Притворство - Ли Роберта. Страница 36

Энн открыла глаза первой и, повернувшись на бок, пощекотала нос Десмонда травинкой. Он вздрогнул и сел, укоризненно качая головой.

— Если еще раз такое сделаешь — нарвешься на неприятности. Она усмехнулась.

— А может, я хочу нарваться!

— Нет, со мной не хочешь.

Она не ответила, а он, схватив ее руку, прижал к губам. Глядя на его склоненную голову, Энн поняла всю истинность его слов. И еще поняла, что если будет продолжать видеться с ним, рано или поздно за это придется поплатиться.

Они вернулись в дом поздно, в конце дня, и Энн сразу прошла в свою комнату. Как только дверь за Десмондом закрылась, она, как марионетка без ниточек, свалилась на постель. Внизу часы пробили шесть. Вздохнув, она собралась с силами и села. Стараясь ни о чем не думать, она умылась и переоделась. На этот раз она надела совсем другое платье, алого шелка, строгое, ниже колен и закрывающее шею. И волосы она причесала по-другому, в стиле более подходящем к платью: распущенные, они золотым облаком свободно падали на плечи.

Не дожидаясь Десмонда, она спустилась вниз. Ее каблуки звонко стучали по паркету, когда она шла в гостиную. На пороге она резко остановилась. У винного шкафчика стоял Пол. Сердце ее замерло. Помимо воли и не замечая этого, она с нежностью смотрела на его сосредоточенный профиль и руки, тонкие и узкие, смешивающие коктейль.

— Хелло, Пол, — хрипловатым голосом произнесла она.

— Боже мой, ты так рано! Я не… — Он обернулся и замолчал. — Энн! Я понятия не имел, что это ты. Я думал, это Сирина. Хочешь выпить?

— Да, пожалуйста, мартини.

Он смешал коктейль и принес через всю комнату ей. Она взяла бокал, попробовала и скорчила гримасу.

— Чересчур сухо.

— Возьми мой.

Она с улыбкой взяла, с трудом сдерживаясь, чтобы не приложить губы к краю, которого он только что касался.

— Как тебе работается с Бектором? — тихо спросил он.

— Хорошо. Он изумительный режиссер. — Она тихонько отпивала из своего бокала. — Я слышала, есть шанс, что твоя пьеса поедет в Нью-Йорк?

— Да, это сейчас проговаривается. Она быстро поставила бокал и, подойдя к боковому столику, взяла сигарету.

— Ты прелестно выглядишь на фоне деревянной обшивки, — внезапно сказал он. — И эта красная штука тебе идет.

— Поэтому я ее и купила.

— Ослепить Десмонда? Она облизала сухие губы.

— А ты находишь, его надо “ослеплять”? Она выдохнула облако дыма и, когда оно рассеялось, посмотрела на Пола, опершегося на ручку кресла.

— Твой отец настаивает, чтобы мы все пришли в понедельник в “Кипарис” посмотреть тебя.

Она вздрогнула и, снова став собой, воскликнула безо всякой наигранности:

— Ни в коем случае!

— Я обязательно приду. Полагаю, это будет любопытно. Весь второй ряд будет занят твоими друзьями и доброжелателями!

Ее спасло от ответа появление Десмонда, за которым почти сразу последовали Кора и Эдмунд. Они поболтали за коктейлями о том, о сем, а когда часы пробили восемь, Эдмунд вскочил и экспансивно объявил, что дольше ждать обеда не намерен. Энн не могла не взглянуть на Пола, и он неохотно улыбнулся ей в ответ. Общие воспоминания протянули тонкую ниточку между ними, но она была слишком непрочной, чтобы выдержать внезапное появление Сирины.

Сразу после обеда они вернулись в гостиную, и Сирина, отобрав пачку пластинок, включила проигрыватель. В комнате зазвучала певучая мелодия из “Камелота”, а она протянула руки к Полу и позвала его танцевать голосом таким же чарующим и соблазнительным, как и ее фигурка.

Энн встала и неторопливо вышла на террасу. Она села там в бамбуковое кресло. Последовавший за ней через французское окно Десмонд пробормотал:

— Не смотри так.

— Как? — она слегка повернула к нему голову.

— Вот так. — Повторил он. — Ты знаешь, что я имею в виду.

С трудом она выжала из себя улыбку:

— Не забывай, что ты обрушил на меня этот уик-энд. Я ведь и ехать-то не хотела.

— Я считал, что так будет лучше для тебя.

— Страдание полезно для души? — насмешливо спросила она. — Ты это имеешь в виду?

— Спроси меня об этом в конце недели. Сейчас здесь я не хочу спорить с тобой. Она рассмеялась.

— Значит, ты отпускаешь меня чуть-чуть на волю перед казнью? Господи, как подумаю о вечере понедельника!

— У всех, даже лучших актрис, была предпремьерная лихорадка. — Он встал и протянул к ней руки. — Пойдем потанцуем.

Рано утром в воскресенье, еще до того, как все встали, они уехали в Лондон, чтобы успеть к дневной репетиции в “Кипарисе”. Весь день и весь вечер она работала, и была почти полночь, когда усталым движением руки Бектор отпустил их. В лучших театральных традициях — на генеральной все всегда идет комом — все и было не так, как надо.

По твердому специальному распоряжению Бек-тора Энн провела почти весь понедельник в постели, и родители, поняв, что их присутствие будет только ее нервировать, дали ей возможность уехать в театр, не повидавшись с ними.

Ее уборная была маленькой и холодной. Она, дрожа, надела шерстяной халат и стала открывать сваленные на столе телеграммы. Все слали ей свои добрые пожелания: Кора и Эдмунд, Марти и Пегти, дядя Харви и даже Смизи! Смизи! У Энн дрогнула рука, и она положила телеграмму на стол.

Маленькая экономка, должно быть, услышала от Пола, что она выступает сегодня в его пьесе, но сам он не прислал ни слова.

Решительным жестом завязала она волосы шарфом и взяла в руки гримировальный карандаш. Все время, пока она гримировалась, за дверью слышался усиливающийся шум возбужденных голосов: зал постепенно наполнялся. Она скользнула в свой костюм и пошла постоять в кулисах. Когда бледный как привидение Бектор подошел к ней, она смогла ему улыбнуться.

— Ни одного пустого места, — прошептал он. — И все крупные критики тоже здесь. Это, наверное, работа твоего отца.

— Я боюсь.

— Я тоже, — прошипел он. — Иди и убей их, Энн. Я на тебя надеюсь.

— Я не смогу.., я сейчас упаду в обморок.

— Не глупи. Это просто нервы.

Пол качнулся у нее под ногами, и она пошатнулась. Бектор положил ей руку на плечи.

— Возьми себя в руки. Ты не можешь сейчас упасть в обморок! Твоя реплика.

— Нет, нет, — бормотала она. — Я не могу!

— Ты должна.

Он убрал свою руку и толкнул ее на сцену. В какое-то мгновение панического страха Энн глянула через ярко освещенную сцену в черноту зрительного зала. Память отказала полностью: она не помнила, кем она должна быть и что должна говорить. Она не помнила себя. Ее не было.

— “Машина гестапо остановилась…” — прошипел из-за кулис Арнольд Бектор.

Энн подняла голову: “Машина гестапо остановилась перед домом, отец…” Слова отчетливо прозвучали на весь театр, и зал, откинувшись в креслах, стал смотреть и слушать.

Когда опустился занавес после первого акта, Энн поспешила в свою уборную и заперлась там. В этот момент она хотела быть одна, чтобы вчувствоваться в настроение сцены суда. Ей повезло: она играла в пьесе, которую многие считали шедевром Пола, но только когда она произнесла текст роли перед живой аудиторией, она ощутила всю магию слов и чувств, в них выражавшихся. Какое значение имело то, что в жизни он капризен, жесток и несправедлив? Человека, который смог написать такую пьесу, можно было судить только по его законам.

Высокий безличный голос за дверью напомнил ей, что антракт закончился. Она встала, вытерла со лба испарину и уверенно пошла к сцене. Бектор снова стоял за кулисами, но на этот раз она с ним не заговорила и вообще почти не осознала, что он здесь. Для нее существовала лишь одна реальность: сцена, превращенная в камеру тюрьмы. Она подошла к жесткой скамье и вытянулась на ней, как раз когда пошел занавес. Никто не двинулся, никто не кашлянул, когда сцена дошла до своего трагического финала.

Это был триумф Энн. Когда стихли ее последние слова и она опустилась на землю, наступила долгая тишина, величайший знак признания актера. Затем весь зал встал, как один, и буря аплодисментов потрясла здание. Снова и снова подымался занавес, шквал за шквалом проносились овации, пока наконец только исполнение гимна смогло их прекратить и позволить актерам уйти со сцены.