Паводок - Лиханов Альберт Анатольевич. Страница 24

– Кира Васильевна, – склонился он к Цветковой, деликатно, в рамках, заигрывая и едва обнимая огромными лапищами. – Кира Васильевна, успокойтесь, вы правы, конечно же, но теперь все позади!

Кира подняла голову, достала из-за рукава батистовый платочек, промокнула слезы, внутренне стыдясь себя. Так она еще никогда не срывалась. И хоть дело как будто закончилось благополучно, пусть не для нее лично, для группы Гусева, сама она ничего не приобрела, кроме глупого публичного скандала, – надо все-таки держать себя в руках.

Кирьянов улыбался, поглядывая на нее с видимым удовольствием.

Ну вот, кажется, эта нелепость в форме женщины уже проморгалась, уже отошла благодаря его такту, умению ладить с людьми: когда властно, а иногда и деликатно, даже с долей нежности.

Он подвинул к ней стакан, вынудил выпить немного, заесть лосятиной, делая все это снисходительно и в то же время заботливо, добродушно.

– Милая вы моя, – приговаривал он, – нас, мужиков, прижимать надо, ружье на нас надо наводить, а то тут, в безлюдье и, простите, в безбабье, омедвежимся вовсе.

Пигалица, отходя, недоверчиво взглядывала на него, а он, честно признать, удивлялся ее сегодняшней прыти: устроить такой спектакль у него на именинах, разве мог он подумать? Но ничего! Кто-кто, а он, ПэПэ, мог уладить и не такое.

Приговаривая, успокаивая Цветкову, Кирьянов, однако, скучал. Спроси его об этом, он ни за что не признался бы, наоборот, театрально захохотал, но факт оставался фактом. Эти гости, орущие, поющие, пляшущие, вновь не обращали на него никакого внимания. Словно отбыли обязательную программу, выслушали, к примеру, доклад, едва дождавшись конца, и теперь гужуются – дорвались до спирта, до еды, музыки. Улыбаясь, но едва сдерживаясь, Кирьянов оглядел публику. Народ был сбродный – несколько поселковых, здешних, приглашенных для большинства, остальные – бухгалтер, несколько спецов, некрасивая радистка, допущенная в общество из-за отсутствия женщин, завхоз, к которому приехала жена, начальник радиостанции и Лаврентьев.

В другом, цивилизованном месте, отметил Кирьянов, эту необразованную голытьбу он не допустил бы близко, единственное, на что могли рассчитывать они, скажем, в городе, так на снисходительный кивок головы при встрече. Здесь же приходилось. Приходилось сидеть с ними, пить спирт, заигрывать, ломать ваньку, изображать добродушие и щедрость.

«Послать бы сейчас их к черту, – подумал Кирьянов, – врезать кулаком по столу, чтоб проломить фанерную столешницу да напугать до смерти, заорать, надрывая глотку, – должны же они понимать, с кем пьют!»

Он зевнул, скучая. Цветкова сидела успокоенная, больше уговаривать ее он не собирался, но и стучать кулаком не собирался тоже. Тут уж – любишь кататься, люби и саночки возить, само не стронется.

К ним подсели Лаврентьев и начальник радиостанции.

– Пе-етр Петро-ович! – растягивая слова, говорил Лаврентьев, жестикулируя своими аршинными ручищами. – Приструнить этого Храбрикова надо, а то, в конце концов, житья никакого!

– Приструним, приструним! – отговаривался Кирьянов. – Накажем, если надо, а то и уволим. Чего там, в самом деле! Но вы уж тогда будьте справедливы! Вон он сколько сэкономил нам. И потом – работать с ним надо! Воспитывать! Он человек беспартийный, недозрелый, мы доводить до кондиции его должны.

– Ха, до кондиции! – воскликнул Чиладзе, поигрывая глазами. – Он тут любого из нас сам до кондиции доведет. И похоронный марш сыграет.

– Ну вот, – вскинулся, хохотнув, Кирьянов, – уже о похоронном марше заговорили! Да разве мы на похороны собрались?

Лаврентьев и радист отчужденно молчали.

– Все-таки надо бы с Храбриковым кому-нибудь полететь, – сказал Лаврентьев. – Не ровен час…

– Летите! – беспечно ответил ПэПэ. Занудство Лаврентьева и Чиладзе порядком надоело ему. – Летите! – повторил он снова. – Но меня увольте. Я чужую работу делать не намерен.

Кирьянов улыбнулся, стараясь выгнать из себя неожиданную хандру, стараясь искусственно создать хорошее настроение, это он умел. Он вскочил, оглаживая светлый, по случаю праздника надетый костюм.

– Кира Васильевна, – крикнул Кирьянов, вновь привлекая к себе внимание, отодвигая как бы других. – Давайте сюда.

Он не повторил приглашения, хотя Цветкова еще сидела, не решаясь, подхватил ее со стула, аккуратно поставил рядом с собой, наклонился, чтобы добраться до ее талии, пошел в старомодном танго. Гости образовали круг. Глядя в глаза Цветковой и смущая ее до краски, ПэПэ выделывал всевозможные сногсшибательные пируэты, вспоминая то, что умел, импровизировал, и все это выходило у него легко, даже изящно, потому что партнерша не мешала ему, он не должен был приноравливаться к ней: партнершу он просто вскидывал, если она не понимала его, переносил по воздуху, как переносят легкую мебель.

В каком-то крутом повороте краем глаза Кирьянов увидел Чиладзе и Лаврентьева. Подхватив пальто и шапки, они топтались у дверей. ПэПэ понял их – хотят утащить с собой и Киру, но она, слава богу, не видит их, от спирта и стремительных поворотов, поди-ка, кружится голова, не то что люди – стены плывут у мышки, да и ни к чему она вам, господа хорошие. Потолкавшись, Чиладзе и Лаврентьев вышли из столовой, никем не замеченные, кроме ПэПэ.

«Пусть летят, в конце концов, – благодушно подумал Кирьянов. – Пусть летят, коли охота, только, не паникуют и компанию не рушат».

Танец продолжался, гости посмеивались, однако негромко – Кирьянов танцевал все-таки с начпартией, а там черт знает, какие у них отношения – ведь иногда даже смеяться надо сознательно, к месту и с толком.

ПэПэ махнул рукой, видя умоляющие глаза Киры, гости, словно бы по команде, расслабились вновь, наполняя стаканы, закусывая, шумя, танцуя.

– А ведь вы, – сказала неожиданно Кира, – вполне обошлись бы без них.

Он кивнул, щедро улыбаясь, потом сообразил, что говорит Цветкова о гостях, отодвинул ее от себя, продолжая танцевать, окинул взглядом. Сначала он думал вразумить ее, дать понять, что психоаналитика не для нее, но неожиданно расхохотался.

– Точно! – хрипло шепнул ей в ухо. Она слегка отодвинулась. Танец разгорячил его, и, видя, что Кира отстранилась от него, несильным движением прижал ее к себе. «Ого, – подумал он тотчас, – а я-то думал», – и деликатно переложил ладонь чуть ниже. Цветкова попятилась, он исправился, боясь спугнуть ее, а сам захохотал, как бы продолжая разговор, но думал совсем о другом.

– Точно! – повторил он, наклоняясь к Кире и принюхиваясь к ее приятно пахнущим волосам, и вдруг предложил: – А давайте пошлем их к черту!

Кира не поняла, он разъяснил, что можно сходить на радиостанцию, и эта дурочка обрадовалась, немедленно побежала одеваться. «Надо бы заставить ее выпить, – подумал он, чувствуя, как в висках начинает тукать кровь. – Ну, да ладно. Дома, кажется, есть коньяк».

Стараясь быть непринужденнее, он подкрутил на полную мощь транзисторы и как бы невзначай вышел за Кирой.

На улице были густые сумерки. Луна просвечивала мутную кисею, образуя возле себя круг, напоминающий белесый нимб.

– Похолодает, что ли? – спросил вслух Кирьянов, беря Киру под руку и поеживаясь от холода.

– А по сводке – метель, мокрый снег, – засмеялась Кира, – ну, эти синоптики!

Неспешно, прогулочным шагом, они дошли до радиостанции, и Кира совсем было успокоилась. Она делала все, что могла, и оказалось – возможно невозможное. Да, самым удивительным во всей этой истории ей представлялось поведение ПэПэ. Готовясь к своему публичному бунту, она ждала возмущения и ярости Кирьянова, а вышло все гораздо проще и нормальнее – то ли он понял, не дурак же, в конце концов, то ли испугался? А может, опять играет.

Так и не поняв, что произошло с Кирьяновым, Кира толкнула дверь. Посреди комнаты стояли Чиладзе и Лаврентьев, оба какие-то взъерошенные. «Как они обогнали нас? – удивилась Кира. – Улица в поселке одна…» Тут же она поняла: прозевала что-то очень важное, словно закрыла глаза и на мгновение уснула. Да, да, да! Так оно и случилось. Всех всполошила, подняла на ноги, а сама, успокоенная Кирьяновым, стала думать о случившемся в прошедшем времени. В прошедшем… Почему – в прошедшем? Ведь ничего еще не прошло, ничего не закончилось.