Никто - Лиханов Альберт Анатольевич. Страница 16

Постепенно он многого нахватался и стал чемпионом группы по скорости замены колеса.

Вечные спорщики, Васильич и Иваныч предложили это соревнование загодя, предоставили возможность и время потренироваться, но городские, попробовав разок-другой, бежали домой, так что шанс наловчиться оставался за общежитскими: им можно было упражняться хоть до ночи, раз Иваныч разрешил.

Ну а потом объявили день и час. Иваныч и Васильич обзавелись секундомерами, на площадку выставили два «Жигуля», и Кольча моментом сменил колесо, ловко поддомкратив машину. По времени – первый результат. Второй, к Кольчиной беде, оказался у дубового Сереги, и он же стал победителем в марафоне, это когда надо сменить у машины, одно за другим, все четыре колеса, заменяя снимаемое уже снятым перед тем. да еще по всем правилам – крест-накрест: переднее левое поставить вместо заднего правого, а заднее левое на правое переднее, оперируя, ясное дело, запаской. Здесь требовались сила и выносливость, и тут Кольча сдал, а Серега орал и кричал, как полоумный, разевал свой красный слюнявый рот. Хотя Топорик радовался своему достижению и находил объяснение Серегиной победе, настроение у него скисло, особенно после того, как в общаге этот дурак напился на радостях и, показав кулак со своей койки, проговорил:

– Ты слабак, парень, против меня, и не рыпайся? Безродный слабак!

Он захохотал, а Кольча вышел в коридор и долго курил, стоя под форточкой, пока не замерз и окончательно не приказал себе действительно не рыпаться.

Однажды Иван Иванович, явно смущаясь, сказал Василию Васильевичу:

– У тебя описание «Мерседеса» есть?

– Смотря какого?

– Двести шестидесятая модель.

– Не самый мудрый вариант, – ответил начальник теории, – без бортовых компьютеров. Конечно, есть.

– Дай-ка мне полистать на пару вечеров, а то меня тут одни знакомые просят поглядеть.

Кольча, слышавший этот диалог, особого значения ему не придал, потому что заводили в их учебку и иностранные модели, правда, все больше восточные: «Тойоты» и «Ниссаны», о «Мерседесе» говорилось впервые, а через пару дней действительно, когда он пришел в мастерскую, Иван Иванович, наполовину погрузившись под капот, работал в окружении плечистых парней в кожаных куртках,

Рядом сверкал своей лысиной Васильич, похожий набольшую электролампу, она все время поворачивалась, и за ней, внимая, что она изрекает, следили гости. Васильич помогал Иванычу, под аккомпанемент своих комментариев, откручивать болты, открывать разные крышки, смотреть, продувать и протирать.

Топорик тихо подошел к Иванычу, поймал его напряженный взор, кивнул и начал выполнять, по обычаю, негромкие распоряжения.

Широкоплечих парней он сразу не разглядел, а разглядев, тотчас узнал. Белобрысый, бросив на него взгляд, воскликнул:

– Да это никак Николай Топоров! Ты чо здесь? А-а! Ты же говорил!

Он протянул Кольче руку, и тот пожал ее, улыбаясь.

– Какие у тебя знакомства! – усмехнулся Иваныч, и Топорик пожал плечами, не зная, что ответить.

Подошли из столовки другие пацаны, обступили «мерина», поглаживали его по округлым бокам, словно коня, попинывали слегка по резине, чтобы убедиться, какая она замечательно мягкая хотя бы по сравнению с нашенскими «Жигулями».

Громче всех выступал громогласный Серега.

– Да что говорить, – вещал он, – в автомобильном деле они обставили нас не на десять лет, не на пятьдесят, а навсегда.

– А в чем они нас не обставили, пацан? – развернулся к нему Белобрысый. – Можешь ответить? Может, по космическим ракетам? Или по презервативам?

Все подобострастно рассмеялись, а охотнее всех дуботолк Серега.

– Они нас обошли, сволочи, во всем и навсегда! – сказал Белобрысый. – И обойдут еще круче, если мы сопли распускать станем!

Иваныч закончил копание в моторе, отворил дверцу, уселся за руль, повернул ключ зажигания. Двигатель вспыхнул негромко, как примус, заработал, и Белобрысый захохотал:

– Иван Иваныч! Левша ты наш великорусский! Опять немецкую блоху подковал!

На другой день Кольча пошел в училищную библиотеку и попросил книгу про Левшу. Только поздней ночью кончил читать рассказ Лескова.

Чтобы не мешать своим сокоечникам, дочитывать пришлось в коридоре, под жидким светом маломощной лампочки, прислонясь к холодной серой стене.

До вчерашнего вечера Кольча не слышал про Левшу и блоху и не читал этот рассказ. Теперь он знал, о чем шла речь и каким образом Белобрысый похвалил Ивана Ивановича.

По привычке он подошел к форточке, достал пачку сигарет, снова закурил, похлопав себя по карману. Там лежала хрустящая сотня. Смущаясь, сегодня ее дал Кольче Иван Иваныч.

– Это твой заработок, – проговорил он, – за вчерашнее.

Топорик отказывался, но мастер сердился и даже бранился, чертыхаясь. Наконец сказал:

– Они мне столько заплатили! И велели тебе дать! И Васильевичу. Только ты, смотри, не болтай, нам ведь нельзя.

Он – что, совсем несмышленыш?

4

Наверное, через неделю Топорика из мастерской вызвал Петька-широкий. Мелкие, камбальи глазки его норовили выразить какое-то сильное чувство, да ничего у них не получалось – они такими и оставались – мелкими и невзрачными, только светлые, рыжеватые брови выгибались дугой.

– Там приехали… Тебя спрашивают…

Топорик, недоверчиво посмеиваясь Петькиному розыгрышу, все же вышел из мастерской и увидел «мерина», опершись на который, стоял Белобрысый.

– Коль! – крикнул он приветливо и помахал рукой с зажатой между пальцами сигаретой, а когда Топорик подошел, предложил: – Хочешь, прокатимся?

Сегодня он был один, без вечных своих кожаных спутников, да и на нем сегодня болталась джинсовая синяя курточка. И вообще, кто отказывается от таких предложений?

Кольча рванул в общагу, умылся, расплескивая воду, будто неумелый щенок, натянул свежую рубашку, самую симпатичную из тех, что подарил ему интернат в приданое, вышел к машине принаряженный, торжественный.

Он уселся рядом с Белобрысым, тот плавно тронулся с места, «мерс» выкатил с училищною двора, неспешно двинулся по асфальту, смягчая удары на мелких выбоинах, шикарная катушка, высокая мечта!

– Давай все-таки знакомиться, – сказал Белобрысый. – Как зовут тебя, я уже давно знаю. А меня звать Валентин. Только Валькой не кличь. Я этого не люблю. Лучше – Валентайн.

Он сиял правильными белыми крупными зубами, здорово загорелый. Так что лицо его, казалось, оттеняют светлые, почти белые волосы, а голубые глаза, под стать всем этим цветам здоровья, так и лучились доброжелательством и приветливостью.

Красив он был, этот не то молодой мужик, не то сильно взрослый парень, а если к доброму лицу этому прибавить его спокойную, без мата и вульгарных выражений, речь, можно подумать, что он учится в аспирантуре какого-нибудь сложного факультета, что перед вами образованный современный человек, который даже внешне талантлив и подает большие надежды.

– Ты знаешь, Николай, – неожиданно сказал Валентайн, – у тебя интеллигентное лицо. Как и у меня! А мне до чертиков надоели эти мои бульдожьи морды.

Топорик понял, что он имеет в виду своих соратников, и улыбнулся.

А сам еще ни слова не произнес. Внимая каждому слову Валентина, вдыхал вкусные запахи «Мерседеса», кожи и дорогого одеколона, замешанные на аромате импортных, с горчинкой сигарет, ощущал незнаемый раньше комфорт езды на отличной машине – какая-то иная, неведомая ему жизнь вдруг приблизилась к нему и принимала в свои объятия.

Машина выкатила на окраину, приблизилась к пустынной асфальтовой площадке, где стояли воротца, колпаки и прочие принадлежности, означающие, что тут можно упражняться начинающим водителям.

Валентайн остановился, не заглушая двигателя, вышел из-за руля, обошел машину и открыл Кольчину дверцу.

– Ну? – удивленно полуспросил он. – Чего ты ждешь? Садись за руль! Или не хочешь попробовать? Все хотят!

Подавленный неожиданностью, чувствуя, как холодеют пальцы рук и ног, Кольча вылез из машины и занял место водителя. Он провалился в удобном кресле, и Валентин, повернув какую-то рукоять, приблизил его одним движением к рулю.