Следующий раз - Леви Марк. Страница 33

– Она к нам не обращалась, нам тоже было не о чём с ней толковать.

– Почему вы её так ненавидите, мистер О'Малли? Старый сторож повернулся к Джонатану.

– Зачем вы сюда пожаловали, мистер Гарднер? Все это давно поросло быльём, к чему ворошить прошлое? Меня ждёт работа, нам пора уходить.

Но Джонатан схватил его за руку.

– Вот вы говорите о прошлом… Я сам – плен ник неведомой мне эпохи, и у меня очень мало времени на то, чтобы узнать, что там скрывается. Знакомый одного знакомого говорил, что достаточно кончика нити, чтобы восстановить ход событий. Я ищу недостающий элемент головоломки, он позволит мне нарисовать всю картину. Вы нужны мне, мистер О'Малли!

Сторож внимательно смотрел на Джонатана и тяжело дышал.

– Здесь ставили опыты. Поэтому кафедру и прикрыли: чтобы избежать скандала после исчезновения Джонаса.

– Что за опыты?

– Сюда отбирали тех студентов, кому снились кошмары. Знаю, это может показаться бессмыслицей, но именно так и было.

– Кошмары о чём, О'Малли?

Тот часто моргал, ему было тяжело отвечать на этот вопрос. Джонатан поощрительно положил руку ему на плечо.

– Им представлялось, будто они переживают события, происходившие в давние времена, да?

О'Малли утвердительно кивнул.

– Она погружала их в транс. Говорила, что пытается таким способом докопаться до глубин нашего подсознания, привести в пороговое состояние, когда становится доступной память о наших прежних жизнях…

– Вы тогда не имели отношения к службе безопасности, а были одним их её студентов. Я прав, О'Малли?

– Да, мистер Гарднер, я действительно у неё учился. Когда лабораторию прикрыли, мне уже больше ничему не хотелось учиться.

– Что с вами случилось, О'Малли?

– На втором курсе она стала вводить нам в вены какое-то вещество – якобы чтобы вызвать «явление». После третьей инъекции мы с Корали все вспомнили. Вы готовы услышать по-настоящему страшный рассказ, мистер Гарднер? Ну, так пеняйте на себя. Слушайте хорошенько!

В 1807 году мы с женой, оказывается, жили в Чикаго. Я мирно торговал бочками, покуда Корали не убила нашу дочь. Малютке был всего годик, когда она задушила её пелёнками. Я любил жену, но у неё была болезнь, при которой разрушаются мозговые клетки. Первые симптомы – всего лишь короткие вспышки ярости, но через пять лет больные окончательно сходят с ума. Корали казнили на виселице. Вы не представляете, что это за страдание, когда палач не затягивает из милости к приговорённому узел, который может сразу сломать позвоночник! Я видел, как она болталась на верёвке, как лила слезы, умоляя прекратить её мучения… Я готов был собственными руками поубивать всех этих подлых зевак, сбежавшихся на её смерть, но чувствовал себя в толпе совершенно бессильным.

Все возобновилось в 1843 году, я её не узнавал, она меня тоже, но любовь была невероятная. В наши дни такой любви больше не бывает, мистер Гарднер. Новая стадия началась в 1902 году. Старуха предупредила, что это будет повторяться снова и снова. Не важно, какое имя у моей жены, какое лицо – душа у неё остаётся одна и та же, и безумие, губящее нас обоих, то же самое… Единственный способ навсегда прекратить наши страдания – это чтобы один из нас при жизни отказался от любви. Если не произойдёт этого отказа от чувства, приковывающего одного к другому, в каждой новой жизни мы будем встречаться опять, и опять будет происходить та же история, сулящая те же страдания.

– Вы ей поверили?

– Если бы вы видели наяву такие же кошмары, мистер Гарднер, вы бы тоже ей поверили!

Когда закрыли лабораторию, невеста О'Малли переживала третий по счёту приступ неконтролируемой ярости. В возрасте 23 лет она наложила на себя руки. Молодой человек сбежал в Канаду, а через двадцать лет вернулся в Иейл и нанялся сторожем. К этому времени он так изменился, что никто уже его не узнавал.

– Кто-нибудь догадался, что стряслось с этим Джонасом?

– Старуха его убила.

– Откуда такая уверенность?

– У него тоже были похожие сны. Утром перед исчезновением он объявил, что срочно уезжает в Лондон., то что бы они, по-вашему, сделали: поверили мне или законопатили в сумасшедший дом?

– О'Малли проводил Джонатана до машины, которую тот оставил на стоянке кампуса. На вопрос Джонатана, зачем он сюда вернулся, О'Малли ответил, пожав плечами:

– Это место, где я чувствую себя ближе всего к ней. У мест тоже есть память, мистер Гарднер.

Когда Джонатан уже собрался тронуться с места, О'Малли наклонился к его окну.

– Старуху звали Алисой Уолтон.

Питера буквально заворожила живописная техника Рацкина. Луч света, падавший на толстую тополиную ветку, а потом проникавший в оконце в правой части картины, казался живым. То, как ласково он серебрил пол у ног женщины в красном, совершенно не отличалось от следа луны на полу кабинета в этот вечер. Развлечения ради Питер несколько раз гасил свет, чтобы снова и снова убеждаться в этом волшебном совпадении. Он подошёл к окну, посмотрел на дерево, оглянулся на картину.

– Где была комната Владимира? – спросил он Клару.

– У вас над головой. Вы оставили там свои вещи и проведёте эту ночь в его кровати.

Час был поздний, и Клара простилась с гостем. Питер пожелал побыть рядом с картиной ещё. Она спросила, не нужно ли ему чего-нибудь, он ответил отрицательно, добавив, что располагает наилучшим оружием против разницы во времени – маленькой пилюлей с волшебным действием.

– Спасибо, Питер, – сказала ему Клара от двери библиотеки.

– За что?

– За то, что вы здесь!

Когда Питер обернулся, она уже исчезла.

Ворочаясь в кровати, Питер клял Дженкинса. Этот болван перепутал антибиотик и снотворное! Ни на кого больше нельзя положиться… В Англии было одиннадцать вечера – и так ранний для него час, в Бостоне же солнце вообще ещё не заходило. Отчаявшись уснуть, Питер встал, достал из портфеля папки и принёс их в постель. В комнате стало, на его вкус, душновато, поэтому он уже через минуту снова вскочил, чтобы открыть окно. С наслаждением вдыхая прохладный воздух, он восторженно любовался серебряной накидкой, в которую одела тополь луна.

Червь сомнения в душе принудил его надеть халат и спуститься в кабинет. Внимательный взгляд на картину – и он возвратился к себе с комнату, подбежал к окну. Толстая ветка тянулась у него над головой, касаясь крыши. Деревья растут, метя верхушкой в небеса, поэтому Питер предположил, что Владимир создавал свою картину, стоя у чердачного окна. Он дал себе слово, что непременно обсудит это назавтра с Кларой. Нетерпение усугубило его бессонницу, поэтому услышав, как под ногами хозяйки дома скрипят ступеньки, он открыл дверь, выглянул и окликнул её.

– Я иду за водой. Вы тоже хотите? – спросила Клара с лестницы.

– Я никогда не пью, боюсь заржаветь, – ответил Питер, выходя.

На его предложение спуститься в кабинет Клара ответила:

– Я знаю эту картину наизусть.

– Ничуть не сомневаюсь. И тем не менее пойдёмте!

Проведя считаные минуты на кухне, Питер и Клара замерли у окна его комнаты.

– Вот, смотрите сами! Я утверждаю, что Владимир работал наверху.

– Это невозможно, в конце жизни он был так слаб, что ему стоило больших усилий даже стоять перед мольбертом. Здоровому человеку и то трудно вскарабкаться на этот чердак. Лазить туда в его состоянии… нет, невозможно!

– Как бы то ни было, я настаиваю, что это окно и окно на картине – разные, здесь оно гораздо больше, перспектива другая, главная ветка достигает крыши, а не только моей комнаты!

Клара возразила, что за полтора века тополь сильно вырос и что художник имеет право на воображение. Сказав это, она удалилась к себе.

Питер лёг в неважном настроении. Посреди ночи он опять зажёг свет и вернулся к окну. Если Владимир был способен с таким мастерством отобразить свет полной луны на дереве, каким оно видно из его окна, то зачем бы он взялся переносить его ствол?

Остаток бессонной ночи он затратил на поиск ответа. Рассвет застал его за чтением досье небывалых торгов, которые он всё ещё надеялся провести через две недели. Дороти появилась в доме в 6:30, и Питер сразу поспешил на кухню выпить кофе.