Заговор патриотов (Провокация) - Левашов Виктор Владимирович. Страница 58

— Господи милосердный! Тридцать восемь гектаров в Пирите! А это? Еще двадцать два. Ну, дедуля! Он умудрился скупить полпобережья!

Томас развязал одну из пачек и стал осторожно перебирать купчие, стараясь не повредить старую гербовую бумагу. Рита Лоо молча просматривала опись. Только я оставался без дела, так как из всего написанного понимал лишь одно слово: «Eesti» — «Эстония».

— Я понял! Теперь я все понял! — вдруг радостно известил Томас, как бы выныривая из прошлого. — Знаете, почему мой дедуля был таким отважным воином? Он воевал не за фашистов. Нет! Он воевал не против коммунистов! Срать ему было на тех и других! Он воевал за свое добро! За свою собственность! Он не верил, что совет-ская власть в Эстонии навсегда. И ведь оказался прав, старый козел! Но немножечко ошибся в сроках. Всего на каких-то шестьдесят лет.

— Он не был старым козлом, — поправил Мюйр. — В тридцать девятом году ему был тридцать один год. На четыре года меньше, чем сейчас вам.

— Да? В самом деле. Тогда понятно, почему он ошибся. Молодости свойственно торопить будущее. Но все равно я начинаю его уважать.

Томас вновь занырнул в историю и тут же вынырнул, как ошпаренный.

— Вы только посмотрите! — завопил он, размахивая одной из купчих. — Это же Вяйке-Ыйсмяэ!

— Совершенно верно, — кивнул Мюйр. — Таллинские «Черемушки». Они построены на вашей земле.

— Нет, они построены при советской власти, — со вздохом напомнил Томас. — Как телецентр, как санатории на побережье. И как все остальное. В том числе и дом президента.

— Но земля принадлежит вам. Вы вправе потребовать выкупить ее. Или назначить арендную плату.

Томас бережно собрал купчие, перевязал их шпагатом, свернул опись и аккуратно уложил в кейс.

— Это бесценные бумаги, господин Мюйр. Отнесите их в исторический музей, — посоветовал он. — Их место там, в Большой Гильдии. Под стеклом на стендах.

— Да, до недавнего времени эти бумаги имели только историческую ценность, — подтвердил Мюйр. — Но после того как был принят закон о реституции, они обрели вполне реальную цену. Сейчас они стоят от тридцати до пятидесяти миллионов долларов. Но не исключено, что и сто. Это зависит от конъюнктуры. Вас это по-прежнему не колышет?

Внук национального героя Эстонии взъерошил волосы, поскреб в затылке и впал в ступор. Благоприобретенная осторожность боролась в нем с верой в удачу, в счастливую свою звезду. Но звезда была слишком яркой, а удача слишком большой. Так не бывает. Или бывает? Или не бывает? Или все же бывает?

Рита Лоо была права: его не обували, его уже давно обули. Но гораздо раньше, чем он согласился встретиться с Матти Мюйром. Он думал, что у него есть выбор. А я почему-то был уверен, что никакого выбора у него нет.

Старый паук, он же король пик и он же отставной генерал-майор КГБ господин Матти Мюйр сидел в слишком глубоком для него кресле, положив на кожаные подлокотники маленькие сухие руки, наигрывал пальцами на коже какой-то одному ему слышный марш и с интересом наблюдал, как вяло дергается в его паутине муха по имени Томас Ребане. Он не спешил. Куда ему было спешить? Он знал, что добыча от него не уйдет.

— Сколько? — спросила Рита, прерывая затянувшееся молчание.

— Это уже деловой разговор, — одобрил Мюйр. — За купчие — ну, скажем, пятьдесят тысяч долларов. Для начала, на первом этапе.

— Для начала? Это подразумевает какое-то продолжение. А на втором этапе?

— Пятьдесят процентов, госпожа Лоо.

— От чего?

— От всего. От стоимости недвижимости. От аренды за землю. От всего.

— Пятьдесят процентов?! — изумился Томас, выведенный из ступора такой наглостью. — Это же пятнадцать миллионов от тридцати! Двадцать пять от пятидесяти!

— Или пятьдесят от ста, — подтвердил Мюйр.

— Вы считаете это справедливым? — загорячился Томас. — Мой дедуля за эти бабки ночами не спал! Думал о солдатиках, которые едят гнилое мясо, и плакал! Мучился угрызениями совести! Он за них кровь проливал на фронтах Великой Отечественной войны! Хоть и с другой стороны. Вы грабите национального героя Эстонии! Это непатриотично, господин Мюйр!

— Во всем нужна мера, дорогой Томас. Чрезмерный патриотизм — это национализм.

Рита Лоо вернула разговор в деловое русло:

— Если мы заплатим вам пятьдесят тысяч долларов за купчие, с какой стати нам отдавать что-то еще?

— Да! Целую половину! — горячо поддержал Томас.

— Очень хороший вопрос, — похвалил Мюйр. — Значит ли это, что вы готовы купить у меня эти бумаги?

— Может быть, — подумав, известил Томас.

— Ты спятил! — прокомментировала Рита.

— Нет, — возразил он. — Я думаю о будущем. Что в жизни самое неприятное, кроме похмелья? Сожаления о возможностях, которые ты упустил. Я не хочу лежать ночью в постели и грызть ногти. Это негигиенично. Поэтому я не спятил.

— Господин Мюйр, у нас нет таких денег, — объяснила Рита. — Мой вопрос был чисто теоретический.

— Но я на него отвечу. Ответ такой: потому что без меня вы не получите ничего. Чтобы у вас на этот счет не оставалось сомнений...

Он вынул из бокового кармана кейса какую-то бумагу и подал Томасу, как бы приглашая его занять более активную жизненную позицию:

— Ознакомьтесь с этим документом.

Томас пробежал глазами текст и молча передал бумагу Рите. Она тоже прочитала и бросила ее на стол. Поскольку я был уже посвящен во все эти дела, то счел для себя возможным тоже ознакомиться с документом. Он играл, как я понял, роль козырного туза.

Туза пик.

Это и был туз пик.

Это была ксерокопия завещания. Бумага не гербовая, самая обычная, очень старая, с обветшавшими углами, отчетливо видными на оттиске. Прыгающий машинописный текст. Текст русский. Место и время составления завещания тщательно затушеваны черным фломастером. Сначала с завещания сняли ксерокопию, а потом затушевали текст.

"Я, гр. Ребане Альфонс, 1908 года рождения, находясь в здравом уме и ясной памяти, действуя добровольно, настоящим завещанием завещаю все принадлежащее мне имущество гр. (фамилия зачеркнута).

Настоящее завещание составлено и подписано в двух экземплярах, из которых один выдается на руки завещателю Ребане Альфонсу, а второй хранится в делах нотариуса по адресу (адрес зачеркнут).

Завещание подписано гр. Ребане Альфонсом в моем присутствии после прочтения текста вслух. Личность завещателя установлена, дееспособность проверена".

Фамилия нотариуса и все его реквизиты были тщательно вымараны. Даже на круглой гербовой печати был замазан адрес нотариальной конторы.

— Что скажете? — поинтересовался Мюйр.

— Это копия. А где подлинник? — спросил Томас.

— Вы увидите его. В моих руках. И после этого я его уничтожу. При вас. Когда получу дарственную на половину наследства вашего деда.

— Кому он все завещал?

— Не вам.

— Не мне. Это понятно. Я бы очень удивился, если бы мне. Потому что он не подозревал о моем существовании. Он умер в пятьдесят первом году. Я родился в шестьдесят четвертом году. Кому?

— А вот этого вы не узнаете никогда. И не нужно вам этого знать. Скажу только одно, чтобы вас не мучили угрызения совести. То лицо, которому ваш дед завещал свое имущество, не примет наследства. Откажется от него в пользу государства. Мы с вами, разумеется, патриоты. Но не до такой же степени, не так ли? Дарить государству сто миллионов долларов — это уже не патриотизм.

— А что? — заинтересовался Томас. — Национализм?

— Идиотизм. Я оставлю вам эту ксерокопию. Изучите. Завещание — ключ к тем самым миллионам. Подлинник, разумеется, а не ксерокопия. И он пока останется у меня.

Томас положил копию завещания перед собой и уставился на нее, как человек, который сделал второпях какую-то важную запись и теперь силится понять, что же он написал. Он даже повертел лист и так и эдак. Но ничего, похоже, не понял. Кроме одного — что запись важная. Очень важная.

Мюйр запер кейс и обернулся ко мне:

— Проводите меня, юноша. Вообще-то я всегда хожу пешком. Это полезно для здоровья. Но сегодня мне нужно кое-куда заехать. Надеюсь, Томас разрешит мне воспользоваться его автомобилем. И, если честно, я немного устал. Больше семидесяти восьми лет мне, конечно, чаще всего не дают. Но все-таки мне уже семьдесят девять.