Белая змея - Ли Танит. Страница 31

Он появился бесшумно, поднялся по задней лестнице лавки и отпер дверь. Солнце все еще не зашло. Между ним и новым днем лежала бездна времени — так ему казалось. Он не знал, что делать с этой ночью, с Застис, с грузом ужасной неожиданности и с чувством, которое он не мог ни измерить, ни определить как-то иначе, ни сгладить до обыденности, ни возвысить. Суеверие подсказывало Регеру, что рассвет унесет прочь все сомнения. Или его учителем станет ночь, заполнив его целиком. Он почти боялся учиться. Пока что он пришел сюда в поисках одиночества. Давно он уже не жил во дворах Дайгота так долго…

Не прошло и трех четвертей часа, как в дверь комнаты кто-то поскребся. Регер решил, что пришла рабыня или жена оружейника, спросить, не надо ли принести чего-нибудь — ужин или вина. Не желая отвечать, он помедлил, но, решив не опускаться до неучтивости, подошел к двери и открыл ее.

Никого не было. Через двор протянулись тени от раскидистого дерева и его молодых побегов. На дальней стороне двора, подобно гневному сердцу, глухо стучал по наковальне молот. На пороге лежал свернутый и перевязанный лист тростниковой бумаги, прижатый вложенным камнем.

Может быть, какая-то девушка? Но уединение победителей принято уважать. Обычно любовные послания приходят на стадион или в винные лавки…

Регер поднял письмо. Зайдя внутрь, он сел, с бумагой в руке взглянул на лилии в лучах заходящего солнца и только потом потянул за шнурок.

На стадионе детей учили грамоте, но там не слишком часто находилась возможность для чтения. Бойцы, акробаты и танцовщицы жили телом, а не умом. Что же до любовных записок, то они бывали короткими, а более долгие не требовали внимательного изучения.

Бумагу покрывали слова, выведенные четким и красивым почерком. Письмо начиналось так:

«Регеру эм Ли-Дис, сыну Йеннефа, сына Ялена, принца королевского дома Ланна из рода Амрека, короля Дорфара, Повелителя Гроз всего Виса».

Лишь один человек мог обратиться к нему таким весьма необычным образом. Та, что поднялась среди ночи, покинув его объятия ради того, чтобы своей магией исследовать дрэк из золота с примесью меди. Та, подобная идолу из белой кости, что, пока не догорела лампа, крутила монету и рассказывала ему о его матери, которую никогда не видела, и об отце, которого никогда не видели ни он, ни она. И об отце его отца. О незаконности и глупости, о рождениях и странствиях, о тех мелких деталях, которых она просто не могла знать. Она описывала ему жалкую ферму в Иске и город Амланн. Она поведала ему о жрице, дочери Амрека… В конце концов он слез с кровати и вернул ее назад к своей жаждущей плоти. Стояла Застис, и прошлое с будущим могли подождать.

«Друг мой, — гласило письмо, — когда до тебя доберется это послание, я буду мертва, и ты уже узнаешь об этом. Смею думать, что ты немного интересуешься моей судьбой, но не настолько, чтобы это сильно поранило тебя — разве что поцарапало. Приложи бальзам к ране, и пусть она заживет быстро и без последствий. Что до меня — я люблю тебя, наверное, с того мгновения, как увидела. Я не рассказывала тебе подробностей своей жизни, но, как и тебя, меня рано забрали от родных. А эта любовь, если вдуматься — дар, который Она преподнесла мне. Мстить нет нужды.

Моя служанка, которая принесла тебе это письмо, изменила внешность согласно моим указаниям. Ей также было велено забрать мои драгоценности. Она знает, что должна делать, хотя за ней будут охотиться, предполагая, что она убила меня. Конечно же, она не виновата. Виновный будет наказан в должное время, если вообще потребуется наказание.

Осталось сказать тебе лишь две вещи, и надо торопиться. С помощью того, что ты называешь колдовством, я могу изгнать боль, но все равно времени почти нет. Наверное, это тщеславие, но я не хочу умирать некрасиво. Они найдут меня лежащей на кровати, словно я заснула. Если не случится непредвиденных ошибок, ты тоже найдешь меня. Я жалею, что мы больше не вместе. Но, так как настоящей смерти нет, я верю, что мы снова встретимся.

Установив связь с монетой, я, как и обещала тебе, смогла приоткрыть будущее: когда ты получишь возможность искать отца, то найдешь его на Равнинах, в провинции Мойхи. На самом деле других сведений тебе и не надо. Думаю, тебе предназначено узнать его. Сыновья героя Ральднора никогда не видали своего отца. Он считает, что его сын умер. Висы говорят — «судьба», а мы, люди Анакир, должны всегда поддерживать равновесие там, где следует. Знание придет к вам обоим в нужный час.

Буду краткой. Итак, я приглашаю тебя на свои похороны — хотя, скорее всего, они будут скучными и ничуть не приятными — чтобы ты увидел меня на моем ложе из черного камня, на вершине холма. Храм Ашары позаботится обо мне, но мне хочется, чтобы кто-то шел за моими носилками. Сделай это ради привязанности ко мне, Регер. Я полагаюсь на тебя.

Сейчас я доползу до кровати и лягу на нее.

Будь счастлив. И, пожалуй, вспоминай меня иногда. Иначе как ты меня узнаешь, когда мы встретимся снова?»

Подписано письмо было без всякой торжественности, подобной той, что начинала его. Просто — «Аз’тира».

Хозяйка лично явилась, чтобы выставить Чакора. Ее широкие бедра заполнили дверной проем, а ее запах — комнату.

— Так скоро, — произнес он.

— У нас чистый дом высокого уровня. В грязных заведениях деньги текут медленнее, но принц из Корла вряд ли захочет туда.

— Я лишился вашей милости вместе с моей последней монетой.

— Лишился? Едва ли, судя по тому, что я слышала. Ты достаточно хорош собой, чтобы совратить всех моих девушек совсем за другую плату. Даже моя гордость, Тарла, так кидается на тебя, что теряет свои лепестки, и только Ясмат знает, нет ли у этой дурочки чего в утробе и не пора ли звать врача. Конечно, если ты не хочешь выкупить это, чтобы помогало тебе править Корлом.

— Останься у меня какие-то деньги, я отдал бы их тебе как возмещение, — ответил Чакор, деликатно вкладывая в руку хозяйке помятый бархатец и целуя ее в густо напудренную щеку. — Но того, что у меня есть, хватит лишь на чашу дрянного вина.

Насвистывая, он спустился по лестнице. Девицы перегибались через галерею, поругивая его за слишком быстрый уход или за свист, и желая удачи.

Снаружи стемнело, узкий переулок выглядел мрачно. Чуть поодаль он раздваивался — можно было идти вниз, к рыбному рынку, либо вверх, к Высоким Божественным вратам.

Чакор подумал о том, как однажды Тарла ушла, причитая об упругом «лепестке» из мягкой коровьей кишки, который должна была вставить внутрь перед близостью, но в порыве страсти забыла его на умывальнике. В сельском Корле женскую дорогу закрывали куда проще — листом, прилепленным на пупок.

События вроде того, что случилось на арене стадиона, и дикие слухи вокруг них вызывали всеобщий интерес не более чем три дня и сейчас должны бы уже забыться. Так или иначе, сейчас для скитальца было подходящее время, чтобы снова пуститься в путь. Коррах указывала дорогу разными способами. У него все еще хватало денег, чтобы оплатить проезд на какой-нибудь плавучей посудине. А куда плыть, не так уж и важно. Он может поймать свою удачу где угодно.

Лучше свернуть к гавани, пока не закрылись все ночные заведения и грабители не вышли на промысел.

Едва Чакор повернул к рынку, впереди раздался женский вопль.

Разнообразные вопли не были редкостью в этой части города. Однако затем из сгустившейся темноты прямо на него вылетела сама кричавшая. Чакор тут же решил, что это воровская уловка, и подобрался, но женщина пронеслась мимо и пропала. За ее спиной развевались волосы и плащ, в глазах горела паника. Получив это предупреждение, Чакор отступил к глухой стене какого-то дома, ожидая появления шайки мужчин или женщин — в общем, преследователей. Но то, что явилось из темноты, не было человеком.

Сначала корл подумал, что это несет лампу какой-то запоздалый прохожий. Но на самом деле лампа двигалась сама по себе — бледно-синее солнце, призрачное, но достаточно яркое, чтобы окрасить стены своим цветом. Рука Чакора сама собой поднялась и сложилась в охранительный знак, призывающий защиту Коррах. Призрачное солнце медленно плыло по переулку вслед за сбежавшей женщиной. Положив руку на нож, он мог лишь наблюдать, как оно поравнялось с ним и поплыло дальше.