Героиня мира - Ли Танит. Страница 43

Никто не сообщил ей о моем происхождении.

Полагаю, они добыли мундиры возле форта Ончарин. Они сохранились в земляных шкафах, чтобы послужить Фенсеру и его хитроумию.

Предатели, и он, и я. Это ничего не значит. Ох, конечно же, ничего.

— Быть может, император наградит его медалью. Вы только подумайте, какое положение он уже занимает. Он сказал, что им придется повысить его в чине, его не устраивает звание майора, а большим король его не удостоил.

Какой-то воображаемый предмет вертелся у меня перед глазами. Красноватый лист бумаги.

Я стала наряжаться в дорогостоящее платье для дневного времени — готовясь предстать перед Воллюс и отправиться с нею в экипаже — и тихонько запела песенку на кронианском.

Роза подхватила ее, застегивая на мне крючки. Мы даже повеселились, распевая про яблоньку.

— Но лоб у вас так прямо и горит, — сказала Роза. — Не надо бы вам ехать.

Пять часов утра, традиционное время: первые лучи света. Воллюс получила из таинственных источников сведения, и они оказались точны.

Встречу назначили в городском парке, который находился позади зимнего дворца, за озером. Среди его лесистых рощ стояла статуя вора-Випарвета, изображавшая бога в облике шакала, одной из его ипостасей, связанной с планетой Ртуть… Поединок состоится поблизости, в саду, расположенном в ложбине.

Пока мы ехали в темноте, я заметила неподалеку от рынков некоторое оживление. Но в основном город еще не проснулся. Какая-то призрачная глазурь обволокла его; затемненные, безглазые строения и реку, похожую на заполненную туманом расселину меж неясно светившихся набережных. Нам не пришлось ее пересекать. Но чей только сон мы не потревожили, проезжая по узким улочкам.

Зимний дворец вздымался такой же серой и бесформенной громадой, как и все прочие здания; лед на озере давно растаял. Черное на черном — лесистый парк, затем посыпанная гравием дорожка и омытая сиянием росы обсидиановая статуя шакала на фоне восточного края небес, где зарождается заря.

Экипажей прибыло не так уж и много, десять или двенадцать. Похоже, не все оказались в курсе дела; никто не зажигал ни фонарей, ни факелов.

Офицер в форменном плаще учтиво подошел к нам, осведомился, кто приехал, и, услышав имя Воллюс, чуть ли не пал на колени со словами: «Позвольте, я отведу вас на место, с которого вам будет хорошо видно. Меня просили: никакого шума, чтобы дуэлянтам ничто не мешало. Но я понимаю, госпожа, на вашу спутницу можно положиться».

— Тритарк Ликсандор возражает против присутствия зрителей? — спросила Воллюс, когда мы начали пробираться по намокшей траве.

— Ох, да. Он все твердит, что тут не ярмарочный балаган. Нам пришлось всех выгнать из парка. Кое-кто объяснил, что весьма влиятельные люди желают понаблюдать за поединком. Он отступился, но крайне нелюбезно.

— А молодой южанин?

— Завион никому не чинит препятствий. По его словам, только знатоки способны выйти из дому в такое промозглое утро.

На крутом подъеме офицер поддержал Воллюс, а затем взял меня под руку. Я понимала, что вызываю в нем любопытство, но я не только обрядилась в накидку с капюшоном, но и закрыла волосы тюрбаном на восточный манер, а также до самых глаз завесила лицо шелковым шарфом, словно защищаясь от сырости. Его это нимало не обескуражило, и, помогая мне спускаться и подниматься, он шептал: «Любой мужчина утонет в водах таких очей!» Но комплименты пришлись некстати, я была ни жива ни мертва.

Он оставил нас возле стены на просторной террасе среди земляничных деревьев. Место как нельзя лучше подходило для того, чтобы наблюдать, оставаясь незамеченным; возможно, Воллюс заранее кого-то подкупила.

Внизу раскинулся сад, выполненный в технике гризайль, как и все вокруг; мертвенно-бледными пятнами проступали камни, статуи и потрескавшийся фонтан; на лужайке двумя отдельными группами собрались мужчины.

Разгоряченное лицо Ликсандора, прикрытое бородой, казалось черным. Он яростно о чем-то спорил со своими спутниками, ругался и топтал траву на своем краю лужайки.

В другом, дальнем ее конце, в непринужденной позе стояли Вильс и еще двое мужчин, они спокойно разговаривали, будто у входа в библиотеку. Волосы на непокрытой голове Фенсера показались мне в полусвете темнее и, быть может, зауряднее.

По краю сада проносились шорохи, словно из птичьих гнезд. Нет-нет да и промелькнут где-нибудь складки платья, призрачная фигура, ножка в ботинке. А в других местах, не таясь, расположились офицеры в мундирах.

По лестнице спустился какой-то штатский в роскошной одежде, неподалеку зазвонили в колокола: пять часов.

— Время, господа. Вы готовы?

В обеих группах воцарился порядок. Ликсандор выступил вперед.

— Нет, черт побери, я не готов. Неужели ничего нельзя поделать с этой толпой вурдалаков? (Некоторые из вурдалаков разразились грубым хохотом.)

— Да разве может быть что-нибудь приятней? Вообразите, будто мы древние гладиаторы на арене.

Мелодичный голос Фенсера, живая ритмичность его речи поразили меня, я вздрогнула, как от удара, и кровь прокатилась волной по каждой жилке. От росы у меня насквозь промокли ноги. Потом мне показалось, будто тело мое превратилось в гипсовый футляр, а я замурована внутри и, словно пленница, прильнула к окошку.

— Итак, господа, приступим к делу. Вы пришли ко взаимному соглашению. Бой до первой крови? Это послужит удовлетворением вам обоим?

— Нет, — мрачно произнес Ликсандор. — Я удовольствуюсь, лишь когда сотру этого человека с лица земли.

Третейский судья взглянул на Фенсера.

— Меня вполне устроит бой до первой крови. — Фенсер пожал плечами. — Но я готов отразить и последующие атаки.

— Тритарк, — сказал третейский судья.

— Я же сказал вам. Насмерть.

— Господа, проявите благоразумие. Одному из вас придется уступить.

— Никогда, — сказал Ликсандор.

— Хорошо, — спустя мгновение проговорил Фенсер. — Если ему так угодно, бьемся насмерть. Но если он передумает, я отнесусь к этому с почтением.

— Пошел ты к черту со своим почтением, самонадеянный кусок собачьего дерьма.

Третейский судья прокашлялся. Ликсандор взял себя в руки.

— Простите. Я рассержен.

Третейский судья склонил голову, затем вскинул ее и громко объявил:

— Согласно кодексу императора и законам этого города дело выносится на суд бессмертных. Приступайте, господа.

Каждый отошел на шаг назад. Словно водяные струи, вверх взметнулись клинки. Вставало солнце.

— Теперь, господа, — проговорил третейский судья, и голос его звучал тверже стали, — над вами вершится суд богов.

Он стремительно пошел прочь, будто не смея больше ни разговаривать с ними, ни притрагиваться к ним, поднялся по лестнице на три ступеньки и оттуда вместе со всеми стал следить за ходом поединка.

Нелепость поведения Ликсандора, хитроумие Фенсера — от всего этого не осталось теперь и следа. Они превратились в двух фехтовальщиков, вступивших в смертный бой.

Я наблюдала за их движениями, но не могла уследить за шпагами. Несмотря на все свое обширное образование, я не знала, на что нужно смотреть во время дуэли, и поэтому происходящее приобрело какой-то сверхъестественный характер. Оно казалось мне необъяснимым.

Пели птицы, парк постепенно обретал краски.

Вот побледнели и пропали из виду шпаги, а у меня перед глазами остался отблеск скрещенных клинков.

Иногда среди зрителей, понимающих толк в деле, раздавались одобрительные или сокрушенные возгласы. (Уж не заключили ли они меж собой пари по поводу исхода дуэли?)

На войне люди сражаются иначе…

Они стоили друг друга. Несмотря на всю свою напыщенность, Ликсандор оказался умелым фехтовальщиком. А легкость Фенсера могла ввести в заблуждение. Он предоставил своему противнику вести нападение, тот увлекался, а Фенсер, быстрым движением уклонившись от клинка, всякий раз отбрасывал Ликсандора назад. Все это выглядело чуть ли не привлекательно: легкие прикосновения, обманные маневры, краткие вспышки выпадов — они никак не могли причинить вреда. Вот уже в который раз шпаги скрестились и заскользили вниз, издавая скрежещущий звук трения о наждак.