Краткая история тракторов по-украински - Левицкая Марина. Страница 29

Пока отец мылся, я снова обыскала дом. Ведь где-то должны храниться письма от ее юриста и ответы на апелляции. Где она держит корреспонденцию? Нам нужно знать, что она собирается предпринять и как долго здесь пробудет. К своему удивлению, на столе в гостиной, среди гниющих яблок, я обнаружила маленький портативный ксерокс. Раньше я не обращала на него внимания, решив, что это какие-то запчасти от компьютера — возможно, Станислава.

— Папа, что это?

— А, ето нова игрушка Валентины. Она копируе на ней письма.

— Какие письма?

— Понимаешь, ето ее новый бзик — усё копирувать.

— Она копирует твои письма?

— Свои. Мои. Наверно, думае, шо ето дуже совремьонно. Уси письма копируе.

— Но для чего? Он пожал плечами:

— Може, думае, шо копирувать на ксероксе престижнее, чим писать од руки.

— Престижнее? Что за чушь! Причина не в этом.

— Ты знаешь теорию паноптикума? Английський философ Иеремия Бентам придумав проект идеальной тюрмы. Тюремщик баче усё и з усех углов, а сам остаеться невидимым. Так и Валентина знае усё про меня, а я про нее — ничого.

— Что ты несешь, папа? Где все ее письма и копии?

— Може, у ее комнате.

— Нет, я смотрела. У Станислава их тоже нет.

— Не знаю. Може, у машине. Я бачив, як она зносила усё у машину.

Дерьмовая Машина стояла во дворе. Но где же ключи?

— Ключей не треба, — сказал отец. — Замок зломаный. Она закрыла ключи у багажнике. Я взломав его отверткой.

Я заметила, что акцизного диска на машине тоже не было. Возможно, она подумывала сбежать на ней, когда пришел полисмен. В багажнике я нашла картонную коробку, доверху набитую бумагами, подшитыми документами и ксерокопиями. Они-то мне и нужны. Я принесла их в гостиную и уселась читать.

Количество документов просто ошеломляло. То у меня не было вообще никакой информации, а теперь вдруг появилось слишком много. Насколько можно судить, письма не были отсортированы ни по дате, ни по корреспонденту, ни по содержанию. Я принялась вытаскивать наугад. Сверху мне попалось на глаза письмо из иммиграционной службы. В нем излагались причины отказа в разрешении на проживание после ее апелляции: ни единого упоминания о показаниях отца, сделанных под принуждением, зато целый абзац посвящен ее правам на дальнейшую апелляцию в суде. Сердце у меня упало. Значит, последняя апелляция — это еще не конец. Сколько же будет новых апелляций и слушаний? Я сделала копию письма на маленьком портативном ксероксе, чтобы показать ее Вере.

В ящике лежали также копии отцовских стихотворений и писем, в том числе — письмо, где подробно указывались размеры его сбережений и пенсии: украинские оригиналы писем и их переводы были ксерокопированы и соединены скрепками. Зачем? Для кого? Я нашла еще письмо отцу от психиатра-консультанта из районной больницы Питерборо с приглашением на прием. Прием назначен на завтра. Отец ничего об этом не говорил. Получил ли он это письмо? Она его ксерокопировала (зачем?), но не возвратила оригинал.

Попалось несколько писем из Украины, очевидно от ее мужа, но по-украински я могла читать только по слогам, и сейчас у меня не было на это времени.

Здесь же лежала переписка отца — например, письмо от юриста-стажера о трудностях, связанных с аннулированием брака. Письмо всем заинтересованным лицам в Министерстве внутренних дел, где он заявлял о своей любви к Валентине и настаивал на том, что брак подлинный. Оно датировалось 10 апреля — это было незадолго до рассмотрения апелляции в Ноттингеме. Отец тоже написал его под принуждением? Письмо от врача общей практики доктора Фиггис, сообщавшей, что он должен зайти за новым рецептом.

В коричневом конверте я обнаружила копии свадебных фотографий: Валентина улыбалась в камеру, низко склонившись над отцом и обнажив сногсшибательную ложбинку между грудями, а отец, широко раскрыв глаза, ухмылялся, как мартовский кот. В том же конверте лежали копия свидетельства о браке и информационный листок о натурализации, присланный из Министерства внутренних дел.

И наконец, письмо, которое я искала, — от Валентининого адвоката, написанное всего неделю назад: в нем адвокат соглашался выступить от ее лица на слушании дела в лондонском иммиграционном суде 9 сентября и советовал ей обратиться за юридической помощью для неимущих. В сентябре! Отец так долго не протянет. Письмо заканчивалось предостережением:

Вы ни в коем случае не должны давать мужу поводов для развода, поскольку это может поставить ваше дело под большую угрозу…

Я настолько увлеклась, что еле расслышала скрип двери черного хода. Я поняла, что кто-то вошел в кухню. Быстро сложив все письма и документы, засунула в ящик и стала искать место, куда бы их можно было приткнуть. В углу комнаты стояла большая морозильная камера, где мама когда-то хранила овощи и зелень, а Валентина теперь складывала свои обеды из полуфабрикатов. Я засунула их туда. Дверь распахнулась.

— О, ты й доси тут, — сказала Валентина.

— Решила немного прибраться. — Я старалась ее задобрить (выводить ее из себя было бессмысленно, поскольку я уже скоро уйду, а она останется вместе с отцом), но Валентина восприняла это как личное оскорбление.

— Я дуже багато роблю. Некода справляться по дому.

— Я понимаю. — Я как бы невзначай оперлась о морозильную камеру.

— Твой батько не дае мине грошей.

— Но он ведь отдает тебе половину пенсии.

— Шо з той пенсии? Шо на нее можно купить?

Я не собиралась с ней спорить. Просто хотела, чтобы она поскорей ушла, а я могла бы продолжить изучение документов. Но потом поняла, что она, возможно, вернулась за своим обедом из полуфабрикатов.

— Хочешь, я приготовлю тебе обед, Валентина? Можешь пойти пока наверх отдохнуть, а я тем временем займусь едой.

Это удивило ее, и она смягчилась, но мое предложение отклонила:

— Некода мени исты. Перехвачу токо бутерброд. Я вернулась за машиной. После роботы мы з Маргариткой едем у Питерборо скупляться.

Она хлопнула дверью и уехала на машине, а я осталась с ящиком замороженных документов.

Я сделала копию письма адвоката, но потом обнаружила, что осталось всего два листа бумаги, и остановилась. Бросила в свою сумочку одну из свадебных фотографий, а также сделанные копии. Потом сложила оставшиеся документы в ящик.

Пока я их складывала, на глаза попался еще один. Письмо из Института женской красоты в Будапеште, напечатанное на толстой кремовой бумаге с золотым тиснением по краям и адресованное миссис Валентине Дубовой, Холл-стрит, Питерборо. Ее благодарили по-английски за сделанный заказ и подтверждали получение трех тысяч американских долларов за операцию по увеличению груди. Внизу

стояла вычурная подпись доктора Павла Надя. Судя по дате, это произошло за несколько месяцев до женитьбы, когда Валентина ездила в Украину. У меня в памяти всплыл толстый коричневый конверт. Три тысячи долларов — это немного больше 1800 фунтов стерлингов. Значит, отец знал, для чего предназначались эти деньги. Знал и жаждал их заплатить.

— Папа, — я негромко позвала его, стараясь скрыть, насколько разгневана. — Папа, что это?

— Мм-м. Да. — Он взглянул на письмо и кивнул. Ему нечего было сказать.

— Ты и правда сумасшедший. Какое счастье, что завтра тебе к психиатру!

Я засунула ящик с замороженными письмами под кровать отца и строго наказала ему, чтобы он при первой же возможности незаметно перенес их в багажник машины. Наверное, мне нужно было остаться и сделать это самой, но уже вечерело и мне хотелось поскорее уехать — вернуться в свое опрятное жилище, к своему доброму, психически здоровому Майку. Я приготовлю ему макароны с сыром — безвкусные и похожие на белых личинок, но их он может есть без искусственной челюсти. Мы молча поужинаем. Нам ведь не о чем говорить. Когда Майк доест, я пожелаю ему спокойной ночи. Как только я выехала с сельской улочки на трассу, из-за угла выскочила машина — она бешено мчалась в обратном направлении. Одна фара не горела. Впереди я заметила две довольные рожи: Валентина и Маргаритка возвращались из поездки за покупками.