Предостережение - Лигачев Егор Кузьмич. Страница 10

— Все ясно, утром буду у вас, — без дальнейших дебатов согласился я, хотя как раз ясности-то никакой не было.

Впрочем, скажу сразу: такого рода случаи, сопряженные с отменой вылета и сдачей авиационных билетов, — вовсе не редкость для секретарей обкомов партии, прибывавших по делам в столицу. В те годы лично мне, наверное, раз десять приходилось сдавать билет и откладывать отъезд в Томск по причинам весьма прозаического характера. То переносится нужная встреча с кем-нибудь из министров или руководителей Госплана, то, наоборот, замаячила встреча, ранее не запланированная. Да мало ли какие неожиданные дела могут задержать в столице секретаря обкома, прилетевшего за три тысячи километров. Лучше уж задержаться на день, чем прилетать снова.

В общем, в ту ночь я спал крепко, домыслами не мучился, а наутро, ровно в десять часов, был у Горбачева — главный подъезд, третий этаж, справа.

Конечно, можно было бы прийти и пораньше — прямо к девяти часам. Но, повторяю, я оставался в полном неведении относительно истинных целей приглашения, а по собственному опыту знал, что у каждого руководителя рабочий день начинается со знакомства с обстановкой, чтения экстренных сообщений и перекройки заранее спланированного распорядка в том случае, если возникали непредвиденные обстоятельства. К тому же был четверг, на одиннадцать часов назначено заседание Политбюро. Это я, разумеется, учитывал, ибо знал, что время заседаний ПБ соблюдается неукоснительно: именно по четвергам и именно в одиннадцать часов — такой порядок был заведен еще при Ленине и в целом сохранялся почти до XXVIII съезда КПСС.

Поскольку точного часа встречи Горбачев мне не указал, исходя из всего вышесказанного, я и решил, что для него самым удобным временем будет десять утра. И, как говорится, с боем часов открыл дверь его приемной.

С этого момента и начались для меня новый отсчет времени, новая пора жизни, перед которой поблек даже бурный томский период.

Горбачев принял меня моментально и, поздоровавшись, сразу огорошил:

— Егор, складывается мнение о том, чтобы перевести тебя на работу в ЦК и утвердить заведующим организационно-партийным отделом. Вот что я пока могу тебе сказать. Не больше. Все зависит от того, как будут развиваться события. Тебя пригласит Юрий Владимирович для беседы. Он меня просил предварительно с тобой переговорить, что я и делаю. Это поручение Андропова.

Честно говоря, внутренне я испытал определенное замешательство. Вопрос был не таким уж простым, как может показаться на первый взгляд. Дело в том. что заведующим орготделом в ту пору был Капитонов И.В. Конечно, Политбюро вправе своим решением заменить его, но ведь Капитонов — секретарь ЦК, и тут уже правомочен только Пленум ЦК. Кроме того, второй секретарь ЦК КПСС Черненко в это время находился в отпуске, при нем Горбачев вряд ли смог бы так решительно вмешаться в кадровые вопросы, тем более что речь шла о заведующем орготделом. Среди членов Политбюро существовала негласная, но нерушимая субординация — не вмешиваться в кадровые вопросы, если они не входят в твои обязанности. Этот порядок, кстати, неукоснительно соблюдал впоследствии и я сам, он в значительной мере исключал возможность целенаправленного воздействия на подбор кадров со стороны каждого члена ПБ в отдельности, оставляя это право за Генсеком и, разумеется, за всем Политбюро в целом, так как окончательное решение принималось коллегиально.

Поскольку события явно развивались нестандартно, мне стало ясно, что Горбачев пользуется доверием Андропова.

Однако ко всем этим сиюминутным оценкам ситуации примешивались и соображения иного порядка.

Впервые на работу в ЦК меня пригласили в 1961 году — это был период, когда былые, еще сталинских времен, обвинения в троцкизме, угрожающе обрушивавшиеся на меня, уже не «портили биографию» и не препятствовали работе в центральном аппарате. Не вдаваясь здесь в подробности, упомяну, что в пятидесятых годах я был секретарем райкома партии в том самом районе Новосибирска, где создавался знаменитый Академгородок. Весь стартовый период Академгородка бок о бок работал с академиками Лаврентьевым, Христиановичем, Марчуком, Будкером и другими выдающимися советскими учеными, от которых многому, очень многому научился. Впоследствии меня избрали секретарем Новосибирского обкома партии по идеологии, и уже с этой должности пригласили в ЦК — заместителем заведующего отделом агитации и пропаганды Бюро ЦК КПСС по РСФСР. А затем, после очередной реорганизации, потрясавшей в те годы партаппарат, утвердили замзавом орготделом этого же бюро.

Первые два-три года мне было интересно работать в ЦК: расширился кругозор, пришло более глубокое понимание многих общественных явлений. Словом, «интеллектуальный багаж» основательно пополнялся, а это, повторяю, всегда интересно. Но постепенно я стал ощущать все возрастающую тоску по живой работе с людьми. Интерес к делу падал, я буквально тяготился, мучился, возвращался вечерами домой в скверном настроении. И в 1965 году, посоветовавшись с женой Зинаидой Ивановной, написал на имя Брежнева заявление, в котором просил направить меня на партийную работу куда-нибудь подальше от Москвы, желательно в Сибирь. Разумеется, фразы «куда-нибудь подальше от Москвы» в заявлении не было, однако предварительно я поговорил со своим непосредственным руководителем — заведующим орготделом Капитоновым и уж с ним-то говорил откровенно, начистоту. Капитонов меня поддержал.

Дело в том, что в послесталинский период ротация руководящих партийных кадров — их перемещение из центра на периферию и обратно — носила вполне определенный и отнюдь не случайный, а целенаправленный, я бы сказал волнообразный характер. Когда Хрущев окончательно утвердился у власти, отправив в политическое небытие своих оппонентов Молотова, Маленкова, Булганина и Кагановича, он в 1959 году начал новый цикл замены московских кадров. В тот период многие партийные работники под различными предлогами были отправлены из Москвы. В частности, первый секретарь Московского обкома партии Капитонов стал работать в Иванове, второго секретаря МГК Марченко перебросили в Томск и так далее.

Но при Брежневе сразу же начался обратный процесс. Капитонова быстро, уже в 1964 году, вернули в Москву и утвердили заведующим орготделом. Отозвали из Томска в столицу Марченко… В общем, Брежнев собирал тех, кого разогнал Хрущев, и в свою очередь перемещал тех, кого Хрущев собрал. В частности, весьма опытного и известного в партии деятеля, кандидата в члены Президиума ЦК КПСС Ефремова отправил в Ставрополь, чуть позже спровадил на пенсию Председателя Совмина России Воронова…

Правда, эта «волнообразная» тенденция меня не касалась, — мои связи с хрущевской командой ограничивались лишь тем, что на работу я ездил в служебном автомобиле вместе с Бурлацким и Арбатовым. Бурлацкий, как тогда шутили за глаза, носил в этой команде чемоданы, причем даже не самому Никите Сергеевичу, а его зятю Аджубею. Правда, сегодня, видимо, за давностью лет, все смотрится иначе: Бурлацкий выглядит чуть ли не главным советчиком Хрущева, а вот об Аджубее почти не слышно.

Кстати, в июне 1985 года мне принесли письмо Аджубея, адресованное в ЦК, в котором была высказана поддержка новому курсу и содержалась просьба снять сусловские ограничения на публикации под своей фамилией. Я не знал, что существовали негласные запреты, и был потрясен: разве можно так поступать с людьми? Разве можно запрещать журналисту печататься под своим именем? Разумеется, я показал это письмо Михаилу Сергеевичу, и мы положительно решили поставленный в нем вопрос. Аджубей вновь начал без псевдонимов печататься в газетах и журналах. Однако по каким-то неясным для меня причинам по-настоящему на арену общественной деятельности он так и не вернулся.

Но я несколько отвлекся. А возвращаясь к событиям 1965 года, скажу, что не сомневался: мое заявление на имя Брежнева будет быстро рассмотрено. В ту пору мало было охотников покидать Москву, переезжать в провинцию, а вдобавок в Сибирь. А я, кстати, переезжал из Москвы в Сибирь уже в третий раз. Однако прошла неделя, вторая, третья, а никаких сигналов сверху не поступало. Лишь примерно через месяц последовал вызов к Генеральному секретарю. [1] В его кабинете находился и Капитонов. Я, конечно, понял, что в предварительном порядке мой вопрос решен положительно: для отказа Генсек к себе не приглашает. Но куда именно мне предложат поехать, не знал.