Никто - Лиханов Альберт Анатольевич. Страница 35

– То-то и оно! Принадлежит всем! И не только тем, кто сейчас живет. Но и тем, кто до нас жил. После нас будет! Это общее богатство, понимаешь? И вдруг эту нефть ни с того ни с сего получает банда ублюдков. Только потому, что они где-то наверху. Они ею торгуют, гребут капусту, тырят ее в заграничных банках. Заежись!

Хозяин вертелся в кресле, даже подпрыгивал от ярости – никогда Кольча его таким не видел. Ясное дело, он завидовал всем этим смокингам, которые окопались в Москве и им достается что-то, недоступное Валентину. Но эта зависть смешивалась с презрением. Слушая шефа, Кольча соглашался, что сладости новая знать получает не за труды, а просто так или за что-то другое, неизвестное им, может, потому, что она близко к власти и деньгам.

– Тебе, наверное, кажется, что мы вчера наменяли кучу долларов, – возмущался Валентин, – так вот, для них это – тьфу! Плюнуть да растереть! В одном казино просаживают за вечер по десять штук. Один человек! Асколько их тут, настоящих крутых? И сколько этих казино? Сколько рестораций, куда без тысячи не появляются! Сколько роскошных гостиниц со всеми усладами развелось? И там снимают номера для офисов – на месяцы, на целые годы, чуешь?

Кольча кивал, пытался чуять, но что-то слабо у него выходило. Зато, чем ближе они подъезжали к родным пенатам, тем чаще он думал про эти доллары в чемоданах. Раньше ведь представления не имел, сколько там и чего в этих серебристых углах, и это сильно облегчало дело. А теперь он знал точную сумму. И она давила, жала на самую макушку: а что, если…

Что, если кто-нибудь узнает про такие деньги, про то, где они хранятся? Ведь это только кажется, будто знают об этом двое: Валентин и Кольча. А парикмахерша Зинаида – ведь она следила за работами в квартире с подушечками? А те два мужика – рабочие? И, может, кто-то видел Валентина, когда он приходил и уходил с этими приметными чемоданами?

Может, хозяин и правда был слегка экстрасенсом и угадывал чужие мысли, а скорее всего просто их соображения, как машина, катили в одну сторону, но на подъезде к своему городу Валентин пересел за руль, и они завернули в знакомый березовый колок. Кольча разглядывал рощицу, где они увиделись первый раз, – теперь безлистную, ранне-весеннюю, голую. Шеф остановился, сунул руку во внутренний карман – и вдруг достал пистолет.

Он нахмурил брови и наставил ствол на Кольчу. Сказал хрипло, ни с того ни с сего:

– Выходи!

Топорик хлопал глазами, ничего не понимал, но Валентайн был серьезен и строг. Сердце у Кольчи стало запоздало раскачиваться. Ничего не понимая, он выбрался из машины, и только тут хозяин расхохотался.

– Ну ты даешь, парень! – радовался он. – Неужто поверил?

«Это ты даешь!» – про себя отвечал Кольча. – Ну и шуточки!» Какая-то слабость утишала стук сердца, сползала в низ живота, в ноги. «Неужели я напугался? – спрашивал себя Кольча. – Неужели мог во все это поверить?»

Выходило, мог.

Они отошли от «мерса» шагов на десять, Валентин прицелился в дерево. Жахнул выстрел, потом второй. Он обернулся к Топорику, протягивая оружие, сказал:

– Попробуй!

Подал несколько советов: как стоять, как держать пистолет, как целиться, как нажимать курок. Сердце Кольчи вновь затрепыхалось, рука задрожала. Остановив дыхание, он нажал курок и увидел, как от березы, в которую целился, отлетел кусочек коры.

Удивительно, но с каждым выстрелом он успокаивался больше и рука становилась тверже. Грохот и толчок в руку наполняли непонятной радостью. Будто ты становился сильней, рука твоя получила продолжение: длинное, стремительное, убийственное.

Когда патроны кончились, Кольча уже не помнил никаких волнений, никаких обид. Он опять горячо любил Валентайна и ничего не хотел больше, чем пострелять еще.

Валентайн сказал, принимая оружие, вглядываясь в Топорика, примечая в его облике перемены:

– Нравится? Вот еще бы из снайперской винтовочки, а?

– Она есть?

– Найдем! Было бы желание!

– Найди! – попросил Кольча с необыкновенным жаром, и опять смутился: имел ли он такое право, просить – да не что-нибудь, а винтовку, Боже ты мой. Пистолетом бы овладел для начала-то! Впрочем, брякнул он все это по инерции, от перевозбуждения, и всерьез к разговору не отнесся.

Валентин засмеялся: было чему.

– Обязательно, – сказал он, – раз тебе так понравилось.

Они уселись в машину – опять за рулем хозяин, – спокойно выехали из рощи, подкатили к Кольчиному дому. Удивительно, но, когда выносили старые фибровые чемоданы, никто на них и внимания не обратил, хотя народу было немало. Все двигались по своим делам, все о чем-то думали, что-то разглядывали. Рассматривали и «Мерседес», но никто не обращал внимания на задрипанные углы, которые привез этот кар. Кольча и Валентин спокойно вошли в дом, сняли забавную одежку с серебристых чемоданов, уложили их в тайник.

Ну а там, в роще, когда Кольча закончил стрельбу, Валентин обвел руками место, где они стояли:

– Смотри!

Снег еще лежал между стволами, а там, где оттаяло, рыжела прошлогодняя трава. День стоял солнечный и теплый, свет и радость сопровождали их беспрестанно в этой, еще не до конца завершенной, поездке, и Кольча устыдился снова, когда Валентайн произнес:

– Через неделю – дней десять мы закопаем где-нибудь здесь чемодан с валютой. А я куплю еще один, точно такой же. И два пустых у тебя дома будут опять потихоньку наполняться рублями. Понял?

Да, Кольче было стыдно, что он поверил в пистолет, наставленный на него, подумал, будто брат сможет что-нибудь ему сделать. Убить? Какая глупость – среди бела дня, рядом с городом? За что? Да и кого? Надо было расхохотаться, вот и все, а он по своей угрюмой привычке опять отнесся к этому всерьез. Затрясся, сердце уронил, подумал… Впрочем, ничего не подумал, просто поверил хозяину, его всерьез отданному приказу, оказался в дурацком положении. Ну и шуточки!

А он! Действительно, без всяких дураков верит ему до последнего, раз посвящает в эту тайну одного-единственного. И если про тайник знают парикмахерша Зинаида и двое работяг, о березовой роще и правда знают лишь они двое.

И все-таки опять что-то в Кольче нехорошее ворохнулось, снова он не поверил хозяину до конца, хотя и звал его в мыслях братом. Он подумал: если тот сам никому больше не скажет…

Перебрал в памяти всех, кого знал. Получалось, что сказать Валентин про рощу может очень многим, но если они закопают чемодан вдвоем, как сказал шеф, место станет известно, таким образом, действительно лишь двоим..

10

Наутро Кольчу разыскал Гнедой, попросил денег на курево и, между прочим, перебирая убогие интернатские новости, сказал, что Гошку увезли в московскую больницу, потому что здешняя ничего поделать не может.

Кольчу сильно кольнуло где-то меж лопаток, каким-то непонятным шильцем – острым и быстрым. Он вспомнил, как Гошман рассказывал ему про свою болезнь и про то, что спасти его могла бы только кровная родня – братья да сестры. Требовалось пересадить костный мозг, его частицу.

Всякие мысли про человеческое устройство Кольча с содроганием выкидывал из себя, вот уж кем бы он не сумел стать, так врачом или хотя бы санитаром. Разбирать и чинить машину – простое дело, там бесчувственные железяки, но залезть внутрь человека, в его кровь и кости – от этого воротило, от одних лишь мыслей об этом.

Костный мозг. Что это? Кольча ел, бывало, то, что называли костный мозг, похожий на жир, выколачивая его из больших говяжьих костей, – неужто такое же и у людей? Только Гошман говорил, в позвоночнике… Бр-р…

Что же с Гошкой? В Москве… Эх, был бы настоящим другом, заехал к Гошке, привез передачку, вот бы обрадовался, ведь он там совсем один, но… Нет, заехать бы не смог. Валентин велел эту поездку держать в совершенной тайне. И не надо разжевывать, почему. Так что в ответ на рассказ Гнедого Кольча просто задумчиво посмотрел на него да отстегнул на курево лишнюю десятку, слушая восторженную повесть о том, как они тогда наутро споткнулись о его мешок со сладостями.