснить чувство вины, избавиться от него, хотя великолепно понимала, что ни мысли, ни плещущий в крови адреналин не смогут избавить ее от этой тяжкой ноши.

— Он мог сам впустить его, — сказала Анника. — Может быть, мальчик знал этого человека.

— Преступник мог просто постучаться в дверь или подстерегать его в темном подъезде. Да и замок был такой же хитрый, как на дровяном сарае. Достаточно просто посильнее толкнуть дверь, чтобы ее открыть.

Анника изо всех сил старалась сохранить ясность ума и способность к суждениям, но никак не могла уловить нить рассуждений комиссара.

— Что я могу написать? — снова спросила она. — Могу ли я ссылаться на эти сведения?

В голосе полицейского послышалась безмерная усталость.

— Пишите что хотите, — сказал он и отключился.

Анника продолжала сидеть с трубкой в руке, тупо глядя на вопросы о Рагнвальде, которые аккуратной колонкой выписала в своем блокноте.

Едва она успела отложить трубку, как раздался резкий сигнал внутренней селекторной связи, заставивший ее вздрогнуть.

— Можешь на минутку зайти ко мне? — спросил Андерс Шюман.

Анника продолжала сидеть словно парализованная, отчаянно пытаясь уцепиться за что-то реальное, она лихорадочно рыскала взглядом по беспорядку на столе, по блокнотам и ручкам, по газетам и вырезкам, по всем этим орудиям добывания истины. Надо, чтобы вина исчезла, испарилась, сжалась. Она изо всех сил вцепилась в край письменного стола.

Это ее вина, это ее ошибка. Господи, это же она, она уговорила мальчика заговорить.

Отчасти она виновата в этом, это ее амбиции решили судьбу несчастного мальчика.

«Мне так тяжело. Прости меня, малыш».

Ей стало немного легче. Тяжесть в груди постепенно отпустила, исчезло онемение в руке, пальцы стали шевелиться.

Надо поговорить с его мамой, но не теперь, позже.

Есть же будущее, завтра настанет новый день, жизнь продолжится, и тогда они встретятся.

Тот, кто достаточно долго просидит на берегу реки, увидит, как мимо проплывут трупы его врагов.

Она всхлипнула, потом улыбнулась этой китайской пословице, которую так любила цитировать Анна Снапхане.

Люди не умирают, подумала она. Просто нам так кажется.

Она собрала со стола свои бумаги.

* * *

Шеф-редактор стоял у окна с компьютерной распечаткой в руке и смотрел на русское посольство. Анника искоса взглянула на большой стол. Сегодня Шюман, по крайней мере, аккуратно сложил простыни с цифрами продаж и диаграммами графиков.

— Садись, — сказал он и, смягчив взгляд, указал ей на стул для посетителей.

Испытывая какую-то неловкость, она села.

— Я прочитал набросок твоей статьи о Рагнвальде, — сказал Андерс Шюман, — и я понимаю, что ты имеешь в виду, когда ты говоришь, что это не статья, а лишь идея.

Анника положила ногу на ногу и скрестила на груди руки, потом поняла, что приняла оборонительную позу, расслабилась и снова приняла прежнее положение, опустив руки и поставив на пол обе ноги.

— Такой же сомнительной показалась мне статья об убийстве Бенни Экланда. Ты исходишь из положения, которое кажется мне неудачным.

Анника не смогла подавить идущий из глубин сознания импульс и снова скрестила руки на груди.

— Что ты хочешь этим сказать?

Шюман откинулся на спинку стула. Рубашка, натянувшись, разошлась между пуговицами, обнажив пупок.

— Мне кажется, что ты слишком большое значение придаешь мифу терроризма, носишься с ним как с писаной торбой. Не все преступления имеют отношение к терроризму, не всякое насилие — террористический акт. В журналистике надо быть более взвешенным и уметь дистанцироваться от эмоций, иначе мы демонизируем террористов, надуваем их, превращаем во всесильный орден. Мы используем термин «терроризм», вешаем его ярлык на разные, действительно происходящие события, раньше, чем сами…

Она взглянула на него с нескрываемой иронией и всплеснула руками.

— Будь так добр, — сказала она, — прочти мне лекцию по журналистской этике.

Он с такой силой стиснул зубы, что на шее надулись вены.