Россия: народ и империя, 1552–1917 - Хоскинг Джеффри. Страница 38

В целом в поражении Наполеона крестьяне сыграли важную роль и сражались с большой отвагой и воодушевлением. Русские и советские историки в общем правы, отмечая патриотизм крестьян, но этот патриотизм был особым, в нём выражалось стремление стать гражданами, подчинёнными только церкви и царю. Война с французами, как и двумя столетиями раньше, в период Смуты, пробудила в русских чувства, которые те обычно не проявляют. В данном случае — желание свободы. Сражаясь с французами, крестьяне надеялись, что царь, справедливый и милостивый, вознаградит их.

Возможно, именно этим и объясняется тот факт, что самые серьёзные беспорядки среди ополченцев произошли ближе к окончанию войны, когда возможностей отличиться в боях уже не осталось. В декабре 1812 года в одном из городов Пензенской губернии отряд ополченцев отказался выступать на марш, настаивая на предъявлении распоряжения царя и принесении присяги. Ополченцы боялись, что дворяне обманули их и при несоблюдении нужных формальностей они не получат желанной свободы. Когда офицеры арестовали за неподчинение двенадцать человек, остальные рекруты освободили арестованных и подняли бунт. На последовавшем за тем суде они заявили, что хотели перебить всех офицеров, самостоятельно дойти до фронта, разгромить французов и вернуться, попросив у царя прощения и, в виде награды за доблесть, освобождения.

Когда вернувшиеся из ополчения крестьяне узнали, что надежды на свободу не оправдались, среди них воцарилось уныние и отчаяние. В своём манифесте от 30 августа 1814 года Александр, поблагодарив и вознаградив всех подданных за героические деяния, сказал о крестьянах только то, что они «получат вознаграждение от Бога». Большинство вернулось к тяготам прежней жизни. Некоторые дворяне пытались убедить правительство оставить ополченцев солдатами в регулярной армии. Поэту Гавриилу Державину вернувшиеся крестьяне сказали, что освобождены царём и не обязаны теперь служить хозяину. Ходили слухи, что император Александр хотел дать свободу всем, но дворяне заманили его в ловушку, из которой императора якобы спас его брат, Великий князь Константин Павлович.

Итак, война вызвала у крестьян и страх, и надежды, которые можно охарактеризовать как апокалиптические: вполне реальные страхи перед разрушением очагов и уничтожением родины, необоснованные ожидания свободы и возможности стать полноправными гражданами.

Военные поселения

Помимо представления об идеальном конституционном порядке, Александр имел и два альтернативных варианта общественного устройства, доставшихся в наследство от отца и привлёкших его особое внимание после войны с Наполеоном.

Первый вариант состоял в возрождении общества путём организации крестьян по-военному образцу. Такую мысль подал императору военный министр Александр Аракчеев, который основал образцовое поместье в своём имении Грузино Новгородской губернии. Аракчеев снёс убогие крестьянские хижины и построил вместо них из кирпича и камня аккуратные дома, разделённые длинным коридором так, что каждая семья могла жить на своей половине. Эти полуказарменные жилища не нравились крестьянам, предпочитавшим собственные избы с ветхими хозяйственными пристройками.

Александр надеялся, что новые дома можно использовать для нужд армии как альтернативу казармам. По его замыслу солдаты могли бы жить в них с семьями — а значит, будет больше детей — и заниматься не только военной подготовкой, но и земледелием, что позволит экономить на их содержании. Солдаты стали бы мелкими собственниками и внесли бы свою долю в будущую экономику России. Кроме того, император намеревался использовать военные поселения для испытания новых сельскохозяйственных технологий и осуществления различных социальных проектов, которые потом нашли бы применение по всей стране.

Однако поселения не пользовались популярностью ни у образованной части русского общества, ни у солдат, вынужденных жить в них. Своеобразные казармы пережили самого Александра, но постоянно служили источником недовольств и волнений, самое крупное из которых в 1831 году вылилось в бунт в Новгороде. Попытка скрестить социальную реформу с воинской дисциплиной оказалась неудачной.

Библейское общество

Другой план устройства общества носил религиозный характер, и толчок к его осуществлению дала победа над атеистом Наполеоном. Александра убедили, что именно он является носителем «священной идеи» преобразования Европы в духе подлинной христианской морали. Воплощением идеи стал Священный Союз, заключенный европейскими монархами на Венском конгрессе 1815 года. Александр являлся главным сторонником этого Союза: по его представлению цель состояла в защите существующего легитимного порядка во всей Европе от угрозы атеизма и революции. Как писал император своему посланнику в Лондоне, графу Ливену, идея Союза состояла в том, чтобы «применить более действенно к гражданским и политическим отношениям между государствами принципы мира, согласия и любви, которые являются плодом религии и христианской морали».

Для продвижения этой концепции в России Александр распорядился расклеить копии учредительного документа Союза на стенах и в церквах. Император реорганизовал Святейший Синод, чтобы тот принял под своё начало не только православную церковь, но и другие христианские вероисповедания, и добился слияния Синода с Министерством образования. Новое ведомство, получившее название Министерство духовных дел и народного просвещения, возглавил близкий друг царя, князь Александр Голицын. Его задачей было создать некий синтез христианских вер, что-то вроде «универсального христианства» как основы для примирения всех народов империи, а вместе с ними и народов Европы. Проповедовать всеобъемлющую веру должны были во всех школах и университетах. Таким образом, Александр развивал религиозные идеи отца и, можно сказать, воплощал в жизнь мистически-утопическую версию того, чего хотел добиться своими церковными реформами Пётр Великий.

Составной частью концепции Александра явились намерения сделать священные писания доступными всем народам империи на их родных языках. С этой целью в декабре 1812 года царь поддержал создание «Императорского Российского библейского общества», явившегося отделением «Британского и иностранного библейского общества», возложив на него задачу перевода, публикации и распространения текстов писаний. Учредительный комитет «Библейского общества» включал в себя представителей разных христианских церквей, в том числе римско-католического епископа и лютеранского пастора. Во избежание конфликтов решили не снабжать издания комментариями. О масштабах работы «Общества» можно судить по тому факту, что только за первый год оно выпустило или закупило и распространило 37.7 тысячи экземпляров Новых Заветов и 22.5 тысячи полных Библий на церковно-славянском, французском, немецком, финском, эстонском, латышском, литовском, польском, армянском, грузинском, калмыцком и татарском языках. Основывались новые типографии, а издания продавались даже в аптечных магазинах. К 1821 году Новый Завет и молитвенник появились и на современном русском языке.

Примечательно, что когда дело дошло до перевода, языком, вызвавшим наибольшее сопротивление, оказался как раз русский. Библия существовала в церковно-славянской версии, и многие священнослужители считали — только славянский, освящённый вековым употреблением, обладает необходимыми достоинствами для адекватной передачи писаний. Точка зрения «Общества» состояла в том, что понять этот язык могут лишь те, кто воспитывался на нём с детства, и следовательно, для проповедей он не годится. Александр выразил желание, чтобы священную книгу перевели на современный русский, чтобы «доставить россиянам способ читать слово Божие на природном своем… языке, как вразумительнейшем для них славянского наречии…»

С самого начала некоторые православные священнослужители противостояли деятельности «Общества». Их тревожило, что «Общество» продолжает линию «сверхминистерства» Голицына с его эклектичным «универсальным» христианством. Опасения церковников усилились, когда в типографии «Общества» начали появляться не только священные писания, но и переводы пиетистов и масонов, чей мистический, экзальтированный стиль пришёлся по душе Александру и Голицыну, но вызвал подозрения большинства православных служителей.