Природа хрупких вещей - Мейсснер Сьюзан. Страница 4

А потом, понимая, что не спросить не могу, интересуюсь у Мартина, не передумал ли он относительно того, о чем мы с ним договорились в ходе переписки.

— Нет, — отвечает он. — А ты?

— Нет.

— Значит, решено.

— Да.

После того как мы подтвердили свое полное согласие по главному вопросу, Мартин устремляет взгляд в окно.

Я полагала, что мы, оба нервничая, будем вести беседу в экипаже, что он из вежливости попросит меня рассказать о себе или сам примется рассказывать о своей дочери, может, даже о покойной жене. Но Мартин всю дорогу до здания суда молчит. Может, он робеет в присутствии женщин? Или же, как и я, воздерживается от разговора, чтобы скрыть нервозность?

Спустя несколько минут экипаж останавливается.

— Саквояж можешь оставить здесь, — произносит Мартин, берясь за ручку дверцы. — Извозчик нас подождет. — Он выходит из экипажа и затем помогает сойти мне. — Перед нами высится здание суда, в котором также размещается муниципалитет. Оно похоже на пышный дворец: резные мраморные колонны, искрящийся купол, частично растворяющийся в туманных сумерках.

Через вестибюль, в котором гуляет эхо, мы быстро идем к кабинету мирового судьи. Каблуки моих туфель громко цокают по мраморному полу.

Входим в комнату, где, судя по всему, только что завершилась очередная гражданская церемония. Тучный седоватый судья в черной мантии перебирает бумаги за высоким столом. За соседним столом женщина в темно-синем платье показывает новобрачным, где им следует поставить подписи на свидетельстве о браке. Фотограф снимает невесту и жениха. Невеста в канареечно-желтом платье, ее новоявленный супруг — в сером костюме оттенка свинцовых туч. Они как солнце и дождь, но оба радостно улыбаются. Видно, что они счастливы, любят друг друга. На сгибе локтя невесты лежат три лилии.

— Следующая пара, пожалуйста. — Секретарь суда — худой мужчина в очках — устремляет взгляд мимо молодоженов в ту сторону, где стоим мы. — Мистер Хокинг и мисс Велан?

— Да, это мы. — Мартин берет меня за руку и подводит к огромному дубовому столу судьи.

— Оставайтесь на месте, — говорит секретарь. — Приготовьте обручальные кольца, если они у вас с собой. Судья займется вами через пару минут.

— Спасибо, — благодарит Мартин без тени смущения.

— Свидетелей с вами нет? — уточняет секретарь скучным голосом.

— Нет. Только мы вдвоем.

— Миссис Фарридей, — обращается секретарь к женщине в синем платье, — вам придется выступить в роли свидетеля этой последней пары.

Женщина кивает, убирает авторучки и документ, подписанный двумя предыдущими свидетелями. Счастливые новобрачные в желтом и сером удаляются рука об руку.

— Сэр, если угодно, я вас сфотографирую, — говорит фотограф Мартину. — Я хорошо снимаю. Всего один доллар за чудесный портрет, который можно поставить на каминную полку. И еще сделаю комплект меньшего формата — для ваших родных и знакомых. Два доллара за дюжину.

— Нет, спасибо, — отказывается Мартин, даже не взглянув на фотографа.

Но мне хочется иметь свадебное фото. Хочется, чтобы мама увидела этого утонченного джентльмена, за которого я выхожу замуж, и поняла, что я счастлива рядом с ним. Хочется, чтобы она поверила: на этот раз для меня все будет по-другому. Я и сама хочу в это верить.

Я трогаю Мартина за руку.

— Пожалуйста, пусть он нас сфотографирует?

Он резко поворачивается ко мне.

— Я хотела бы одно фото отправить маме. И чтобы одно было у нас. Разве нам не нужно свадебное фото? И еще одно можно было бы отправить твоим родителям на восток.

Мартин раздумывает несколько секунд и затем говорит фотографу:

— Дюжина нам не нужна. Всего два. Одно фото поставим на каминную полку, одно — для ее матери.

Он дает фотографу деньги и называет адрес. Затем выуживает из кармана брюк два золотых кольца. В том, что поменьше, сверкает крошечный сапфир. Кольцо побольше, простой золотой ободок, Мартин вручает мне. Я держу его в ладони. Оно на ощупь гладкое и теплое.

К нам подходит секретарь и сообщает, что судья готов зарегистрировать наш брак. Мы произносим клятвы — простые и короткие. В считаные минуты судья завершает церемонию. Мы обмениваемся кольцами. Судья объявляет нас мужем и женой, затем встает и на прощание желает нам доброй ночи.

Брачные обеты мы не скрепляем поцелуем — достаточно слов. А свидетельство о браке будет служить подтверждением тому, что мы действительно дали их друг другу.

Меня подводят к длинному столу, дают авторучку и показывают, где поставить подпись. Следом расписывается Мартин, за ним — женщина в синем платье и секретарь суда. Подпись судьи уже стоит на документе: он ее поставил, уходя домой.

— Что ж, приступим, — обращается к нам фотограф. — Пожалуйста, повернитесь ко мне. Сэр, будьте любезны, суньте одну руку в карман.

Мы с Мартином выполняем указания фотографа. Тот делает снимок. Нас ослепляет яркий свет вспышки.

Секретарь суда и миссис Фарридей удаляются через другую дверь. Фотограф водружает на плечо фотокамеру со вспышкой и покидает опустевший зал. Я смотрю на обручальное кольцо, обвивающее мой палец. В янтарном освещении потолочных ламп маленький сапфир Мартина искрится, словно озаренный луной крошечный океан. На улице стемнело. Мы выходим из здания суда, и нас обволакивает ласковая призрачная ночь. Туман теперь уже более густой пеленой окутывает уличные фонари и заслоняет небо, словно нескончаемый свадебный кортеж. Мы вновь садимся в ожидающий нас экипаж.

В дороге Мартин опять молчит. Мне кажется, что молчание не соответствует обстоятельствам, даже таким необычным, как наши, и я, прочистив горло, говорю:

— Спасибо, что позволил фотографу щелкнуть нас.

Мартин отворачивается от окна и останавливает взгляд на мне.

— Пожалуйста.

— Так… ты точно не хочешь отправить фотографию своим родителям? — Может быть, он, как и я, боится сообщать родным о переменах в своей судьбе? Не дождавшись ответа, я добавляю: — Ты, наверное, не знаешь, как сказать им об этом. Я тебя понимаю. Я… я тоже переживаю. Не представляю, как все объясню маме.

— Я лишился родителей еще в детстве. Они умерли, — не сразу отвечает Мартин без малейших эмоций в голосе. — Меня воспитывали тетя и дядя. Мы с ними не близки.

У меня от жалости к нему щемит сердце.

— Очень тебе сочувствую.

— Не стоит, — беспечно произносит он. — Родителей я не помню.

— И все равно я уверена, ты, должно быть, сильно страдал, потеряв родителей в столь юном возрасте. Как это случилось?

— Они возвращались домой c какого-то торжества, что проводилось в городе, и в дороге их неожиданно застигла снежная буря. Они заблудились и замерзли насмерть в своем экипаже.

— Боже мой, Мартин!

— С тех пор много лет прошло. Я об этом больше не думаю.

Неужели этот человек всю свою жизнь убеждает себя, что расти сиротой — это ерунда? Как можно приучить себя верить, что потеря родителей в столь юном возрасте — это сущий пустяк? Не представляю. Я сама потеряла отца в шестнадцать лет и от горя едва не обезумела. Я жду, что Мартин задаст мне вопрос про моих родителей. Не дождавшись, говорю:

— Моя мама, скорее всего, не одобрит мой поступок. Как бы отнесся к этому отец, не знаю. — Я отворачиваюсь к окну. Вижу только туман, другие экипажи и громадные силуэты зданий, проступающие в колышущемся тумане. — Наверное, сказал бы, что я поступила опрометчиво, безрассудно. Папа любил употреблять мудреные словечки. Коллекционировал их в тетрадке, как некоторые коллекционируют старые монеты. Он хотел поступить в университет и стать профессором, но денег на учебу не было. И он пошел по стопам своего отца: стал кровельщиком. Но постоянно занимался самообразованием. Брал книги у богатых односельчан, имевших собственные библиотеки. Мне и моим братьям он читал книги вслух, находил в них много слов, которые ему хотелось запомнить. Он их записывал в маленькую книжку. Четыре года назад папа упал с крыши. Через несколько дней он скончался, не приходя в сознание. Папа был очень добрый человек. — Я поворачиваюсь к Мартину, удивляясь самой себе. Я ведь не собиралась рассказывать ему так много. И что на меня нашло?