Глоток перед битвой - Лихэйн Деннис. Страница 21

Энджи закрыла входную дверь.

Симона плюнула мне в лицо:

– Ты убил мою сестру!

Я прижал ее спиной к дивану, вытер с подбородка плевок и очень медленно произнес:

– Я не сумел защитить ее. Улавливаете разницу? Кто-то другой нажал на спусковой крючок, а оружие ему в руку вложили вы. Разве не так?

Извернувшись, она вцепилась мне в щеки:

– Нет! Это ты ее убил!

Плотней прижав ее к дивану и придавив ее руки коленями, я зашептал ей в самое ухо:

– Пули пронизали грудь Дженны, как будто там ничего не было... ничего, Симона... вообще ничего... Крови было столько, что хватило на двоих: полицейские подумали – я тоже застрелен. Она умерла утром на глазах у толпы зевак, она кричала, она упала, раскинув ноги, а та сволочь, которая нажимала на курок, выпустила в нее целый автоматный магазин, и почти все пули попали в цель.

Извиваясь, насколько это было возможно под 180 фунтами моего веса, придавливавшими ее к дивану, Симона пыталась ударить меня головой:

– Будь ты проклят... ублюдок!

– Это верно, – ответил я, почти касаясь губами ее уха. – Верно, Симона. Я ублюдок. Я держал вашу умирающую сестру на руках и ничем не мог ей помочь, а потому заслуживаю, чтобы меня называли ублюдком. Но вот у вас нет оправдания. Вы определили место казни, а сами оставались в шестидесяти милях и сидели здесь, покуда Дженна испускала дух. Вы сказали им, куда она направляется, и тем самым позволили им убить вашу сестру. Разве не так?

Она заморгала.

– Разве не так все было, я спрашиваю?!

Глаза ее на мгновение закатились под лоб, а потом голова упала и по щекам ручьями хлынули слезы. Я подался назад, потому что от прежней Симоны не оставалось уже ничего. Она рыдала все громче, всхлипывая, задыхаясь, давясь слезами. Скорчившись на диване, подтянув колени к животу, она колотила кулаками по ручке дивана, и рыдания то затихали, то начинали сотрясать ее тело с новой силой, словно всякий раз, когда она делала вдох, что-то пронзало ее легкие невыносимой болью.

Энджи дотронулась до моего локтя, но я отмахнулся. Патрик Кензи, великий сыщик, способный довести женщину до невменяемого состояния. Ай да Патрик! Может быть, для полноты картины пойти домой да изнасиловать монахиню?

Симона перевернулась на бок и заговорила – невнятно, потому что губы ее по-прежнему были прижаты к диванной подушке:

– Вы работаете на них... Я говорила Дженне, что она дура, раз доверилась вам и этим жирным белым политиканам... Никто из них пальцем не пошевелит, чтобы помочь черному... Я подумала, что... раз вы получили от нее то, что вам было надо, то теперь...

– ...избавлюсь от нее, – сказал я.

Она еще плотнее уткнулась лицом в подушку, И снова раздались сдавленные гортанные звуки. Через несколько минут Симона сказала:

– Я позвонила ему, потому что представить себе не могла, что человек...

– Кому? – перебила ее Энджи. – Кому вы позвонили? Сосии? Это был он?!

Она затрясла головой, а потом вдруг кивнула:

– Он сказал, что все уладит... что вправит ей мозги, объяснит что к чему. Вот и все. Я представить себе не могла, что человек может так поступить с собственной женой...

Женой?

Симона посмотрела на меня:

– Она бы никогда не победила... С ними ей было не совладать... Не ей бы с ними бороться... Не ей...

Я сел на пол у дивана и протянул ей снимок:

– Это Сосия?

Она взглянула, кивнула и вновь зарылась лицом в подушку.

– Симона, – спросила Энджи, – где все остальное? В банковском депозитарии, в сейфе Дженны?

Симона покачала головой.

– А где же? – спросил я.

– Она мне не говорила. Всегда повторяла только: «В надежном месте». И еще объяснила, что специально держала одну фотографию в банке, чтоб сбить их со следа.

– А что там было еще, Симона?

– Дженна говорила – «всякая пакость» и в подробности не вдавалась. А если я начинала допытываться – сердилась. Что бы там ни было, каждый раз, когда у нас заходила об этом речь, для нее это всегда была встряска. – Симона подняла голову, посмотрела мне за плечо, словно кто-то стоял в дверях. – Дженна! – сказала она и вновь разразилась рыданиями.

Тело ее содрогалось в конвульсиях так неистово, что я понял – в ней немного осталось. Я нанес ей тяжкую рану, а весь прочий ущерб на много дней и лет вперед причинила себе она сама. И потому я позволил своему гневу уйти, улетучиться, испариться, и, когда он освободил мое тело и душу, я увидел перед собой на диване лишь сотрясающегося от рыданий человека. И, протянув руку, я коснулся ее плеча.

– Не трогайте меня! – отпрянула она.

Я убрал руку.

– Что ты расселся здесь, белая сволочь?! Убирайся из моего дома вместе со своей потаскухой!

Энджи шагнула к ней, но остановилась, на секунду закрыла глаза, потом взглянула на меня и кивнула.

Говорить больше было не о чем, и мы ушли.

Глава 14

Избегая всяческих разговоров о Симоне Анджелайн и о сцене, разыгравшейся у нее в квартире, мы уже одолели половину расстояния до Бостона, когда Энджи выпрямилась и с такой силой ткнула пальцем в кнопку моего плеера, что кассета вылетела из гнезда и упала на пол. И к тому же еще – на середине «Шайн э лайт». Настоящее святотатство.

– Подбери, – сказал я строго.

Она послушалась и швырнула ее в кучу других кассет.

– Неужели ничего, кроме этого старья? – спросила она, роясь в моей фонотеке.

– Поставь Лу Рида, – посоветовал я. – Это в твоем духе.

Она послушала «Нью-Йорк» минут пять и кивнула одобрительно:

– Вот это нормально. Как она к тебе попала? На сдачу дали?

Я свернул к супермаркету, и Энджи вышла купить себе сигарет. Вернулась она с двумя экземплярами «Ньюс» и один вручила мне.

Таким образом, я смог убедиться, что уже второе поколение Кензи до известной степени обрело бессмертие – мой нетленный, хотя и черно-белый образ, запечатленный 30 июня, будет заморожен на вечные времена и доступен моим далеким потомкам на микрофильме. Я сам себе уже не принадлежу в этот миг, я обезличен, хотя, казалось, ничего не может быть более личного – я же помню, как сидел на корточках над Синей Бейсболкой, а за спиной у меня лежало распростертое тело Дженны, в ушах звенело и мозги тщетно пытались стать на место в черепной коробке. Сотни тысяч людей, не имеющих обо мне понятия, уже проглотили эту информацию вместе с завтраком. Напряженнейший момент моей жизни, миг наивысшей, быть может, интенсивности бытия будет всего лишь принят к сведению девицей из бара в Саути или двумя биржевыми брокерами, поднимающимися в лифте в каком-нибудь небоскребе. Действует ненавистный мне Принцип Глобальной Деревни.

Но зато я наконец узнал имя убийцы. Куртис Мур. Сообщалось, что он доставлен в Бостонский городской госпиталь и находится в критическом состоянии, врачи прилагают отчаянные усилия для того, чтобы сохранить ему ногу. Восемнадцать лет, член банды, контролирующей несколько кварталов в Роксбэри, – эти ребята в качестве знаков отличия используют, так сказать, атрибутику бейсбольной команды «Новоорлеанские святые». На третьей странице газета поместила фотографию его матери, державшей в руках его пор трет в рамке, сделанный в десятилетнем возрасте, и привела ее слова: «Мой мальчик не якшался ни с какой бандой и никогда не делал ничего плохого». Она требовала провести расследование и утверждала, что инцидент имеет «расовую подоплеку». Ей даже удалось увязать его с делом Чарльза Стюарта – тогда и окружной прокурор и все вообще поверили Стюарту, утверждавшему, что чернокожий парень убил его жену. Парня арестовали и, вероятно, законопатили бы надолго, если бы страховой полис, оформленный Стюартом на жену, не заставил кое-кого в суде нахмурить брови. Когда же Стюарт нырнул с моста в Мистик-ривер, это окончательно подтвердило то, что для большинства было очевидно с самого начала. Случай Куртиса Мура имел со случаем Чарльза Стюарта столько же общего, сколько штат Джорджия – с советской Грузией [2], но в данную минуту я решительно ничего не мог предпринять по этому поводу.