Чёрная сабля (ЛП) - Комуда Яцек. Страница 9

– Eques polonus sum. Я свободен и служу тому, кому пожелаю!

– И что ты нашей компанией пренебрег, – продолжал Кулас чуть громче. – Что, мы для тебя дурно пахнем, пан Дыдыньский? А может, тебе не по нраву наш мед и пиво?

– Коли не по нраву, то горло перережем, – захохотал Паментовский, один из приспешников Куласа, известный во всем Русском воеводстве забияка, приговоренный к изгнанию за налёт, убийство двух шляхтичей и участие в рокоше воеводы Зебжидовского.

– Пан Дыдыньский уже к дворцам привык, – сказал он. – И к тому, чтобы девок в белоснежной постели ублажать. И манеры у него уже господские, а не наши, простые, шляхетские.

– У него уже французская болезнь на лице проступает, – пискляво произнес маленький и худой Писарский, сверля Дыдыньского гноящимися глазками. – Это от содомии с иноземцами.

Кулас одним взмахом руки утихомирил и этого приспешника.

– У меня к тебе два дела, пан-брат. Primo, пан староста зыгвульский велел тебе передать, пан Дыдыньский, чтобы ты ему в замке в Ланьцуте и во владениях на глаза не показывался. Потому как если он тебя увидит, то его снова меланхолия настигнет. Меланхолия – страшный недуг. А меланхолию старосты ничто лучше не исцелит, чем весть о том, что некий молодой панок по имени Яцек из Яцеков получил саблей по голове от пана Куласа. А у пана Куласа не было иного выхода, ведь он старосте зыгвульскому служит, а что пан прикажет – слуга должен исполнить!

– Это уже все?

– Погоди, я еще не закончил. Secundo, пан Дыдыньский, советую тебе оставить в покое Бялоскурского и того юнца, что при нем вьется.

– Того простолюдина, что с ним вместе выехал из Лютовиск? А зачем он тебе, пан-брат?

– Это уже не твоего ума дело. Я только по-доброму советую и по-дружески предупреждаю, чтобы ты, ваша милость, оставил их в покое.

– Посмотрим. Но благодарю за добрый совет.

– Тогда с Богом, пан-брат.

Кулас отвернулся и подошел к своим. С размаху ударил по уху Писарского, который нагло занял его место на лавке. Шляхтич рухнул на пол, опрокинув кружки, и получил еще несколько тумаков.

8. Отряд Дыдыньского

Перед корчмой в Лютовисках было полно людей. Ярмарка была в самом разгаре, вокруг лавок сновали люди, рёв скота, пригнанного на торг, смешивался с гоготом гусей и визгом свиней, а возницы осыпали проклятиями крестьян, неохотно уступавших дорогу. Дыдыньский направился к поленницам дров, возле которых собралась порядочная толпа из крестьян, цыган, русинов и нескольких погорян. Все склонились над бочкой, где шла игра в чёт и нечет. Толстый, немолодой казак с румяным лицом, бритой головой и оселедцем, закрученным вокруг уха, азартно соревновался с худым и стройным шабатником из-за венгерской границы.

– Каждый удаче поможет, каждый сегодня выиграть сможет! – воскликнул казак. – Почтенный горожанин, что кому написано, того не минует! Бросай, мужик, кости! Что выбираешь?

Шабатник с размахом бросил кости на бочку. Раздался стук, казак громко захохотал, и ему вторили окружающие крестьяне.

– Нечет! Нечет! – закричал казак. – Две пятёрки!

Не пускайся, брат, в путь далёкий,

Ждёт тебя там удел нелёгкий,

Слуга немало украдёт,

И сам ты сгинешь без забот!

– пропел он и сгрёб в шапку кучу медяков. Шабатник смотрел на него косо, усы у него встопорщились от злости, но казак мало обращал на это внимания. Он оглядел толпу и замахал рукой крестьянам.

– Эй, кто ещё?! Кто ещё?! Давайте, испытайте удачу. Кому фортуна написана?! А о чём это я говорил раньше? О взгляде женском! Знал я одну госпожу, что, выглянув из окна своего замка во двор, увидела рослого мужа, очень статного сложения. Когда он справлял нужду на стену того замка, ей пришла охота отведать такого пригожего и знатного сложения, и вот, опасаясь оскорбить промедлением своё желание, велела ему через пажа встретиться с ней в тайной аллее парка, куда она и отправилась. И там она с ним так усердно любилась, что живот у неё, словно барабан, вырос. Вот к чему послужил взгляд у той госпожи! А кем же был тот знатный муж? Я сам собственной персоной!

– Савилла! – прошипел Дыдыньский. Казак схватил кости, пинком перевернул бочку под ноги удивлённым крестьянам и в три прыжка добрался до шляхтича.

– Я здесь, здесь, – выдохнул он, вытирая пот со лба. – Что нужно вашей милости?

– Ты плут и мошенник, тёртый калач, – сказал Яцек из Яцеков. – Так что сделай фокус с конём. Мне нужно узнать, куда поехал Бялоскурский. Уж кто-кто, а конюх из корчмы нам всё выложит.

– В мгновение ока!

Казак подскочил к коню Яцека Дыдыньского. Ловко подсунул кошелёк под седло так, чтобы из-под чепрака выглядывал только ремешок. Дыдыньский наблюдал за этим краем глаза. Он видел, как казак подвёл коня к корчме. Крикнул конюху. Вскоре из корчмы выбежал низкорослый мужичок в меховой шапке. Савилла отдал ему поводья коня, отругал и отошёл в сторону. Мужичок завёл коня в конюшню.

Дыдыньский подошёл к коновязи. У корыта на богато украшенном гусарском седле восседал немолодой мужчина с лицом, изборождённым шрамами, и длинными седыми усами. Облачён он был в добротный суконный жупан и делию. На его широком поясе висели два пистолета. Он склонился над самопалом, который держал в руках, и начищал тряпицей длинный, изящный ствол. Оружие в руках мужчины было необычным. Длиной чуть менее двух локтей, слегка расширяющееся к дулу, оно имело странное утолщение и металлический цилиндр между ложем и стволом. Это был не аркебуз и не бандолет. Не фитильный петриналь, не рушница и не полумушкет. Загадочное оружие не походило также на карабин, чешинку или гулдинку, его никак нельзя было сравнить с гаковницей. Сие было творение истинного мастера огнестрельного оружия, единственный такой экземпляр в Саноцкой земле – уникальный шестизарядный револьвер. Оружие с кремнёвым замком и вращающимся барабаном, вмещающим шесть зарядов пороха и пуль.

– Миклуш!

Слуга вскочил в мгновение ока. Отточенным движением опустил револьвер. Было видно, что он служил в войске.

– Слушаюсь!

– Идём.

Холоп послушно двинулся за Дыдыньским. К ним присоединился ещё Савилла. Яцек направился к корчме. Быстро переступил порог, прошёл через длинные сени, затем осторожно заглянул в стойло. Мигом отыскал взглядом своего коня – пегий жеребец был уже расседлан, а конюх суетился подле скакуна.

Кивнул Миклушу и Савилле. Они вскочили в стойло, настигли конюха.

– Попался, ворюга! – прошипел Дыдыньский, ибо нигде не видел кошеля, который Савилла подложил под седло. – А где мошна? Где злато?

Мужик оцепенел, пал на колени, съёжился, будто уменьшился.

– Помилуйте, ваша милость, – заскулил он. – Не виновен я! Верну, всё верну.

– Вернёшь, да только паршивую жизнь свою, – пробурчал Савилла. – Палач правду из тебя вытянет. Ведомо ли тебе, холоп, что за воровство бывает?

– Руку отсекают и клеймо выжигают, – бросил Миклуш.

– А коли уже что-то крал прежде, – молвил Дыдыньский, – так прямиком на виселицу отправишься. Кайся в грехах, хам, ибо скоро с костлявой спляшешь.

Мужик заскулил, сжался в комок.

– Злато верни!

Конюх покорно извлёк из-за пазухи тощий кошель.

– Дарую тебе жизнь, хам, – процедил Дыдыньский, – коли поведаешь мне, что здесь вчера творилось и куда отбыл пан Бялоскурский.

– Поведаю, всё поведаю, ваша милость, – с готовностью согласился мужик. – Вчера в полдень пана Бялоскурского застали крестьяне в нашей корчме. Получил обухом по темени и в оковы попал. Они, Колтун, стало быть, Ивашко и ещё молодой шляхтич, что вызвался, отправились в Перемышль с паном Бялоскурским, дабы к старосте его доставить. На Чарну подались. Нынче, верно, уже за Чарной. А далее на Устшики держать путь намеревались и на Перемышль.

Дыдыньский на миг задумался.

– Повезло тебе, хам, – фыркнул он. – Даже не ведаешь, сколь сильно. Седлай коня! Господа, в путь!

9. Кто дорогу сокращает, тот судьбу свою ломает