Героиня мира - Ли Танит. Страница 36

— Ах, и гляди-ка, — сказал один из них, как мне показалось, по-крониански, — тут есть даже юбчонка нам на радость.

Мельм извлек шпагу, о существовании которой я позабыла; он орудовал ею при помощи обмотанной мехом палки; каким образом, непонятно.

Он бросился вперед и пронзил шпагой человека, произнесшего эти слова. Тот едва успел умолкнуть; я думаю, Мельм даже не проснулся до конца. Убитый чавриец упал, а второй попытался проткнуть Мельма клинком или ударить его кулаком в челюсть, но Мельм сразил его маленьким ножом, скрытым в меху второй палки. Он ведь говорил, что ловко обращается с такого рода оружием.

Оба всадника соскочили с коней. Мельм остановился, тяжело дыша, и я подбежала к нему. Я схватила стоявшую в углу кухни метлу на длинной ручке. Как и Мельм, не мешкая ни секунды, я ткнула метлой, из которой торчали острые сучки и шипы, в лицо человеку, стоявшему поближе. Он с воплем повалился на спину, сбив с ног товарища, оказавшегося позади него.

Они покатились по снегу, а лошади вдруг помчались прочь. С горестным криком один из чаврийцев кинулся за ними, бросив нас. Второй неуклюже поднялся на ноги и окинул взглядом убитых собратьев, вооруженного шпагой и ножом Мельма, меня и метлу, которая чуть не оставила его без глаз, беспорядочные следы сбежавших лошадей и скрывшегося товарища, зиму, собственные мысли.

Затем он заговорил, обращаясь к нам. Язык чавро не походил на язык моей страны, о чем я прежде как-то не задумывалась. Я не поняла ни слова. Мельм, если и понял, никак этого не выказал.

Спустя некоторое время чавриец глупо пожал плечами и вприпрыжку побежал по следу, оставленному лошадьми.

Мельм оттащил трупы за домик. Мы забаррикадировали вход и сели у костра, чтобы еще раз насладиться пищей.

Спустя час мы услышали, как шлепает губами лошадь, облизывая у дверей подтаявший снег.

Мы предвидели возможность повторного визита и, хотя лошадь явилась без всадника, поняли, что это неприятельский конь, ведь на нем была чаврийская сбруя. Мы сочли лошадь нейтральным лицом, впустили ее в дом и накормили из котелка. Она — тоже подарок богов.

Под прикрытием темноты мы рысью помчались на ней по дороге. В небе сверкали созвездия, ветер и снег забылись сном. Ни чаврийцы, ни волки ни разу не преградили нам путь.

Поднявшись на холм, мы увидели внизу отблески света, тысячи обнесенных стеной фонарей. Мы проскакали еще с милю и повстречали патрульных кронианцев из городского ополчения.

Часть третья

Крейз Хольн

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Лишь с наступлением весны мы с Мельмом отправились в Крейз Хольн. К тому времени на окраинах города появились бледно-сиреневые фиалки и дикие гиацинты, опоясавшие его гирляндой. На протяжении нескольких месяцев мне доводилось видеть только цветы из плотной бумаги, с помощью которых домоправительницы пытались оживить те комнаты, где мы останавливались. За зиму мы побывали в трех городах Сазрата и центральной Кронии, пробираясь дальше на север всякий раз, когда погода и транспортные средства предоставляли такую возможность. Мельм сохранил двадцать золотых империалов, зашитых когда-то в пояс, да мешочек с деньгами, которые оставил ему Кир Гурц. Мне никто ничего не давал: считалось, что в этом нет необходимости, поскольку Мельм заботился обо всем. Оказалось, что и документы у него в полном порядке; стоило ему объяснить, что я — вдова его господина, погибшего во время отступления армии с юга, в ходе которого мы утратили все, что имели, как люди начинали проявлять ко мне участие, и передо мной открывались двери учреждений. И довольно часто меня даже принимали за кронианку, что еще более все упрощало. Блондинки вошли в моду в северных краях, а погрешности вскоре почти исчезли из моей речи.

В разгар зимы, когда снег лежал толстым слоем, мы остановились в доме на улице под названием Канатный канал, и Мельм поднялся ко мне в комнату; он принес пирожное и свечу, которой мне хватило до глубокой ночи. Случилось это, впрочем, против обыкновения, и в остальное время все происходило иначе.

Теперь я, наконец, спала одна, и это показалось мне странным.

Мельм стал моим опекуном, но при этом являл собой образец почтительности и пристойности. И сама экстравагантность моих тайн: убийство, изнасилование, экзотическое вдовство, наша совместная яростная борьба за выживание — послужила к тому, что в конечном счете он стал еще молчаливей и корректней. Находясь рядом с ним, я неизменно ощущала глубокую признательность и некоторую неловкость. Его расположение ко мне возникло в силу ошибочных представлений и к тому же по чистой случайности.

Мы редко заводили беседу; казалось, он считает, что нам «не пристало» этого делать, хотя он никогда не высказывался по этому поводу. Да и в любом случае, о чем нам было говорить? Я не смогла заставить себя спросить о детстве Кира Гурца, хотя Мельм, вероятно, с удовольствием многое бы мне порассказал. А он никогда не обсуждал со мной своих намерений утвердить меня в правах как супругу Гурца.

Впрочем, мне удалось кое-что узнать о бывшей столице, Крейз Хольне, и о делах, которыми нам предстояло там заняться.

Столетие назад, с возникновением империи, правитель с семейством перебрался на восток, в новую столицу. И тогда для города Крейза наступила нескончаемая, богатая плодами осень. Кроме зимнего дворца императора, расположенного у искусственного озера, которое замерзало зимой и его можно было перейти прямо по льду, в этом городе находилось множество памятников и зданий. Гладкую как стекло реку, безотказно дававшую в солнечные времена года хороший улов огромных лососей, окаймлял зеленый фарфор и мрамор храмов и усыпальниц.

В нескольких милях на запад от города начинались поместья Гурца. «Там ваш дом», — заверял меня Мельм, как будто поспешная женитьба вложила мне в душу кусочек той земли.

Ему пришлось расстаться с мизинцем и безымянным пальцем левой руки, хотя он посетил врача в первом же из саз-кронианских городов. Он не делал из этого трагедии, также как из смерти Кира Гурца. А впрочем, может быть, я стала выражением его душевной печали и венком, который Мельм решил возложить на могилу господина.

По мере продвижения на север известия о войне становились все менее точными и приобретали все более анекдотический характер. В подобной близости от живого воплощения империи, восседавшего на золотом троне, отступление войск или смертельный бой казались блошиным укусом, а гибель каких-то двух легионов, усеявших мертвыми телами заснеженную землю, — пустяком.

Последнюю часть пути от города Джермина до Крейз Хольна мы проделали на парусных санях. На исходе зимы на эти края с восточных гор обрушивались сильные ветры. По широкой дороге с причудливыми изгибами, проложенной так, чтобы ветер все время наполнял паруса, и до сих пор покрытой плотным слоем льда, до Крейза можно было добраться за два дня, а если ветер принимался буянить, еще быстрее.

Они отличались красотой, эти сани на высоких полозьях с резными носами в форме лошадиных, гусиных или лебединых голов, раскрашенных и покрытых позолотой, с подвешенными к поручням колокольцами и амулетами, с ярким парусом наверху. Стоило поднять его и забрать якорь, как начиналось стремительное скольжение и возникало ощущение полета — под ногами бежала ледяная дорога, мелодично звенели колокольчики. Затишье наступало крайне редко, но люди рассказывали о капитанах саней, застигнутых штилем, которым пришлось вместе с матросом и штурманом тащить по дороге сани с пятью, а то и шестью пассажирами. Обратно, против ветра сани доставляли упряжки лошадей. В общем, затея непростая. В Крейз вели еще две дороги. По-моему, Мельм выбрал эту, желая доставить мне удовольствие.

И доставил. Словно зачарованная, стояла я на палубе; в вышине надутый ветром парус, в голове никаких мыслей, а холод покрывает мое лицо пьянящими поцелуями и не таит в себе угрозы; упоительное бездумное скольжение и прерывистый шумок в ушах. У нас оказался всего один попутчик, толстый купец, который не выходил из каюты. Ни капитан, ни штурман, ни матрос ни о ком мне не напоминали. Мы долетели до города всего за один долгий день. А ведь каким было бы для меня счастьем попутешествовать таким вот образом еще много недель.