Краткая история тракторов по-украински - Левицкая Марина. Страница 45

Я щедро поблагодарила Джастина и отправила почтой чек.

Я позвонила Вере, но у нее было занято. Пока ждала, решила звякнуть Крис Тайдсуэлл из полицейского участка в Сполдинге. Рассказала ей о снятии апелляции в суде и о том, что Валентина живет сейчас в гостинице «Империал» вместе с сыном, где они оба нелегально работают.

— Гм, — сказала Крис Тайдсуэлл своим бодрым девичьим голоском. — А вы настаяший сыщик. Вам нужна вступить в палицию. Пасмотрим, шта можна сделать.

Вера была в восторге от информации, полученной Джастином:

— Вот видишь, подтверждаются мои слова. Она преступница. Мало того, что обобрала папу, так теперь еще обворовывает и нашу страну. — (Нашу? ) — А этот, из Ганы? Наверное, тоже какой-то беженец.

— Джастин сказал, что он стажер-сурдолог. Проходит практику в больнице.

— Ну и почему он не может быть при этом беженцем?

— Нам известно только, что он снимает у нее дом. Вероятно, она обирает и его.

Нас с Верой разделяло десять лет — десять лет, подаривших мне «Битлз», демонстрации против войны во Вьетнаме, студенческий бунт 1968 года и зарождение феминизма, который научил меня считать всех женщин сестрами — всех, за исключением сестры.

— А он, возможно, сдает комнаты в поднаем другим беженцам. — (Она так просто не сдастся.) — Понимаешь, стоит лишь заглянуть в этот темный преступный мир, и повсюду сталкиваешься с многослойной ложью и обманом. Чтобы докопаться до истины, требуются ум и упорство.

— Вера, он сурдолог-стажер. Работает с глухими.

— Это ничего не значит, Надя.

Еще совсем недавно позиция Старшей Сеструхи вызвала бы у меня праведный гнев, но теперь я рассматривала ее в историческом контексте и с чувством превосходства улыбалась про себя.

— Когда мы сюда приехали, Вера, люди могли бы сказать то же самое о нас — что мы обворовываем страну, обливаясь бесплатным апельсиновым соком и жирея на рыбьем жире от службы здравоохранения. Но они этого не говорили. Все относились к нам доброжелательно.

— Тогда все было по-другому. Мы были другими. — (Прежде всего — белыми, могла бы я добавить, но сдержалась.) — Много работали и нос не задирали. Учили язык и пытались интегрироваться. Никогда не требовали пособий. Никогда не нарушали закон.

— Я нарушила закон. Курила травку. Меня арестовали в Гринэм-Коммон. Папа так расстроился, что собирался уехать на поезде в Россию.

— Как раз об этом я и хочу сказать, Надя. Ты и твои левацкие друзья — вы никогда по-настоящему не ценили того, что могла предложить вам Англия: стабильность, порядок, власть закона. Если бы ты и тебе подобные добились своего, страна стала бы точь-в-точь как Россия — повсюду стояли бы очереди за хлебом, а людям отрубали бы руки.

— Это в Афганистане. И отрубать руки — это и есть закон шариата.

Мы обе повысили голос. По старинке принялисьспорить.

— Какая разница? Ты понимаешь, о чем я, — ответила она, подводя итог.

— Я выросла в Англии и ценю ее терпимость, либерализм и повседневную доброту. — (Я доказывала свою точку зрения, грозя пальцем, как будто сестра могла меня видеть.) — Англичане всегда вступаются за обездоленных.

— Ты путаешь обездоленных с иждивенцами, Надя. Мы были бедными, но никогда не были иждивенцами. Англичане верят в честность. Честную игру. Как в крикете. — (Что она знает о крикете?) — Они играют по правилам. У них врожденное чувство дисциплины и порядка.

— Да нет же, они сущие анархисты. Любят, когда маленький человек выступает один на один против всего мира. Им нравится наблюдать, когда важная шишка получает по заслугам.

— Наоборот, у них идеально сохранившаяся классовая система, в которой каждый знает свое место.

Выходит, мы выросли в одном доме, но жили в разных странах?

— Они высмеивают своих правителей.

— Но любят сильных правителей.

Если Вера назовет миссис Тэтчер, я брошу трубку.Наступила короткая пауза — мы обдумывали возможности выхода из тупика. Я попробовала обратиться к нашему общему прошлому.

— Помнишь ту женщину в автобусе, Вера? Женщину в шубе?

— Какую женщину? В каком автобусе? Что ты несешь?

Она, конечно, помнила. Не забыла запах дизельного топлива, свист «дворников», шаткое покачивание автобуса, который превращал свежевыпавшии снег в грязную жижу; разноцветные огни за окнами; сочельник 1952 года. Вера и я, кутаясь от холода, прижимались к маме на заднем сиденье. Добрая женщина в шубе наклонилась через проход и сунула маме в руку шестипенсовик: «Деткам на Рождество».

— Женщину, которая дала маме шестипенсовик. Мама — наша мама — не швырнула монету ей в лицо,

а промямлила:

— Спасибо, леди, — и незаметно положила ее в карман. Как стыдно!

— А, эта. По-моему, она была слегка навеселе. Ты уже когда-то говорила об этом. Не понимаю, зачем снова повторять.

— Позже со мной произошло много всего, но именно в ту минуту я на всю жизнь стала социалистом.

На другом конце провода наступила тишина, и на миг мне показалось, что сестра положила трубку. Потом:

— Возможно, именно тогда я и стала женщиной в шубе.

ТАИНСТВЕННЫЙ НЕЗНАКОМЕЦ

Мы с Верой решили вместе подкараулить Валентину у «Империала».

— Это единственный выход. Иначе она так и будет от нас ускользать, — сказала Вера.

— Но, увидев нас, она может запросто развернуться и убежать.

— Тогда мы побежим за ней. Проследим за ней до самого логова.

— А что, если с ней будет Станислав? Или Эрик Пайк?

— Ты как малое дитя, Надя. В случае необходимости позвоним в полицию.

— А не лучше ли с самого начала поручить это дело полиции? Я говорила с той девушкой из Сполдинга — по-моему, она действительно сочувствует нам.

— Неужели ты до сих пор надеешься, что власти ее выдворят? Надя, если этого не сделаем мы, этого не сделает никто.

— Ладно. — Хоть я и возражала, но идея мне нравилась. — Может, договоримся хотя бы с небритым Джастином? Просто для прикрытия?

Но прежде чем мы успели выбрать подходящий день, позвонил отец — он был в большом беспокойстве. Вокруг дома ошивался таинственный незнакомец.

— Незнайомець. З учорашнего дня. Заглядуе у окна. А потом уходе.

— Кто это, папа? Тебе нужно вызвать полицию.

Я встревожилась. Очевидно, кто-то присматривался к дому, намереваясь совершить кражу со взломом.

— Не-не-не! Ниякой полиции! И речи буть не може! Отец имел негативный опыт общения с полицией.

— Тогда позвони соседу. Пусть подкараулит его. Спросит, кто такой. Скорее всего, это грабитель — приглядывается, что можно украсть.

— На грабытеля не похож. Немолодый. Низенький. У коричневом костюме.

Меня это заинтриговало:

— Мы приедем в субботу. А покамест запри все двери и окна.

Мы приехали в субботу около трех часов дня. Стояла середина октября. Солнце уже висело низко, а туман окутывал окрестности сырой дымкой, которая опускалась на болота и низины, выползая, словно привидение, из дренажных каналов. Листья уже начали желтеть. Сад был завален паданцами — яблоками, грушами и сливами, над которыми кружились тучи маленьких мушек.

Отец спал в кресле у окна, запрокинув голову и раскрыв рот, — серебристая струйка слюны стекала с губы на воротник. Подружка Леди Ди свернулась калачиком на коленях, ее полосатый живот бесшумно поднимался и опадал. Над всем домом и садом витал дремотный дух, словно сказочная колдунья навела чары и Спящая красавица ждала принца, который разбудит ее поцелуем.

— Привет, папа. — Я поцеловала его худую небритую щеку. Он вздрогнул и проснулся, а кошка спрыгнула на пол, приветственно мурлыча, и начала тереться о наши ноги.

— Привет, Надя, Майкл! Добре, шо приихали! — Онрадостно протянул нам руки.

Как же он отощал! Я надеялась, что после ухода Валентины положение сразу изменится: он начнет поправляться, убирать в доме и все снова придет в норму. Однако ничего не изменилось, если не считать огромной пустоты в форме Валентины, оставшейся в его сердце.