Предостережение - Лигачев Егор Кузьмич. Страница 15

— Расскажи-ка спокойно о своей работе, какие у тебя сейчас проблемы?

Я знал, что предстоит встреча с человеком больным, которому вредно переутомляться, а потому заранее приготовился к ответу, который занял бы не более десяти минут. Но Андропов прервал минут через семь:

— Ну ясно, хватит… Я тебя пригласил для того, чтобы сообщить: Политбюро будет выносить на предстоящий Пленум вопрос об избрании тебя секретарем ЦК. — И снова перейдя на «вы», как бы полуофициально добавил: — Вы для нас оказались находкой…

Принесли чаю, и мы неторопливо беседовали еще минут пятнадцать о текущих делах в стране. Юрий Владимирович был одет не столько по-больничному, сколько по-домашнему — в нательную рубашку и полосатые пижамные брюки. Я вглядывался в его лицо и по-прежнему не узнавал того Андропова, которого привык видеть в работе. Внешне это был совсем другой человек, и у меня щемило сердце от жалости к нему. Я понимал: его силы на исходе.

Попрощались мы спокойно, по-мужски. Больше мне не пришлось увидеть Юрия Владимировича живым, и я навсегда сохранил в памяти тот декабрьский вечер в больничной палате.

А через несколько дней состоялся Пленум, на котором меня избрали секретарем ЦК. Предложение вносил Черненко, который вел Пленум, и сослался на мнение Андропова. Перед Пленумом Константин Устинович со мной не беседовал, да и на заседание Политбюро для предварительного рассмотрения вопроса меня не приглашали. Потом Горбачев рассказал:

— Члены Политбюро очень хорошо встретили предложение Об избрании тебя секретарем. Особенно поддержали Громыко и Устинов.

Когда после Пленума я пришел в свой кабинет, в моей приемной уже сидел тот самый товарищ из девятого управления КГБ, который отвозил меня в больницу к Юрию Владимировичу. Он стал моим «прикрепленным». А вечером того же дня западные радиоголоса передали сообщение о моем избрании, сопроводив его таким комментарием: новый секретарь ЦК Лигачев — аскет, скромен в быту, полгода назад переехал в Москву с одним чемоданом.

Самое удивительное в том, что это была сущая правда. Но откуда они узнали, что я действительно переехал в Москву с одним чемоданом и толстой связкой написанных от руки выступлений и докладов, накопившихся за семнадцать томских лет?

А вскоре началась подготовка к выборам в Верховный Совет СССР, и я вылетел в Томск для предвыборных выступлений. Остановился в знакомом месте на даче у Синего Утеса. Именно там поздним вечером 9 февраля 1984 года и застал меня новый звонок Горбачева:

— Егор, случилась беда, умер Андропов. Вылетай. Завтра же утром будь в Москве, ты здесь нужен…

Официальная шифровка о смерти Андропова поступила в Томский обком только утром. Но я в это время уже подлетал к Москве, — когда летишь с востока на запад, выкраиваешь время: в восемь ноль-ноль вылетаешь из Томска по местному времени, и в восемь ноль-ноль приземляешься в столице, но уже по московскому времени. Разница между Москвой и Томском, как я уже писал, четыре часа, но и время полета — четыре часа.

В то же утро в кабинете Зимянина мы писали некролог. Было нас человек пять-шесть, среди них, помню, Замятин, Стукалин, Вольский, помощник Андропова, кто-то еще. Когда написали о Юрии Владимировиче — «выдающийся партийный и государственный деятель», кто-то из присутствующих засомневался:

— Не слишком ли мы преувеличиваем роль Андропова? Генсеком-то он работал совсем немного времени, всего лишь год с небольшим.

Но я возразил:

— Дело не во времени, не в сроках, а в тенденции развития, в результатах!

У В.И. Ленина есть интересная мысль о том. что исторические заслуги судятся не по тому, чего не дали исторические деятели сравнительно с современными требованиями, а по тому, что они дали нового сравнительно со своими предшественниками.

Черненко был избран Генеральным секретарем, как говорится, без проблем. На Пленуме его кандидатуру выдвинул Председатель Совета Министров Тихонов, она была поддержана, и все прошло гладко. Заминка произошла несколько позднее, когда на организационном заседании Политбюро Константин Устинович внес предложение поручить проведение заседаний Секретариата ЦК Горбачеву. Черненко, видимо, понимал, что тут нужен человек энергичный, молодой, физически крепкий.

Однако не все члены Политбюро придерживались столь здравой точки зрения. На предложение Генсека немедленно откликнулся Тихонов.

— Ну Горбачев превратит заседание Секретариата в коллегию Минсельхоза, будет вытаскивать туда сплошь аграрные вопросы…

Было ясно, что это лишь формальный повод отвести кандидатуру Горбачева, но кое-кто за это ухватился, раздалось еще несколько реплик, выражавших сомнение. А «за» предложение Генерального секретаря высказался Устинов.

И тогда, используя свой дипломатический опыт, слово взял Громыко. Чтобы снять возникшую напряженность, он предложил соломоново решение:

— Давайте подумаем, не будем сейчас торопиться. И позднее вернемся к этому вопросу.

Однако несколько флегматичный, слабый здоровьем Черненко неожиданно проявил характер и твердо сказал:

— Я все-таки настаиваю на том, чтобы вы поддержали мое предложение доверить ведение Секретариата товарищу Горбачеву.

Да, произошло именно так, из песни слова не выкинешь. Хотя между Черненко и Горбачевым никогда не было близости, Константин Устинович сам решил выдвинуть Михаила Сергеевича на неофициальный второй пост в высшей партийной иерархии, твердо отстаивая эту линию, и настоял на своем. Вообще Черненко был человеком далеко не таким прошлым и однозначным, каким быстро представили его иные журналисты уже в перестроечный период. И при нем, хотя и не без осложнений, роль Горбачева продолжала возрастать.

Здоровье лидера

Заминка, случившаяся на заседании Политбюро, когда Черненко предложил поручить ведение Секретариата ЦК КПСС Горбачеву, указывала на то, что после «года Андропова» наступают новые времена. Впрочем, точнее было бы сказать: не новые, а старые. «Брежневский экипаж» членов ПБ сохранился почти полностью, и многое стало возвращаться на круги своя. Я не хочу рисовать то поколение политиков одной лишь черной краской, среди них были одаренные, по-настоящему деловые люди. Но даже среди тех, кого по тогдашним понятиям можно было считать передовыми, Андропов заметно выделялся. Он заглядывал вперед, за пределы собственной жизни, что, по известному изречению Черчилля, и отличает истинного государственного деятеля от политика, озабоченного лишь исходом очередных выборов.

И когда Юрия Владимировича не стало, когда его место занял Черненко, нетрудно было предвидеть, что начнутся козни против выдвиженцев Андропова, в первую очередь против самого молодого члена Политбюро Горбачева, которого в ту пору рассматривали в качестве преемника реформаторских идей Андропова.

Так оно и произошло. Так длилось все тринадцать месяцев Черненко, и, когда он скончался, избрание Горбачева Генеральным секретарем проходило в сложной обстановке. Об этом я и расскажу в этой главе. Однако сначала хочу привести на этот счет цитату из книги Б.Н. Ельцина «Исповедь на заданную тему».

Касаясь обстоятельств избрания Горбачева Генсеком в 1985 году, автор книги пишет: «Один из мифов гласит, что четыре члена Политбюро, выдвинув Горбачева, решили судьбу страны. Лигачев это сказал прямым текстом на XIX партконференции, чем просто оскорбил, по-моему, Горбачева, да и всех, кто принимал участие в выборах Генерального секретаря. Конечно же, борьба была. В частности, нашли список состава Политбюро, который Гришин подготовил, собираясь стать лидером партии. В него он внес свою команду, ни Горбачева, ни многих других в этом списке, естественно, не было.

И все-таки в этот раз судьбу Генерального секретаря решал Пленум ЦК.

Практически все участники Пленума, в том числе и опытные, зрелые первые секретари обкомов, считали, что вариант с Гришиным невозможен — это был бы конец для партии, для страны. За короткий срок он сумел бы засушить всю партийную организацию страны, как он засушил московскую. Этого допустить было ни в коем случае нельзя. К тому же нельзя было забывать о его личных чертах: самодовольство, самоуверенность, чувство непогрешимости, страсть к власти.