Мор. (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе) - Леви Ахто. Страница 35

Отсюда следует, что Сильверст Эстон фон Враль был подвержен пороку, отмеченному девятой заповедью, то есть вранью, о чем принято считать, что оно зло, хотя, думается, худшее в мире зло есть цинизм, являющийся законченным выражением, концентратом всевозможных мерзостей. Совершается сколько угодно преступлений, продиктованных умственной отсталостью, завистью, ревностью, жадностью, – их можно объяснить, к ним можно относиться снисходительно, иногда даже с сочувствием. Цинизм же все понимает, все учитывает, служит удовлетворению надменно-рафинированного эгоизма; к совести циников нельзя апеллировать, в них нельзя воспитать сущность человечности. В сравнении с цинизмом, если вранье не в служении последнему, оно явление весьма даже рациональное.

Но было время, когда сам Сильвестр Эстон-Гарсон Враль стеснялся, когда его вранье разоблачали. Он, собственно говоря, стеснялся своей слабости ровно до того дня, когда ему, уже в 1960 году, в Балашевской тюрьме на сущность вранья открыл глаза его главный наставник – Мор, кого он считал и обязан был считать своим спасителем и крестным отцом. Это именно Мор читал ему в прогулочном дворе тюрьмы два года подряд лекции о смысле и красоте вранья, и он заслуживает, чтобы познакомиться с ним.

Мор – вор. В законе. Старый, авторитетный, центровой вор. Держал зону, да не простую, а воровской спец, да не просто спец, а особорежимный, точнее знаменитую Девятку в Краслаге. Это за Канском, где выгружают этапы на небольшой станции с обнадеживающим названием – Решеты. Впервые молодой Вестер оказался здесь в 1948 году. В тот день капитан Белокуров вошел в зону Девятки уже после отбоя, когда надзиратели, именуемые контингентом зоны мусорами, замкнув бараки, удалились.

– Краковский, достаньте мне постель, – объявил он своему библиотекарю,– я у вас сегодня заночую.

Неизвестно, знал ли, понимал ли капитан Белокуров, начальник кабинета культурно-воспитательной части – КВЧ, что его библиотекарь, старик (ему могло быть около шестидесяти), является среди воров зоны главной фигурой, кого можно бы назвать паханом, если бы сами воры считали такое определение уважительным. В Балашевской тюрьме Враль поинтересовался у Мора, почему его зовут не Вольдемар, а Вальдемор, на что старик ответил, что у него всегда все наоборот.

Мора нельзя было назвать красавцем. Уже на Девятке он произвел на Враля отталкивающее впечатление, но в Балашеве, много лет спустя, уродливое лицо старика приобрело необъяснимое выражение дикого благородства, и Вралю подумалось, что самым мерзким это лицо было скорее всего в юности. Прожитое же время, случается, откладывает на лицах людей свою печать, подчеркивая особенности характера. Лицо Мора и на самом деле обладало странной особенностью: справа – человек как человек, слева же – сволочь, каких мало.

Для начальника КВЧ в библиотечном шкафу хранились постельные принадлежности: матрац, подушка, одеяло, простыни, свернутые в тюк.

Вальдемор прикинул, что капитан, похоже, опять поцапался с Читой, то есть с женой. Те зеки, которым посчастливилось в доме Белокуровых – сразу за лагерным забором, – выполнять ее поручения, называли ее Читой из-за ее малого роста, вульгарных черт лица, оттопыривающихся ушей, не помещавшихся под жидкими волосами, а также вытянутых трубочкой губ и «висячего» вертлявого зада. Зеки с удовольствием рассказывали подробности из жизни капитана Белокурова, на чьих плечах лежала солидная доля ответственности по задаче очищения мозгов населения страны, рассказывали, изображая гримасы Читы и ее немного визгливый голос. Впрочем, ее голос знали в зоне многие и из тех, кто и близко ее никогда не видел.

Что касается прямых обязанностей капитана Белокурова, то его жена занималась ими больше, чем ее идеологически подкованный супруг: она воспитывала своих верноподданных, которых ей отбирал другой капитан, тоже Бело… но не Белокуров, а Белоусов. Он являлся начальником спецчасти и отбирал для Читы и своей Фаины этих олухов, мужиков по признакам судимостей, избегая брать осужденных за изнасилование. Зря опасался: Фаина была даже страшнее Читы. Воспитывали граждан Союза жены всех офицеров Девятки, и даже чопорная супруга самого Бугая, воспитывали в своих хозяйствах, где перевоспитуемые пилили-кололи дрова, перекапывали огороды, чинили заборы, красили, таскали воду, выполняли другую работу, но – к счастью! – не стирали белья… к счастью для некоторой части населения зоны.

Необходимо отметить: такая «воспитательная» работа офицерских жен не шла на пользу самим мужьям: никто из начальства не мог, кроме разве что Бугая, похвастать здоровьем, физической развитостью, особенно начальник КВЧ. Почему-то часто отсутствие физических нагрузок в первую очередь накладывает отпечаток на лицо и задницу человека. А как полезно зимою, раздевшись до пояса, махать колуном на свежем воздухе! А весною на огороде загорать! Ан нет, мужья не желали ни махать, ни загорать, в результате – и дряблость, и бледность, и прыщи…

Вальдемар догадался, почему Белокуров решил переночевать в зоне: рассказывали, что намедни опять обтрухали Читу. Белокуров решил отомстить своим анонимным соперникам, незаметно застукав их на чердаке 12-го барака. Именно на этом чердаке это безобразие и вытворяли, поскольку с него хорошо просматривались дома вохровских работников, причем именно дома двух капитанов «беляков», как их прозвали (Белокуров и Белоусов). Поскольку Чита и Фаина свои трусики простирывали сами, они обычно устраивались со стиркой прямо рядом с крыльцом как летом, так и зимою. А их хозяйства были так построены, что крылечки располагались на виду у всей зоны. Они сначала не подозревали даже, что стирали на виду у мужчин, специально взбиравшихся на чердак взирать на их аппетитные зады.

Сперва эта визуальная любовь осуществлялась через небольшие видоискатели – дырочки от сучков в досках торцовой части барака, выходящей как раз к домам Читы и Фаины. Однако дырочки не позволяли охватить взглядом все обожаемые пропорции. Тогда люди натаскали кирпичи, чтобы достать до пролома в одной из досок, – положение улучшилось. Но слишком много оказалось желающих предаваться любви, уже все дырки захватили, образовались очереди. Натаскали кирпичи, построили мостки, чтобы достать до других дыр, и дрочили, как рыбаки с удочками на реке, – каждый на своем помосте. Наконец, кто-то в порыве необузданной страсти отодрал целую доску: красота! Совсем другое дело! Спустя три дня уже не осталось ни одной доски… Видимость первоклассная!

Но теперь и возлюбленные прачки приобрели возможность лицезреть своих любовников и радоваться вожделениям, вызванным ихними тендерями. Конечно, растерялись бедные, и понять это можно: когда в пятнадцати метрах от тебя на чердачной возвышенности стоит ряд мужиков, пожирающих глазами, с высунутыми от страсти языками – слюни капают – и манипулируют совершенно открыто инструментами разной величины – даже профессиональные проститутки способны впасть в шоковое состояние от такого открытия. К тому же Чита с Фаинитой сами от этого никакого удовольствия не получали, так что никакая это не любовь, а натуральное изнасилование.

Чита и Фаинита с плачем помчались в штаб жаловаться законным мужьям, и те, гонимые ревностью, ринулись в зону. Но, увы, к их приходу на чердаке 12-го барака не оказалось ни одного сексуального гангстера. Сколько бы их не ловили – безрезультатно. Оттого, наверное, что при их появлении какая-то ворона на крыльце барака напротив вахты сразу же начинала каркать: «Атас!» Означало это: закрыть бардак! Столь же бесполезно было заколачивать чердак досками…

– Обладать предметом можно и не будучи его владельцем, – заметил Вальдемор в беседе с Боксером по этому поводу, – зачем тратить энергию на приобретение… Другие бесплатно пользуют, даже близко не подходя.

Утром рано капитан свернул свою постель и пропал (спал он на столе в «читальном зале»). Вальдемор отправился в санчасть к Боксеру: от санчасти 12-й барак хорошо наблюдался – это же цирк бесплатный, когда Белокуров ловит там любовников своей жены.