Вазкор, сын Вазкора - Ли Танит. Страница 43
На восьмой день сны начали иссякать; вернее, у меня был сон пробуждения, который относился к моей прежней жизни и людям, которые населяли ее.
Этот сон был подобен погоне, которая настигла меня теперь, когда я был один, и у меня было время вспоминать. Действия человека, кажется, всегда преследует чувства вины, разочарования и меланхолии. Всегда есть что то, вспомнив о чем, говоришь: если бы не… я бы… или если бы… я бы не…
О другой погоне я получил предупреждение на десятую ночь.
Я считал время в днях и ночах, хотя не мог видеть их смену, придерживаясь первоначальной оценки прошедших часов. Племена считают по солнцу и луне, положению звезд и теням; в городах есть другие способы, большие железные механизмы, часы с маятниками и водяные часы. Таким образом я научился двум способам: старому инстинкту, полученному мной в крарле, и средствам измерения в Эшкореке. В тоннеле все, что находилось под рукой, становилось средством измерения времени: продолжительность горения свечи или факела; часы желудка, голода и жажды, сон. Когда я выйду на поверхность, я ненамного ошибусь, по моим расчетам…
В ту десятую «ночь», спешившись, чтобы напоить коня из плоского сосуда, который дала Демиздор, я услышал позади себя звук где-то в дальнем конце магистрали. Это было едва различимое постукивание, чуть больше, чем вибрация, беспрепятственно передаваемое через каменную дорогу, стены и полированный свод: копыта несущихся галопом лошадей.
Мой собственный конь не устал; он до этого момента шел легким шагом.
Я дал ему напиться, потом вскочил в седло и пустил его шагом. Вскоре, когда он размял ноги, я слегка хлопнул его по боку, в более сильном поторапливании эшкирского зверя не было нужды, и он рванулся вперед, как будто был рад движению.
Мне пришлось положиться на удачу, если она у меня была, что не произойдет внезапного проседания дороги и не встретится никакого другого препятствия. До сих пор дорога шла в основном прямо и всегда была чистой, факт, который люди позади меня, казалось, сочли как само собой разумеющееся, судя по скорости их движения. В любом случае, мне нужны были крылья, потому что они отставали всего на один день пути или даже меньше. Сны и воспоминания слетели с меня.
Путешествие приняло более естественные, однако не менее зловещие границы, и у меня, во всяком случае, не было запаса времени на сон в следующую «ночь»– это было очевидно.
Ибо погоня началась.
Глава 2
Мой конь был здоров; как бык. Он пронес меня через десятую ночь со скоростью копья; на десятый день после того, как я дал ему и себе отдохнуть пару часов, он снова пустился в полет, как будто для него было делом чести, чтобы я ушел от погони. И в самом деле, на одиннадцатую ночь, последнюю в тоннеле, когда глаза у меня слипались, а голова кружилась от недостатка сна, я начал думать, что моя городская жена, дитя волшебного рода, наложила на коня волшебное заклинание, чтобы он мог лететь без устали.
Мой последний факел догорел в предыдущий «день», и я присвоил золотую лампу из одной комнаты отдыха и зажег ее. Мне не хотелось использовать их оснащение, но у меня не было выхода.
Приблизительно в полночь, по моим подсчетам, я спешился, встал на колени и приложил ухо к мостовой. Вибрации от копыт не было; без сомнения, охотники отдыхали ночью. Я поспал три часа, соблюдая обычную предосторожность и положив сбоку железную фляжку с водой; нужно быть при смерти, чтобы не поворачиваться во сне примерно через час, и твердый предмет будил меня каждый раз, и каждый раз получал крепкое ругательство, но без него я не проснулся бы, пока собаки не схватили бы меня за горло. Проснувшись и все еще не слыша шума, я пару часов шел рядом с конем, не садясь на него, чтобы сохранить его силы. Я не собирался расставаться с ним даже в конце тоннеля.
Если у тоннеля был конец. Может быть, он был заколдован и не имел конца?
Потом лампа затрепетала и внезапно погасла.
Воздух испортился; у него был кислый запах. Конь дернул головой и захрапел, а у меня перехватило дыхание. Я подумал: теперь я задохнусь в темноте – прекрасный исход моего побега. Но оказалось, что я не в темноте. Когда глаза привыкли к темноте без лампы, я смог различить впереди кучу камня, и сквозь нее шел серый луч, который, хоть и очень слабо, но указывал на внешний мир.
Мы осторожно пробирались через эти дебри – у меня было впечатление, что огромный кусок крыши обвалился здесь в результате сотрясения земли. Это был единственный удар по тоннелю. До тряски там была широкая лестница и, возможно, еще одна арка таких же размеров, что и первая, чтобы унизить человека. Сейчас же был только камень и выход между разбитыми глыбами. Скоро я дышал воздухом мира, и запах этого воздуха был ароматным, как цветы. Конь встряхнул гривой и оттолкнулся от земли копытами.
Тоннель выходил на дно долины, которая лежала между видневшимися вдали пологими холмами, черно-зелеными в предрассветный час. Выход смотрел на юг – слева солнце поднимало голубую вуаль тумана, это было солнце самого начала весны, у которого, казалось, нет тепла и энергии, но оно все-таки очищало землю светом.
Солнце. Как и воздух, оно было лучшим из всех солнц, которые когда-либо вставали над землей. Мне хотелось кричать от чистой радости, что я снова наверху.
Я посмотрел назад; горы таяли далеко на севере и западе, их подножия были скрыты туманом, а вершины блестели в лучах восхода, как острова в небе.
Я сел в седло, и конь рванулся галопом на юго-восток. Относительно направления у меня было только два соображения. Во-первых, преследователи могли решить, что я отправлюсь назад на восток, север и даже запад, на старые маршруты племен, чтобы затеряться среди своего народа. Во-вторых, самый короткий путь к морю лежал на юго-восток. Море было явлением, которое сам я никогда в глаза не видел, но, по сказкам, оно казалось последней и окончательной точкой судьбы-пути. Край океана, край земли, край бездны. Кто бы решил, что преследуемый волк побежит в ту сторону? Свежий воздух опьянил меня оптимизмом. Продукты у меня кончились три дня назад; я поднял камни с дороги и использовал пояс в качестве рогатки, чтобы добыть себе зайца на обед, трюк, которому я научился еще в мальчишестве. Теперь, когда я выбрался из тоннеля и местность шла на подъем, я постоянно следил за дорогой позади меня. Не увидев признаков преследования в течение дня, ночью я развел костер во впадине между низкими холмами, где росли молодые дубы, и зажарил зайца, в то время, как конь весело щипал весеннюю траву. Между деревьями был даже пруд для питья. Эти обычные вещи были царским даром после скупого великолепия подземной дороги.
Я снова пустился в путь до рассвета. Выиграв время, я не собирался терять его снова.
Местность была по большей части холмистой, хотя к востоку лежала плоская, туманная равнина, блестевшая бесчисленными зеркалами зеленой воды, так что временами казалось, что куски неба упали среди зарослей ивняка; край какого-то болота, которое я, к своей радости, миновал.
На вторую ночь мне встретилась пещера. Я спал так удобно, что потерял несколько часов езды.
В тот день дорога резко пошла вверх. Местность была неровная, покрытая травой и редким лесом из елей, сосен и дубов. Местами возвышались скалы, увитые плющом, и то тут, то там мелькали высокие белые холмы известняка, старые карьеры, уже давно заброшенные и обрызганные ранними желтыми полевыми цветами.
Поднявшись достаточно высоко, я несколько минут постоял среди деревьев, оглядывая местность внизу и позади себя. На севере шел дождь, скрывая из виду дальние горы. Вскоре между стеной дождя и солнечным светом я различил группу темных пятнышек. Это была погоня.
Они были уже меньше, чем в одном дне пути от меня, и двигались в моем направлении. Возможно, они видели меня на фоне горизонта или заметили следы копыт на более мягкой почве пограничных с болотом склонов. Я с горькой иронией вспомнил, как я сам взял след эшкирских поработителей через горы прошлой весной, ориентируясь по их следам и отпечаткам копыт их лошадей.