Где ты? - Леви Марк. Страница 6
P. S. Поскольку мы поклялись всегда говорить друг другу правду, то должна тебе сознаться: Нью-Йорк и ты — меня воротит от вас с вашими историями о бомжах!
Письмо от Филиппа она получила много позже. Хотя написал он его задолго до того, как получил ее послание.
10 мая 1975 года.
Сьюзен,
я тоже затянул с ответом, вкалывал как сумасшедший, только что сдал сессию. Город оделся в майскую зелень, и этот цвет ему к лицу. В воскресенье прошелся с друзьями по Центральному парку. Влюбленные парочки на газонах возвещают приход весны. Я забираюсь на крышу своего дома и рисую, глядя на раскинувшийся внизу квартал. Как бы мне хотелось, чтобы ты была здесь. На лето я устроился стажером в рекламное агентство. Расскажи, что у тебя, где ты? Ответь поскорее, когда от тебя долго нет вестей, я начинаю волноваться.
До очень скорого, люблю.
В глубине долины Сьюзен заметила первые проблески рассвета, продирающиеся сквозь ночной мрак. Вскоре дорога засверкала под солнечными лучами, напоминая нескончаемую ленту, опоясывающую бескрайние пастбища, еще влажные от росы. В бледном небе появились первые птицы. Сьюзен потянулась. Ломило поясницу, она глубоко вздохнула. Спустившись вниз, прошлепала босиком по земле к раковине. Погрев руки над угольками, еще тлеющими в очаге, она взяла деревянную коробку с полки, которую смастерил для нее Хуан, и насыпала кофе в турку. Добавила воды и поставила турку на решетку над угольками.
Пока варился кофе, она чистила зубы, заодно разглядывая свою физиономию в маленьком зеркальце, висящем на гвозде. Состроив рожицу своему отражению,она пригладила рукой взъерошенные волосы. Затем стянула с плеча футболку и принялась изучать след укуса паука.
— Вот пакость-то!
Она влезла на полати и, стоя на карачках, стала энергично перетряхивать свое лежбище в поисках агрессора. Шум закипевшей воды заставил ее бросить это занятие и спуститься вниз. Обмотав руку тряпочкой, она взялась за турку, плеснула черной жидкости в чашку, прихватила со стола банан и отправилась завтракать на свежий воздух. Усевшись на ступеньках, поднесла чашку к губам, взглядом уносясь за горизонт. Потерла лодыжку и вдруг вздрогнула. Вскочила, подбежала к письменному столу и схватила шариковую ручку.
Филипп,
надеюсь, эта коротенькая записочка дойдет до тебя быстро. Я хочу тебя кое о чем попросить: ты не мог бы прислать мне крем для тела и мой шампунь?
Надеюсь на тебя. Возмещу все расходы, как только увидимся.
Субботний день подходил к концу, на улицах было многолюдно. Филипп расположился на террасе кафе, намереваясь закончить эскиз. Он заказал чашку черного кофе — эспрессо в те годы еще не перебрался через Атлантику. Провожая рассеянным взглядом молоденькую блондинку, переходившую улицу по направлению к кинотеатру, он неожиданно поймал себя на мысли сходить в кино. Расплатившись, встал. Два часа спустя он уже выходил из кинозала. Июльский вечер баловал город роскошным закатом. На перекрестке Филипп привычно поприветствовал почтовый ящик, подумал было присоединиться к друзьям в бистро на Мерсер-стрит, но решил пойти домой.
Сунув плоский ключ в замочную скважину, он поискал единственно верное положение, которое отпирало замок, и толкнул тяжелую деревянную дверь подъезда. Щелкнул выключателем, тусклая желтая лампочка осветила узкий коридор. Из почтового ящика торчал уголок голубого конверта. Схватив его, Филипп торопливо взбежал по лестнице. Когда он плюхнулся на диван, листок бумаги был уже развернут.
Филипп,
если это письмо дойдет до тебя недели за три, значит, будет середина августа и до встречи останется всего год. В общем, я хочу сказать, что полпути уже пройдено. У меня не было времени тебе сообщить, но, похоже, меня ждет повышение. Поговаривают, что будет разбит еще один лагерь в горах и меня, по всей видимости, назначат ответственной. Спасибо за посылку, и знай: хотя я пишу все реже, скучаю по-прежнему. А ты, должно быть, постарел! Напиши мне.
10 сентября 1975 года
Сьюзен,
я больше никогда не смогу спокойно смотреть на титры «Год спустя…», которые порой встречаются в кино. Я раньше не понимал, что скрывается за этим скромным многоточием, смысл которого очевиден лишь тем, кто знает, насколько одинок человек, живущий ожиданием. До чего же бесконечны часы, что тянутся между этими кавычками! Лето заканчивается, моя стажировка тоже. В агентстве мне предложили работать у них после получения диплома. Я ни разу не искупался, поскольку имел глупость сходить в кино, где вдоволь насмотрелся на здоровенную белую акулу, которая терроризирует наши пляжи. Режиссер тот же, что снял «Дуэль». Помнишь этот фильм, мы его смотрели с тобой в «Филм-Форуме», и он нам жутко понравился? Мог ли я тогда предположить, что несколько лет спустя поселюсь на той самой улице и буду коротать свои дни в ожидании тебя неподалеку от бара, в который мы всегда заходили после кино? Мог ли представить, что буду писать тебе на другой конец земли? Во время одной особенно жуткой сцены сидевшая рядом со мной девушка со всей силы впилась ногтями в мою руку, лежавшую на подлокотнике. Самое смешное, что потом до самого конца сеанса она непрерывно извинялась. Никогда еще я не слышал столько «простите» и «мне очень жаль» за один час. Знаешь, ты бы меня не узнала, но я, которому обычно полгода надо раскачиваться, чтобы заговорить с девушкой, улыбнувшейся на выходе из ресторана, на этот раз смог-таки выговорить: «Если вы будете болтать и дальше, нас отсюда выставят, так что давайте лучше продолжим разговор после кино, где-нибудь в кафе за рюмочкой». Она заткнулась до конца сеанса,но фильм я смотреть уже не мог, хотя и был совершенно уверен, что девица испарится вместе с последним кадром. Но, когда свет зажегся, она пошла за мной, и я услышал сзади ее голос: «И где же мы поужинаем?» Мы отправились в «Фанелли». Ее зовут Мэри, она учится на журналистике. Сейчас вечер, льет как из ведра, и лучше я отправлюсь спать, а то плету невесть что, лишь бы заставить тебя ревновать. Пиши.
Ноябрь, 1975 года, какой день, не знаю
Мой Филипп,
после моего последнего письма прошло несколько недель, но тут время течет по-другому. Помнишь, я писала тебе о девочке? Я отвезла ее к ее новому папе. Ногу ей спасти не удалось, я не знала, как он это воспримет, и ехала с большим волнением. Мы с Хуаном забрали ее из больницы в Пуэрто-Кортесе. В кузове «доджа» Хуан соорудил для нее что-то вроде лежанки из мешков с мукой. Когда мы за ней приехали, малышка ждала нас в коридоре лежа на каталке. Я заставила себя смотреть ей в лицо, а не на культю. Зачем обращать внимание на то, чего нет, в ущерб тому, что есть? Зачем придавать значение тому, что плохо, вместо того чтобы радоваться тому, что хорошо?
Меня все время мучил вопрос, как она будет жить с таким изъяном? Хуан понял мое молчание и, прежде чем я успела с ней заговорить, прошептал мне на ухо: «Не показывай свою боль, порадуйся за нее. Ее отличие от других не в том, что у нее отняли ногу, а в том, что она все-таки выжила».
И он прав. Мы устроили ее на мешках и двинулись в горы. Хуан присматривал за ней всю дорогу, пытался ее развлечь, а заодно и меня привести в норму. И с этой целью он все время надо мной насмехался. Кривляясь, изображал, как я веду тяжелый грузовик, который все время норовит мне доказать, что он мощнее меня, будто недостаточно семи тонн его веса! Хуан скрючивался, вытягивал руки вперед, будто вцепившись в руль, и корчил гримасы, показывая, каких усилий мне стоит удержаться на трассе при каждом вираже, — я жалела, что мой испанский не позволяет оценить прелесть его комментариев. Мы ехали уже часов шесть, не меньше. Я заглохла, пони-передачу, выругалась и треснула кулаком по рулю. Знаешь, мой скверный характер абсолютно не изменился. Для Хуана же гнев мой оказался манной небесной. Он разразился градом ругательств, стал лупить по коробке, призванной изображать руль, и вдруг наша девчушка улыбнулась.
Она хихикнула, на мгновение засмущалась, а потом расхохоталась во все горло. И на какое-то мгновение ее смех и восклицания заглушили все вокруг. Я и представить себе не могла, насколько важным может оказаться смех ребенка. В зеркальце заднего вида мне было видно, что она изнемогает от смеха. Неудержимый хохот одолел и Хуана. Я смеялась до слез и всхлипывала, по-моему, отчаянней, чем в тот день, когда ты сжимал меня в объятиях у могилы моих родителей, правда, тогда я рыдала в душе. В грузовичке стало так легко и радостно! Я обернулась, чтобы посмотреть на них, и между взрывами хохота увидела адресованную мне улыбку Хуана. Языковый барьер рухнул… Кстати, ты же свободно говоришь по-испански, вот и расскажи, желательно на этом чудном языке, чем закончился твой ужин после кино, чтобы я немного попрактиковалась…