Потомок Микеланджело - Левандовский Анатолий Петрович. Страница 42

«Каков, каналья, — подумал он, — ударил сразу же в самую точку, сразу понял, чем может меня взять… Ведь врет, но как врет… Нет, с ним держи ухо востро!..»

Улыбка его стала еще обольстительней, он сказал:

— В таком случае можно считать, что мир уже заключен!

Затем он снова обнял Александра и увлек его в роскошный шатер посреди плота, где должны были вестись переговоры.

…Переговоры продолжались почти два часа. В ходе их Наполеон снова и снова убеждался, что император российский не уступает ему в умении ломать комедию и что такого голыми руками не возьмешь.

В заключение беседы Наполеон расстелил на столе большую карту. Он властно провел черту вдоль Вислы.

— Вот, ваше величество, брат мой, наша демаркация. Все, что к востоку, — ваше, все, что к западу, — мое.

Из этих слов царь понял, что для Пруссии его «брат» вообще решил места не оставлять. Он ловко повернул разговор в сторону прусского вопроса.

Наполеон вспылил:

— Подлый король, подлая нация, подлая армия… Держава, которая всех обманывала, не заслуживает существования.

Александр все так же широко улыбался и поддакивал:

— Разумеется, разумеется… И все же уничтожать Пруссию не следует. Хотя бы из гуманных соображений. Кое-что этому бедному королю надо бы и оставить…

…Предмет этого разговора, король прусский, все это время находился на русском берегу и ждал, когда его позовут. Но его так и не позвали…

Узнав от Александра, как развивался разговор о Пруссии, Фридрих-Вильгельм пришел в состояние паники. И решил пустить в ход тяжелую артиллерию: собственную жену.

Королева Луиза слыла красавицей.

— Против ваших чар он не устоит! — готовил ее трепещущий супруг.

Встреча состоялась. Прусская королева была во всем блеске своего лучшего туалета, голова украшена диадемой. Наполеон явился в охотничьем костюме, с хлыстом в руках. Конечно же супруг отсутствовал. Он, окруженный придворными, дожидался в соседней комнате.

Луиза встретила Наполеона патетически.

— Государь, справедливости… Прошу справедливости!..

Наполеон чуть коснулся ее платья.

— Какая великолепная материя, мадам. Скажите, это креп или итальянский газ?..

…Свидание затягивалось. Наконец не в силах долее выдерживать насмешливые взгляды царедворцев, Фридрих-Вильгельм нарушил тет-а-тет…

— Если бы он вошел чуть позже, — со смехом рассказывал Наполеон своим маршалам, — мне бы пришлось уступить ей Магдебург…

Свидания двух императоров продолжались ежедневно, вплоть до 8 июля. Внешне они были так же сердечны и так же сопровождались объятиями и лобзаниями. Устраивались дружеские обеды и ужины, проводились торжественные смотры русских и французских войск.

Наконец 8 июля был подписан мирный договор.

Между Наполеоном и Александром устанавливался тесный союз двух равноправных сторон. Россия сохраняла главенство над Восточной Европой, Франция — над Западной и Центральной. Но в договоре имелась тайная статья, обязывающая Россию примкнуть к континентальной блокаде…

Хуже всего пришлось Пруссии.

Ей были оставлены Старая Пруссия, Бранденбург, Померания и Силезия. При этом договор подчеркивал, что Наполеон сохраняет за Пруссией эти земли только «из уважения к Его Величеству, Императору Всероссийскому». Все бывшие владения Пруссии к западу от Эльбы вошли в состав вновь образованного «Вестфальского королевства», которые Наполеон пожаловал своему младшему брату Жерому. Из отнятых у Пруссии польских земель было образовано «Великое герцогство Варшавское», переданное союзнику Наполеона королю Саксонскому.

Вечером 8 июля все церемонии закончились, и новоявленные «братья» расстались, вполне довольные собой.

Наполеон был очарован Александром. Его поразили дипломатические способности русского царя, его умение угадывать мысли собеседника и отвечать на них. В разговорах с близкими Наполеон подчеркивал красоту Александра, его обаятельность, ум, такт.

Александр отнесся к «брату» более сдержанно. Во всяком случае, он воздержался от оценок и характеристик.

— Будущее покажет, — ответил он на нетерпеливые расспросы. И это была, пожалуй, самая мудрая фраза из всех, произнесенных им в период Тильзита.

В конце июля 1807 года Наполеон, увенчанный лаврами победителя и «миротворца», возвращался во Францию.

Весь путь от Тильзита до Парижа был сплошным триумфальным шествием среди всеобщего преклонения и раболепства. Но особенно оглушающим восторгом встретила его столица. А потом начался поток депутаций от городов и провинций, и все поздравляли, благодарили, прославляли.

Наполеон устал от бесконечного проявления всеобщей любви.

15 августа этого года ему исполнилось тридцать восемь лет; день рождения императора праздновала вся страна; что — страна: вся Европа!

И не было человека, который не поражался бы: еще не достигнув и сорока, он стал властелином Европы!

Куда уж тут Карлу Великому…

Замечали, правда, что печать времени легла на его облик. Он выглядел старше своего возраста. Отяжелел. Обрюзг. Непомерно выпятился живот. Лицо прорезали морщины.

Он не щадил себя. Во время походов он месил грязь вместе со своими солдатами, ночевал в палатках и ветхих хижинах, не сгибая спины стоял под пулями и ядрами.

И здесь, в Париже, когда все танцевали и веселились, он зачастую проводил ночи над картой или над документами, вникая в дела всех министерств и ведомств.

Характер его заметно испортился. Он стал брюзглив, часто выражал недовольство, постоянно позволял себе грубость, даже по отношению к дамам. Конечно, в какой-то мере он грешил этим и раньше, но теперь совсем не находил нужным сдерживать себя. Он относился с пренебрежением к другим; подлизывание и пресмыкательство доставляло ему явное удовольствие, хотя, как правило, он и не доверял подхалимам. Мелкие немецкие князья, постоянно толпившиеся в залах Тюильри и Сен-Клу, ради территориальной или денежной подачки, соперничая друг с другом в лакействе, чуть ли не ползали перед ним, сгибались в три погибели, ловили руки для поцелуев, и он не мешал им в этом.

Он чувствовал свою избранность, необыкновенность, сам упивался своим величием и требовал безоговорочного поклонения от других.

Впрочем, все это отнюдь не влияло на его деловые качества.

Он показал себя государственным человеком в высшем смысле этого слова. Своим ясным и цепким умом он сразу схватывал суть любого вопроса, и частное не влияло на постижение им общего — будь то в ходе войны, будь то в мирной обстановке. Он обладал необыкновенной памятью; все прочитанное или доложенное советниками он хранил в голове, чтобы в нужный момент применить к делу.

Сразу же после Тильзита он провел ряд внутренних преобразований.

Он уничтожил Трибунат — последнее государственное учреждение, которое (хотя бы своим названием) напоминало о революции и свободе. Стремясь вытравить из памяти народа свое прошлое, он провел серьезные перестановки в министерствах, убрав с официальных постов всех брюмерианцев, его товарищей по перевороту, и заменив их совершенно новыми, абсолютно послушными себе людьми. Среди «пострадавших» оказались министр иностранных дел Талейран и военный министр Бертье; впрочем, и того и другого Наполеон щедро наградил и сохранил к ним полное благоволение. Только Фуше он оставил на прежнем месте, хотя с каждым годом верил ему все меньше.

В центре его внимания находились финансы.

Он понимал, что политический кредит и внутри страны, и вовне в значительной мере зависит от уравновешенности бюджета и отсутствия перебоев в платежеспособности. Теперь он завершил реорганизацию финансового ведомства, начатую еще в период Консульства. Путем целого ряда мер, разработанных вместе с министром финансов Годеном, он добился того, что доходы империи стали покрывать и даже перекрывать расходы, в том числе и военные. Сделано это было, грубо говоря, за счет неприкрытого ограбления завоеванных земель — здесь у Наполеона имелся огромный опыт, начало которого падало еще на эпоху Директории. «Война должна кормить войну» — таков был принцип, цинично положенный им в основу этой системы. Повсеместная практика устанавливала, что все расходы, связанные с войной, несли именно те, на чью территорию завоеватель вносил войну. И потом, контингента, размещенные в завоеванных и зависимых странах, содержались этими странами полностью за свой счет. Кроме огромных контрибуций, определенных мирными договорами, постоянно налагались экстраординарные поборы на отдельные провинции и города, дающие «сверх программы» десятки миллионов франков. Все эти деньги шли бесконтрольно в личную казну императора, что позволило ему, несмотря на многочисленные пожалования и раздачи, в короткий срок сберечь для себя триста миллионов франков, хранившихся в подвалах Тюильри.