Кто умирает? - Левин Стивен. Страница 67

В течение первых дней по вечерам в окружении своей семьи она готовилась к смерти. Но по мере того как проходили недели, у нее больше не было никакого сознательного приготовления, а только ироническое удивление по поводу того, как все происходит. Иногда со стороны казалось, что она рождается, а не умирает.

Здесь я сделаю небольшое отступление и скажу, что во всех таких историях о «сознательном умирании», каким бы идеальным оно ни было, иногда наступает время, когда старый ум дает о себе знать. Даже у больных, которые достигли значительной ясности, часто бывают мгновения замешательства. Бывают ситуации, когда ум замыкается на каких-то страхах или желаниях. Однако прощение себя и светлая грусть по поводу неконтролируемости событий позволяют вскоре справиться с уплотнением ума и снова вернуть чувство пространственности.

Когда мы собрались две недели назад все вместе для того, чтобы проводить Робин, никто из нас не рассчитывал на то, что это будет так долго. Когда я приехал к ней за день до предполагаемой кончины, я рассчитывал вернуться домой через день или два. Однако теперь прошло уже двенадцать дней, и меня уже давно ждали на медитационном семинаре, на котором я должен был проводить занятия. Было очевидно, что мы с ней сделали необходимую работу. Она медленно таяла, выходя за пределы себя, и та небольшая помощь, которая ей могла понадобиться, могла быть оказана по телефону. Прежде чем я сел в машину и направился на семинар, который находился на расстоянии в пятьсот миль от ее дома, мы решили, что я каждый день буду делать «контрольные звонки» и помогать ей, если это будет необходимо. Когда я прощался с ней, зная, что, скорее всего, больше не увижу ее в этой форме, я обратил внимание на то, как она моргала и как она отпускала мою руку, и понял, что у нее осталось очень мало привязанности и сопротивления. По прибытии на семинар я позвонил ей и узнал, что у Робин все хорошо и процесс продолжается своим чередом. Каждый день я звонил ей с семинара и чувствовал, как мало ей теперь нужно от окружающих.

Когда у нее возникало какое-то замешательство, мы обсуждали его и вместе смеялись над тем, как сильно ум привязывается к старому. Каждый раз она снова возвращалась к доверию и терпимости. Я наблюдал, с какой легкостью она каждый раз возвращала себе равновесие. Однажды, пробыв на семинаре уже неделю, я позвонил и обнаружил, что Робин сильно взволнована. «Возможно, я теряю равновесие. Я не знаю, что со мной происходит, мой ум мечется как не в себе…» Я спросил у нее, что изменилось в ее окружении, и она сказала, что ничего, только вот она больше не могла глотать микстуру Бромптона, которую она использовала в течение нескольких месяцев, чтобы справиться с болью, и поэтому доктор прописал ей морфиновые свечи. Задумавшись на мгновение, я улыбнулся. «Робин, что удивительного в том, что после того, как ты принимала пять раз в день лекарство с кокаином, ты чувствуешь привязанность к этому старому другу». «Вот оно что, – сказала она, и мы вместе засмеялись. – Я полагаю, что мне придется расстаться и с этим другом. Еще одна возможность отпустить привязанность».

Через несколько дней в пять часов утра, медитируя с первой группой, я начал чувствовать боль у себя в груди. Наблюдая, как это ощущение усиливается и углубляется, через несколько минут я подумал, что переживаю галлюцинацию умирающего. Не удивительно, думал я, принимая во внимание, со сколькими людьми я был, когда они умирали. Я не знал, откуда ко мне приходит это ощущение, но все, что я мог сделать, – это оставаться открытым, чтобы увидеть, что принесет с собой следующее мгновение. Мне казалось, что давление вытесняет что-то из моих легких. Мне приходилось сосредоточиваться на каждом дыхании. Создавалось впечатление, что я должен был сознательно втягивать в себя кислород, чтобы не потерять сознание. Поскольку дышать мне становилось все труднее, а боль распространилась по всей груди, я чувствовал тенденцию тела сжиматься после каждого вдоха, но до тех пор, пока я оставался открытым, у меня было пространство для переживания.

Так я пребывал с происходящим, не называя его и даже не пытаясь понять его, а просто стараясь оставаться открытым к нему. И вот через десять минут я услышал голос Робин: «Мы были так близки, мы так много дали друг другу, и хотя мне нечем отблагодарить тебя, я знаю, что ты хочешь знать, как чувствует себя умирающий, и поэтому я делю с тобой свою смерть». «Что же, это очень интересная мысль, – думал я про себя, – какой бы она ни была, истинной или ложной, это всего лишь мысль». Я настраивался на то, чтобы «не знать», но все же чувствовал, что переживаю процесс умирания, каковы бы ни были причины этого. С каждой минутой мне было все труднее дышать, и я чувствовал, как все тело переполняется чувством опасности. Загорелся красный свет. Очевидно, происходило что-то такое, что тело рассматривало как угрозу. Когда я наблюдал попытки тела привязаться, во мне появлялся страх. Было похоже на то, что тело непроизвольно пытается ограничить огонь внутри, пытается не выпустить его наружу, но огонь прожигает себе путь.

Я пытался просто дышать, не думать больше ни о чем, потому что чувствовал, что если я отвлекусь, то сразу же потеряю сознание. В теле была только боль и тихий свист воздуха, который с большими усилиями входил в легкие и выходил из них. Где-то через двадцать пять минут я стал чувствовать такое сильное давление в легких, что казалось, что что-то выталкивает меня наружу, однако я не мог справиться с этим. Я чувствовал, что просто должен предоставить этому ощущению пространство, что любые попытки контролировать его заставят меня взорваться. Я чувствовал себя, как тюбик с зубной пастой, который начали сдавливать, не открутив колпачок. Но внезапно ум сказал: «Оставаться внутри? Зачем?» – и ответа не последовало.

Внезапно на меня снизошел великий покой. Мои ценности сильно изменились: покинуть тело мне показалось совершенно уместным, и не было никаких оснований сопротивляться или привязываться. Я чувствовал себя так, будто вспомнил то, что забыл, когда родился. После этого давление в груди показалось мне совершенно естественным. Я понял, что оно делает именно то, что должно было делать: выталкивает меня из тела. Прекрасно! Смерть теперь уже не была угрозой. Фактически, она стала еще одним бессмысленным пузырьком в потоке изменений и несла в себе чувство радостного ожидания. Казалось, она говорит мне: «Зачем оставаться в теле? Как ты мог быть настолько глупым, чтобы держаться за него? Все пребывает в совершенстве!» Меня переполнило понимание того, что все таково, каким оно должно быть. В свете этого понимания я перестал относится к боли и давлению как к врагам, а увидел в них друзей. Это было очень приятно. Это не противоречило моим намерениям, а вполне соответствовало им. Приоритеты изменились: «Пусть это случится, продолжай, продолжай, пусть все будет так, как оно должно быть!» Боль по-прежнему присутствовала, но раскрытие было грандиозным. Я не цеплялся больше за жизнь. Моя жизнь простиралась за пределы тела. «О, это так и должно быть; все случается идеально!» И снова я услышал в своем сердце голос Робин, которая сказала: «А теперь пришло время перестать быть Робин и стать умирающим Христом», – и тогда переживание стало не похоже даже на отождествление с тем, кто умирает, со мной или с ней; это был просто совершенно развивающийся процесс. Теперь я чувствовал себя не телом, а кармическим узлом, процессом в его следующей совершенной стадии, сознанием, выходящим из сосуда, смертью, которая есть лишь еще одна часть жизни. Тишина.

Когда звон колокольчика возвестил о конце медитации, ум спросил: «Что это было? Может, интересная галлюцинация, а может… кто его знает». Я поднялся, но боль в груди все еще чувствовалась. Придя завтракать, я еще не успел притронуться к пище, как меня позвали к телефону. Звонил брат Робин. Она только что умерла.

Этот случай дал мне понимание важности того, чем мы занимаемся. Я понял, почему люди, которые умирали очень тяжело, в последние мгновения переживали серьезные изменения, преодолевая кажущееся раскрытие за пределы всех незаконченных дел, опасений и привязанностей, которое было у них вплоть до этого времени. Для некоторых из них это «понимание» приходило за несколько дней и даже недель до смерти. Другим, казалось, оно открылось только за мгновение до смерти. Я всегда удивлялся фотографиям умерших в Освенциме, потому что у них на лице не было страданий. Это был феномен, который раньше я не мог понять, но теперь он показался мне очевидным: в какое-то время – возможно, за мгновение до того, как жизнь покидает тело, – ими постигается совершенство происходящего. Фактически, это переживание может быть очень распространенным. Возможно, даже те, кто был очень сильно привязан, в момент смерти встречаются с совершенством и бесстрашием.