Героиня мира - Ли Танит. Страница 62

Матрас и полог сняли, осталась только колоссальная рама. Над деревянным навесом виднелся герб Гурца — щит в форме сердца и увитый белыми цветами жезл. А под ним выписанный золотыми буквами девиз. Я прочла: «Либо Все Сразу, либо Ничего». Я поняла. Жезл — символ стойкости, несгибаемой воинской силы. Вьющиеся цветы, выраставшие из него, означали изобилие и покой, гибкость, мир, священную землю.

Вся эта премудрость была здесь, а его, как ребенка, все тянуло странствовать. Несмотря ни на что, он так и не набрался ума. Все сразу или ничего. Погнавшись за всем сразу, он и потерял все, а в результате: Ничего.

За окном виднелись сосны и небо, весна уже на исходе. На подоконнике в стеклянном ящичке обнаружилась последняя бабочка. Южное насекомое, крохотное, пронзительно-синего цвета. Я видела их в садах возле древнего дворца в Сирениях, а с тех пор ни разу. Как странно. Наверное, кто-то привез ему эту бабочку, и она, словно сирена, заманила его в дальние края.

В тот день, когда мне встретились такие бабочки, я видела еще и пленника, стоявшего на зеленой прогалине, Фенсера.

В классических романах бабочка являлась символом души. Откуда взялось стремление убить душу и надеть ее на булавку? А где теперь твоя душа, Кир Гурц?

Я удалилась, подобно пилигриму, который прикоснулся к мощам, но не нашел облегчения. Я не излечилась. Ни от чего.

Ни единого залпа не донеслось до Гурца. Тем ранним летом ни один вражеский солдат, отбившийся от войска, не занимался мародерством среди наших полей и лесов, хотя письмо Карулана (восьмое) доставили люди в черных мундирах. Они не принесли важных известий, и он тоже писал ни о чем. В игривом тоне. На этот раз в письме прозвучал упрек: «Либо Ваши нежные слова, обращенные ко мне, разодраны войной в клочья, либо их украли, и какой-то другой одинокий человек упивается ими; или же Вы — бессердечная нимфа, которая не умеет писать и скрывается среди кустов или вод своей реки, питая добрые чувства к ним одним». Что правда, то правда, я ему не писала.

Поместье обеспечивало нас всем полностью, продолжались работы на полях и в садах, где уже начали появляться плоды, среди изобильных виноградников и зарослей деревьев. Озеро так и кишело рыбой. Все говорили, что отлавливая часть ее, мы совершаем добрый поступок, ведь тогда остальным легче выжить.

Время от времени странники сообщали что-то новое. Крестьянские семьи, бежавшие в наши края из районов боевых действий, какие-то конокрады, которым по соседству с пушками пришлось несладко. А однажды экипаж с дамами и кавалерами, спешившими с другого конца страны в Крейз, чтобы принять участие в «достославной осаде» в качестве наблюдателей.

К тому времени, когда десятая часть войск чавро и их союзников окружила стены Крейз Хольна, белые цветы на кустах сирени, охранявших вход в храм Вульмардры, успели отцвести.

В канун Желтой Розы — который в Сазрате не празднуют — в самый разгар лета они сняли осаду.

А я жила, как будто не было ни осады, ни войны.

Его назовут Трехсторонним Договором. Восточная монархия, Альянс Чавро — в который теперь входила и моя родная страна (не враг, так друг поглотил ее) — и Саз-Кронианская империя одновременно подписали его в три часа утра в Саблической Баслии, расположенной у восточных границ, в Золи на южном рубеже и в столице Кронии, во дворце.

Советники императора подняли шумиху, вассальные принцы и правители его земель тоже. Даже сторонники войны заявили, что сейчас необходимо сделать передышку и заключить перемирие, дабы в конце концов одержать победу.

В Крейз вкатили запряженные ослами чаврийские пушки, увенчанные гирляндами цветов, а люди на улицах братались, целовались, клялись друг другу в верности и пили вино; прошел месяц, и Карулан прислал девятое письмо, в котором и поведал мне в непринужденной манере все эти подробности. Он побывал в Баслии и мог бы потешить меня целой повестью, если не вполне пристойные детали истории занимают меня. Разве он не обещал, что все кончится хорошо?

«В этом большом мире все влюблены друг в друга. Чавро в кронианцев, а кронианцы в чавро. Как только могли мы вести войну с такими дивными соседями? Мы устраиваем для них пирушки по всем столицам и разделываем восток на куски к обеду».

Он перестал соблюдать осторожность в письмах. И я поняла: его положение изменилось, он добился некоторой власти.

Опираясь на прочитанные когда-то книги с едва понятным мне содержанием, я принялась раздумывать над всяческими интригами. Тайное союзничество, неразглашаемые договоры. Все это только предположения. Но ведь он знал заранее, как развернутся события драмы. Авторы сценария обсуждали его с Каруланом, если только он не принадлежит его собственному перу. А может, сами боги обратились к нему, решив, что его прагматичная почтительность лучше религиозной неразберихи.

Крония лишилась части владений. Император утратил величие, словно фигурка из свечного сала, подтаявшая от сильного жара. И будет несложно растопить ее совсем и переплавить в человека помоложе, поумнее и поярче.

Но из всего водоворота исторических событий Аару занимало лишь одно: теперь он потребует, чтоб я вступила в супружество сердечного преподношения. Нам с Гурцем придет конец. Не враг, так друг поглотит и меня.

Мне снилось, будто кричит женщина. Может, это мой крик? Я проснулась. Стояло утро, последняя четверть лета. Вокруг — бледно-синий свет.

Крики стихли — они неслись не из страны сновидений, вырвались не из моего горла. Какой-то ритуал — неужели возле храма Вульмардры, старухи-матери-девушки опять кого-то лишили жизни? Земля дала всходы, приближалось время, когда начинают делать вино и собирать урожай, и до меня донеслось эхо особых приготовлений, звучавшее приглушенно из-за разговоров о войне, из-за уклончивости, быть может, из-за моего присутствия. Прошлым летом меня здесь не было, я им не мешала. День празднества Вульмартии пришелся точно на мой день рождения. Тогда я еще находилась в городе. А теперь? Своеобразный пролог — зарезанный острым ножом зверь или птица… Впрочем, кричала девушка. Но ведь они не… не может быть, чтобы в честь богини проливалась человеческая кровь.

Она приемлет кровь женщин, которую они теряют раз в месяц и во время родов. И кровь мужчин, пролитую на поле боя. Не надо об этом думать.

В голове, словно мухи, замелькали разные картины. Меня бросило в жар, я встала с постели, подошла к западному окну, затем к северному, но сумерки еще не развеялись, и я ничего не разглядела.

Надо подняться на крышу. По узенькой лесенке.

Я набросила шаль поверх ночной рубашки. Вышла из комнаты. В коридоре ни души. Я добралась до лестницы, поднялась наверх и оказалась перед закрытой дверью. Из скважины торчал ключ. Я повернула его. Пьянящий прохладный воздух и небо, такое высокое, что мне показалось, будто оно вытянуло из меня через глаза всю душу.

За парапетом с южной стороны передо мной в сумеречном свете раскинулась летняя земля; все цветовые пятна подсинены, в синих садах — запах синих яблок и слив, а среди синих виноградников — синего винограда (солнце умоет их, и они станут зелеными), синие розы, синяя пшеница, а синей всех деревья и озеро.

Над верхушками сосен стояла сине-белая Веспаль.

Внизу пронесся негромкий шумок, неведомый и знакомый одновременно.

Я посмотрела вдаль и увидела, как из-за леса выезжает тот самый батальон призраков.

Безумное мгновение — я огляделась кругом. Волчья Башня справа от меня, а на востоке Башня Покоя, где живет старая госпожа, — обе целы. Крыша не рушится у меня под ногами. Но там, внизу, из леса рысцой выезжает на мощеную дорогу кавалерия. Призраки. Мне не удалось разглядеть, что на них за мундиры. Лишь синеватый блеск металла; сбруи, галунов, пряжек, мечей и шлемов.

Тысяча человек? Нет, поменьше. Едва ли сотня. И без знамен. Крепкие кони так и лоснятся, дымчатый лучистый свет не проникает сквозь них. Значит, это не призраки.