Мор. (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе) - Леви Ахто. Страница 30

Здесь, в этой транзитной камере, ждали отправки на зону еще и другие, весьма авторитетные воры: Леша Барнаульский, вор в летах, что-то около сорока, с этаким простецким рабочим лицом, не снимавший клетчатой кепки, надвинутой на глаза, даже во сне; Пух-Перо, вор лет тридцати пяти с усиками, как у Гитлера – Скиталец так и не понял, как он в данных условиях их подстригает – горластый болтун, беспрерывно о чем-то зубоскаливший; Снифт – худой вор с кривыми ногами, кличку Снифт (окно – жарг.) обеспечил ему выбитый глаз, вместо которого его лицо украшал уродливый шрам; Витька-Барин – высокий молодой вор по фамилии Баринов, отсюда и… Барин; Чистодел – один из авторитетнейших воров сорока лет, интеллигентный, ловкий картежник, с ним воры играли с опаской – Чистодел всегда в кураже; Мор – уже немолодой вор, единственный, чей возраст Скит не мог отгадать даже приблизительно. Чувствовалось, в данном обществе этот красивый и одновременно уродливый человек (лицо старого вора, если смотреть слева, выглядело злорадным, жестоким, грубым; справа же смотрелось благородным, даже печальным) пользовался непререкаемым авторитетом, был он молчалив и в то же время будто ироничен в отношении всех и всего, не высокомерен, но и не доступен. Все были кто во что горазд, но вполне прилично прикинуты (одеты – жарг.).

С верхних нар, в углу, где играли, начался галдеж, возник ожесточенный спор по поводу каких-то расценок. А они в зонах трактовались по-разному: ватная телогрейка где-то игралась на тысячу рублей, в другой зоне – за восемьсот или меньше; валенки – за полторы тысячи, портянки – за двести, майка с трусами – за триста или дороже – где как. За тысячу двести игралось «очко», которое по латыни называется анус. И тот, кто его проиграл, естественно, садился на «кожаный нож» (мужской член – жарг.), после чего из, скажем, Митеньки, он становился «Петей-петушком» или, проще, козлом. Это, конечно, если человек садился играть и, проигравшись, «залысил фуфло» (проиграл не существующее – жарг.). Во фраерском мире принято говорить, будто козлами становятся по принуждению (насилуют). Это неверно, все здесь делается «по закону», а насиловать не позволяется даже козла, все равно как непозволительно насиловать проститутку на воле. Другое дело, что могут ошельмовать парнишку в карты, и он обязан будет расплатиться, но все-таки это не насилие: кто не ищет – тот не найдет. А козла… если хочешь его трахнуть, если пылаешь страстью, то плати: или хлеба дай, или какие-нибудь вещи, может, обувь у него прохудилась, то да се… Дело добровольное и рыночное. В этом мире люди продают свое тело не хуже, чем на воле, в сущности, и там, и тут – те же люди, разница лишь в том, что одних посадили, других еще нет.

Вспомнил Скит детство свое, и кладбище, и воров – Оловянного, Хвата, Матюху, Шкета. Конечно, вспомнил Крота и Тарзана, всех, кого встречал в дни юности. Вспомнил и Ханадея, который уже тогда был известным вором и тоже носил бороду, чем удивил Скита. Зачем такая заметная борода вору, размышлял он, не зная, что Ханадей не бывал долго на воле, а в «доме родном» борода не в тягость.

Услыхали в камере, что новичка сам Петро Ханадей знает, и сразу же к нему соответствующее отношение: вот стол, на нем хлеб, сахар – воровской кусок, но ты, фраер, – фронтовик, говоришь? – все равно, ешь, пей чай.

Он был принят. Но все-таки решился рассказать, что по прибытии в Решеты попал к сукам, что хотели за резню воров послать его рикшу тянуть (здесь: отвечать – А.Л.), но сами «бляди» раскололись. После стационара, – он ведь голодал, – попросился к ворам.

Воры выслушали его внимательно, расспрашивали подробности про резню, как было в точности, хотели знать, как Кнура убивали, а кто из воров согнулся… Не знал про все это Скит, ведь он, действительно, там не был. Воры похвалили, что не скрыл о том, что бывал у сук, хотя и нет с него спроса – он мужик. Если правильный мужик, он за дела сук не ответчик. Да, хорошо, что рассказал, а то случайно стало бы известно, всякое могли подумать… Ну, а так – ешь, жри, пей чай, не стесняйся, никого не бойся.

Да что мужику бояться! Воры, суки и прочие – они должны знать, в какую зону им можно, а в какую нет, от этого зависела их честь, у кого она была, или жизнь. Ну, а мужик… Здесь, как у феодалов: рыцари дрались и убивали шпагой, мужика же, если он заслужил, должны были не столько карать, сколько наказывать, и делать это можно было либо плетью, либо палкой. К правильному мужику отношение воров благожелательное, а правильность мужика – это на усмотрение господ. Мужик в современном мировом статусе – тот, во имя и от имени кого утверждаются правительства, объявляются войны или убивают без объявления таковых; все мировые идеологии, вся земная дипломатия якобы защищают его, пекутся о его благополучии – рабочего класса. Чего ему бояться, когда он нужен и ворам, и сукам, и генералам и премьер-министрам? Он всех кормит и, если его не будет, на что нужна в таком случае вся мировая философия? Даже сам Господь Бог станет не нужен, ибо ни скотине, ни зверю покупать индульгенции нет надобности.

2

Дернули их на этап вечером. Всего восемь человек. Из них только Скит – не вор. А воры с ним шли все, кого уже раньше перечисляли: Ханадей, Мор (его, оказывается, звали Вальдемор, и Скит даже удивлялся: имя Вальдемар он слышал, есть такое, но Вальдемор… что оно значит?), Снифт, Барин, Барнаульский, Чистодел, Пух-Перо и Скит – единственный фраер. Кроме них в вагонзаке никто не ехал. Лаяться не с кем. Высадили где-то: сумрак – не понять где. Конвоя встречного не было, ждали долго, погода мерзкая, глубокая осень – дождь со снегом. Вагонзак – рядом, кукушечному составчику спешить некуда, в этот час здешние «экспрессы» не ходили уже, железка никому не понадобилась. Но зачем же их выгрузили в слякоть, в мокроту? Можно же было и внутри ждать. Теперь сами мерзнут, и зеки тоже. Хотя мусора-то в брезентовках с капюшонами…

Наконец показался конвой, выступил, чавкая сапогами в грязи, из мрака. Встретил их вагонзаковский конвой небольшим матом за то, что пришлось ждать.

– Че тянетесь, как черви говенные?! Тут промозгли аж, юбтвашумать!

Полаялись конвойные, но воры голоса не подавали, хотя согласились с определением конвоиров вагонзака вполне. Но им с пришедшими – их шестеро – в тайге шагать…

Дорога, хоть и протоптана, но скользкая. Шли молча – три солдатика впереди, три, отстав немного, на расстоянии. Между собой воры перебрасывались фразами, мечтали вслух о заварке чифирка. Попробовали выяснить у шагающих впереди, куда их ведут, на какой ОЛП, воры ли в зоне или кто? Но их не удостаивали ответом, сзади лишь рявкнули:

– Прекратить разговорчики!

Наконец впереди показался слабый свет, словно заря. Это горящие лампочки на заборах зоны создавали такое впечатление. Скоро выступили и дома поселка. Еще немного, уже совсем светло стало от освещения, а вот и она, зона, а вот и «вахта», и ворота. Их подвели к вахте, конвой встал в отдалении. Но куда их привели… в такую поздноту? Обычно этапы приводили днем, даже утром рано. Скит уже узнал эту вахту…

– Хлопцы, это 13-я зона: суки здесь, – сообщил он ворам.

В это время со стороны поселка подошел офицер, кажется опер, а может Режим или Спецчасть… Из вахты вышли надзиратели принимать приезжих. Воры вскрикивали:

– В зону не войдем! В зоне – суки!

Офицер начал убеждать, надзиратели уговаривать: в зоне, мол, одни мужики, работяги. Стали угрожать, но воры уселись в грязь и заявили, что и силой их в зону не втащить – не пойдут они сюда. Офицер и надзиратели зашли в вахтенное помещение. Воры сидели на земле. Сверху сыпалось что-то мокрое, дул пронизывающий ветер. В запретке от скуки тявкали собаки.

Более часа просидели воры в грязи, это констатировали охранявшие их конвоиры. Тогда вышел офицер, подозвал к себе старшего конвоира, что-то долго говорил ему, разъяснял. Воры не слышали о чем, единственно уловили конец фразы, сказанный погромче о том, что, дескать, «уже позвонили»… Куда? Кому? Тут старший конвоир крикнул им вполне мирно: