Праздник навсегда! - Лермонтов Владимир Юрьевич. Страница 13

Сидели мы с Арсением так и беседовали до вечера, пока вечерняя прохладная синева не окутала горы, нашу полянку, лес. Мне казалось, что рядом с этим чудным стариком попадаешь в другое пространство, иное измерение, будто вечное приближается к нам, и мы погружаемся в мир любви и покоя. Ах, какие хватало мне такого покоя! Этот старец – будто развесистое дерево, под которым отдыхаешь, прячась от палящего солнца в тени листвы. Шумит та листва, как ручеек, журчит о весне, любви, нежности. Чувствуешь себя малышом, когда рядом мама, отец – и хочется задремать в сладостном сне, ибо наступает бесконечное расслабление каждой клетки тела, каждой частички души.

На следующий день решил я устроить для старика прогулку по лесу, показать ему другие удивительные места, о которых пока что ему не рассказывал. Погода располагала к прогулке, так же светило солнышко и подсыхала земля.

– Вот сюда, за мною. Тихонько, здесь спуск. Давайте я вас поддержу.

Мы спускались в Федосьево ущелье. Сырая земля, скользко, я держу старца за левое плечо, правой рукой он опирается на свой посох.

– Здесь раньше монастырь был. Место очень благодатное и примечательное тем, что жил здесь святой человек. Много чудес произошло как раз в том ущелье, куда мы идем. И Матерь Божия являлась здесь в радужном сиянии, и небесные пророки приходили к святому, укрепляя его перед испытаниями.

– Постой, сынок, давай отдохнем, – сказал Арсений. – Я покамест отдышусь, а ты расскажи мне об этом старце.

– Прожил этот старец большую жизнь, сто сорок восемь лет по земле странствовал. В Иерусалиме у Гроба Господня шестьдесят лет служил, на Афоне тридцать лет игуменом в монастыре пребывал. Перед революцией в Россию вернулся и здесь поселился, основал женскую обитель. Потом его большевики арестовали и на Соловки отправили. После лагерей он вернулся уже в Минеральные Воды, там и окончил свой земной путь.

– Как же звали старца? – спросил Арсений. – Иеросхимонах Феодосий, – сказал я, и в этот момент меня осенило.

Лицо Арсения напряглось, он вновь переспросил: – Феодосий?

И я понял, наконец понял, вспомнив то чудесное избавление от холодной смерти, которое произошло с моим дедушкой на Соловках.

– Да, дедушка. Вы в каком году были репрессированы? Отец Феодосий, судя по рассказам, находился там с 1926 по 1931 год. Неужели это тот старец, с которым вы в карцере были? – не удержался я, чтобы не произнести свою догадку вслух.

Арсений молчал, тяжело вздыхая, казалось, что ему не хватает воздуха.

– Неужели вот так получается? – говорил Арсений сам себе. – Дивны дела Твои, Господи~ Вот уж не ожидал. – Старик качал головой. – Это ж надо!

Старик разволновался, да и меня охватило волнение от такого открытия, причиной которого я стал невольно.

Потом мы ходили по ущелью, пили воду из святого колодца, который отец; Феодосий собственноручно выкопал и испросил на нее благодать исцеления у Господа. Показал, если можно так выразиться, я ему свою часовенку, которую построил здесь, у источника. Она была совсем крохотная, но паломников уже повидала тысячи.

А камень, где отпечаталась стопочка Богородицы во время Своего явления отцу Феодосию, старец Арсений, стоя на коленях, долго обнимал. Приложил голову к выемке в камне и так стоял. Со стороны могло показаться, что Арсений – тоже каменный, так был его образ слит воедино с камнем.

Я сидел на скамеечке у колодца и размышлял о том, как глубоко мистично сегодняшнее открытие. Более чем через полвека Арсений словно встретился со своим давним наставником.

Когда мы возвращались домой, Арсений просто преобразился и показал чудеса выносливости. Шел в гору бодро и никакой одышки. Лицо его сияло свежестью и благодатью.

– Сколько раз мне приходилось, дедушка, наблюдать, как люди больные буквально доползали до источника Феодосия, а возвращались уже другими людьми, будто помолодели.

– Что же ты, мил человек, сразу меня туда не сводил и о старце ничего не рассказал? Да и сам-то вижу туда не часто ходишь. Отчего ж так?

– Как вам сказать? Когда я здесь поселился, то об отце Феодосии здесь почти никто не знал. Только скупые слухи до нас доходили. Как построили мы часовню в честь Всеобщего Воскресения, так и пришло мне желание такое – и святой колодец Феодосия отметить чем-то. Решили здесь, в ущелье у источника, хоть крохотную, но часовенку поставить. В общем, сделали мы, что могли. Ходили на источник частенько, водой обливались, молились, а потом в молчании сидели и слушали тишину. Но вскоре отца Феодосия в Минводах к лику святых причислили, вот тогда и началось. Пришли власти духовные и стали здесь обосновываться. От моей помощи отказались. А вскоре я чувствую, что мешаю я им. Так как в народе начались пересуды, кто, дескать, первый часовню построил. Видимо, не нравилось новым хозяевам, что они как бы на втором месте оказались. Невольно я завис между молотом и наковальней. Тогда стали они против меня бочку катить, что, дескать, я не той веры, не христианской, а под конец и вообще в колдуны записали. Мы вышли на нашу поляну и присели на зеленую траву, которая уже успела за эти теплые деньки пустить сок.

– После этого я стараюсь не появляться никому на глаза. Хожу туда тайно, рано утром или поздно вечером.

– Да, мил человек, и так бывает. Но стоит ли из-за того грустить? Ты свое дело сделал – это главное, а судить никто не имеет права, а только Бог. Если же кто судит, то пусть рядом с Богом садится, если его, конечно, пустят на это место. Не принимай, Владимир, это близко к сердцу, это такие мелочи, на которые не стоит внимания обращать. Если все скорби, которые на нашу долю выпадают в жизни сей, принимать, если сохранять их в сердце, то когда же жить? В нашей жизни много несправедливости и зла, но нельзя цепляться за эти острые углы, ибо они, как крючки, цепко ловят душу в свои сети и держат до конца жизни. Ничего такой человек не видит хорошего, Божьего в своем земном путешествии, все краски для него черно-белые. А так нельзя, мил человек, Господь для счастья нас сотворил, из темноты извлек. Посмотри, сколько вокруг тебя прекрасного, светлого, цепляйся за эти вроде бы незначительные, привычные нашему уму детальки, и тогда жизнь твоя будет светлеть, будет наливаться глубочайшим смыслом. У всякой розы есть шипы, не сорвешь ее, если не наколешься – так мир устроен Создателем. Но ты на шипы не смотри, не обращай на них внимания, смотри на розу, вдыхай ее аромат, наслаждайся ее чудной красотой – и тогда все в твоей жизни переменится, войдет в нее свет Божий, войдет радость, мир и покой.

Арсений глубоко и медленно вздохнул, наслаждаясь запахами, разлившимися по поляне. Потом погладил ладонью траву:

– Чуешь, как земля дышит? Гора твоя живая, в ней жилы пульсируют. – Арсений наклонился к земле и припал к ней лицом, вдыхая испарения, исходящие от земли. – Радость-то какая, Владимир, ты ж самый богатый и самый счастливый человек на свете! У тебя такие богатства есть, какие и не снились миллионерам. Им бы у тебя попросить этого богатства, а то ведь они по сути нищие, глупые и даже несчастные. Жизнь их проходит в кабинетах, на асфальтах, в машинах, от них весь свет Божий спрятан, закрыт. А тебя Господь такой радостью одарил! Ведь это только кажется тебе, что сам ты и место выбрал, и дело придумал, и построил, и имена дал, а на самом деле всему тебя Господь вразумил, подсказал, но так сделал Премудрый, что будто ты сам всего этого добился.

– Я часто думаю о том, что вы говорите, но как-то нет полной уверенности, что я сделал все правильно, сомнения порой одолевают. Может быть, как-то по-другому все нужно было делать. Не знаю.

– Сам говоришь, что в часовню Феодосия тысячи людей приходят, а он все сомневается! Какое же тебе еще подтверждение нужно?

– Честно говоря, когда делал часовню, не думал, что сюда, в эти глухие, безвестные края потекут паломники.

– Что бы ни случилось, Владимир, ты знай, что Господь все твои дела, заботы, переживания видит. И все, что сделано с душой и любовью, принимает. Ведь Ему-то, Господу нашему, разве храмики наши нужны, разве постройки всякие? – Нет, главное, чтобы мы строили храмы в душе своей, так называемые себенские, а внешние дела нам лишь помощь в нашем невидимом сердечном строительстве.