Духи дамы в черном - Леру Гастон. Страница 23

Но где же они? Я вошел в черный туннель. Ни Ларсана, ни Бриньоля. Взглянул на дорогу, спускающуюся к Соспелю, — никого. Однако слева, в стороне старого Кастийона, я заметил две торопливо движущиеся тени. Они скрылись из виду, и я побежал. Добежав до развалин, я остановился. А вдруг эти тени подстерегают меня?

В старом Кастийоне больше не живут: он был разрушен до основания страшным землетрясением 1887 года. Теперь там осталось лишь несколько полуразрушенных стен, продолжающих потихоньку обваливаться, кое-где стоят почерневшие от пожара лачуги без крыш да уцелевшие столбы, которые постепенно склоняются к земле, словно горюя, что им нечего больше подпирать. Какая тишина! С необычайной осторожностью я шел по этим развалинам, со страхом всматриваясь в глубокие расселины, образовавшиеся в результате подземных толчков. Одна из них показалась мне просто бездонной, и в тот миг, когда я, придерживаясь за почерневший ствол оливы, заглянул в нее, какая-то птица вдруг вылетела оттуда, чуть не задев меня крылом. Я вскрикнул и попятился. Это был орел, который с быстротою молнии прянул из бездны. Он взмыл к солнцу, а потом, — спустившись ниже, с грозным клекотом закружил надо мной, словно упрекая, зачем я потревожил его в царстве одиночества и смерти, подаренном ему огнем недр.

Неужели мне почудилось? Обе тени исчезли. Я уже подумал, что нахожусь во власти воображения, как вдруг увидел на земле клочок писчей бумаги. Бумага показалась мне похожей на ту, какой пользовался в Сорбонне Робер Дарзак.

На этом обрывке я разобрал только два слога, нацарапанных вроде бы рукою Бриньоля. Это было похоже на окончание какого-то слова, начало которого отсутствовало. Я прочитал два эти слога: «…бонне».

Два часа спустя я был уже в форте Геркулес и все рассказал Рультабийлю. Он ограничился тем, что положил найденный мною клочок в бумажник, и попросил меня никому не рассказывать об этом путешествии.

Удивленный тем, что такое, казалось бы, важное открытие произвело столь слабый эффект, я взглянул на Рультабийля. Он отвернулся, но я успел заметить у него на глазах слезы.

— Рультабийль! — воскликнул я.

— Тише, Сенклер! — прикрыл он мне ладонью рот.

Я взял его за руку. Да у него жар! Мне пришло в голову, что такое возбуждение вызвано не только переживаниями, связанными с Ларсаном. Я принялся его упрекать: почему он скрывает от меня то, что произошло между ним и Дамой в черном? Однако он по обыкновению не ответил, а лишь глубоко вздохнул и удалился.

Меня ждали с обедом. Было уже поздно. Обед прошел уныло, несмотря на всплески веселости Старого Боба. Мы уже не пытались разогнать нестерпимую тревогу, сжимавшую наши сердца. Создавалось впечатление, что все знают о нависшей над нами угрозе и что вот-вот разразится драма. Супруги Дарзак к еде не притронулись. М-с Эдит поглядывала на меня как-то странно. В десять часов я с облегчением занял свой пост под потерной. Сидя в нашем маленьком зале военного совета, я видел, как под аркой прошли Дама в черном и Рультабийль. Их освещал свет фонаря. Г-жа Дарзак казалась необычайно возбужденной. Она умоляла Рультабийля о чем-то, но слов я разобрать не мог. Из всей их размолвки я уловил лишь одно произнесенное Рультабийлем слово: «Вор!» Затем оба подошли к башне Карла Смелого. Дама в черном протянула молодому человеку руки, но он этого не видел, так как резко повернулся и убежал к себе. Несколько секунд она постояла, опершись о ствол эвкалипта, ее поза выражала несказанное горе; потом Дама в черном медленно вернулась в Квадратную башню.

Было 10 апреля. В ночь с 11-го на 12-е произошло нападение на Квадратную башню.

Глава 10

Нападение было столь необъяснимым, до такой степени выходило за пределы человеческого разумения, что, с позволения читателя, я остановлюсь подробнее на отдельных событиях дня 11 апреля — так фантастичность и трагизм происшедшего будут видны более отчетливо.

Весь этот день стояла изнуряющая жара; особенно тяжело нам пришлось в часы дежурства. Солнце жгло немилосердно; на море, сверкающее, словно раскаленный добела стальной лист, было больно смотреть даже сквозь темные очки, без которых в этих краях всегда, за исключением зимы, трудно обойтись.

В девять утра я спустился вниз и, отправившись под потерну, в комнатку, которую мы прозвали залом военного совета, сменил на часах Рультабийля. Ни одного вопроса я задать ему не успел, потому что вошел г-н Дарзак и объявил, что хочет сообщить нам нечто важное. Мы с тревогою просили, в чем дело, и он ответил, что собирается вместе с г-жой Дарзак уехать из форта Геркулес. От удивления мы с Рультабийлем потеряли дар речи. Придя в себя, я принялся отговаривать его от столь опрометчивого шага. Рультабийль холодно поинтересовался, какие причины побудили г-на Дарзака принять такое неожиданное решение. В ответ г-н Дарзак поведал нам о сцене, которая разыгралась накануне, и мы поняли, насколько трудно стало жить Дарзакам в замке. Все дело сводилось к одной фразе: «С миссис Эдит случилась истерика». Причину истерики мы с Рультабийлем поняли сразу, так как прекрасно видели, что м-с Эдит с каждым часом ревнует все сильнее и все менее спокойно сносит знаки внимания, оказываемые ее мужем г-же Дарзак. Отзвуки сцены, которую она устроила в прошлую ночь г-ну Рансу, проникли сквозь толстые стены «Волчицы» и донеслись до г-на Дарзака, как раз совершавшего обход двора.

Как и всегда в таких обстоятельствах, Рультабийль попытался прибегнуть к голосу рассудка. Он согласился в принципе с г-ном Дарзаком, что их пребывание в форте Геркулес следует по возможности сократить, однако заметил, что речь идет об их безопасности, поэтому слишком спешить с отъездом не следует. Только что опять завязалась борьба между ними и Ларсаном. Если они уедут, Ларсан легко сможет их настичь, причем в самое неожиданное время и в самом неожиданном месте. Здесь же они всегда наготове, начеку. Уехав, они окажутся беззащитны: их уже не будут охранять крепостные стены форта Геркулес. Да, так больше продолжаться не может, однако Рультабийль попросил еще неделю — ни больше ни меньше. Когда-то Колумб сказал: «Дайте мне неделю, и я подарю вам новый мир!» Рультабийль, казалось, готов был переиначить эту фразу: «Дайте мне неделю, и я избавлю вас от Ларсана!» Сказать он этого не сказал, но, определенно, подумал.

Г-н Дарзак пожал плечами и ушел. Мне показалось, что он рассердился. В таком состоянии мы видели его впервые.

— Госпожа Дарзак никуда не поедет, и господин Дарзак останется с нею, — проговорил Рультабийль и тоже ушел.

Через несколько минут явилась м-с Эдит. Ее простой, но очаровательный туалет был весьма ей к лицу. Она тут же принялась со мною кокетничать и с несколько показной веселостью смеяться над службой, которую я нес. Я с живостью ответил, что она немилосердна: ей ведь прекрасно известно, что мы бросили вызов злу и несем эти утомительные дежурства, чтобы спасти прекрасную женщину. М-с Эдит рассмеялась и воскликнула:

— Дама в черном! Да она всех вас просто околдовала. Боже мой, как мило она смеялась! В другое время я, разумеется, не позволил бы говорить в таком тоне о Даме в черном, однако в то утро у меня не было сил сердиться. Напротив, я рассмеялся вместе с м-с Эдит:

— Быть может, вы в чем-то и правы.

— А мой муж еще и сумасшедший! Никогда не думала, что он так романтичен. Но я тоже романтична, — призналась она и посмотрела на меня своим необыкновенным взглядом, который уже не раз заставлял меня терять спокойствие.

В ответ я лишь вздохнул.

— Во всяком случае, — продолжала она, — мне доставила много радости беседа с князем Галичем, который, уж конечно, романтичнее всех вас вместе взятых.

Я скроил такую мину, что она звонко расхохоталась. Что за непонятная женщина!

Тогда я поинтересовался, что такое этот князь Галич, о котором она столько говорит, но которого нигде не видно.