Американские каникулы - Лимонов Эдуард Вениаминович. Страница 17

Моя кульминационная, заключающая книгу сцена несостоявшегося убийства, по ее мнению, должна быть проведена быстрее. Против самого убийства она, нет, не возражает. Ее не интересуют психологические мотивировки, все мотивировки вычеркнуты ею, она относится к проблеме по-американски: хочешь убить – убей, не раздумывай. Она презирает моего героя, слюнтяя, который не убил в конце концов. Я, просмотрев все ее заметки на полях и между строк, относящиеся к сцене убийства, также начинаю сомневаться в своем герое. «А может быть, мой герой не настоящий мужчина?» – грустно думаю я. «Быстрее надо!» – разумно и хладнокровно замечает редакторша, вонзив карандашную стрелу во фразу: «…мои пальцы тихо придвигались к спусковому крючку…»

«Им виднее, – думаю я робко. – У них стрельба в президентов – национальный спорт. Они – профессионалы. Я же – робкий европеец… – думаю я самоуниженно. – Куда мне до них!»

А что же ей – американскому редактору – понравилось в моей книге?.. Только одно поощрение с тремя восклицательными знаками нашел я, опять перерыв свою истерзанную рукопись. Одно только место ей пришлось по душе. Вот оно. Сцена на кухне: «Все мы, сидя на кухне в различных позах, осудили маркизу за ее полиэстеровые брюки и решили, что англичане все же очень провинциальны. Даже лорды».

Двойник

В почтовом ящике – пакет. Адрес отправителя – религиозной организации – американский. Вынул пакет, верчу в руках, не могу понять, какое отношение я имею к ним и откуда они взяли мой адрес. Открыв пакет, обнаружил там книгу. Карманная, на русском языке Библия. Совсем уже решив, что распространители слова Господня добрались до меня случайно – получили мою фамилию и адрес от шутника-приятеля, я все же новенькую Библию перелистнул. И, к удивлению своему, обнаружил на титульном листе следующее посвящение, подписанное именем Джон: «Дорогому Эдварду, в память о нашей встрече, с надеждой на будущее, от его близнеца».

После этого я тотчас его вспомнил. Мой двойник. Преподобный Джон. Обещал обратить меня в свою веру и сдерживает обещание. Не забыл. Упрямый отец Джон.

Приятель организовал нашу встречу в Нью-Йорке.

– Я хочу познакомить тебя с одним любопытным человеком, – сказал Стив и посмотрел на меня вопросительно. И, очевидно, предугадывая мою реакцию, тотчас добавил: – Не бойся, это не будет скучно. Поверь. Приходи ко мне в воскресенье, и он тоже придет. Потом пойдем куда-нибудь пообедаем.

Я не люблю людей. То есть я не люблю человека массового, и массовый мужчина еще ужаснее массовой женщины. Массовую женщину хотя бы можно выебать и нащупать что-то общее. Но, во-первых, я верю вкусу Стива, он меня неплохо знает и знает, как скучны мне нормальные лица, раз приглашает – значит, что-нибудь острое, приперченная личность для меня заготовлена. Во-вторых, даже если и неинтересным окажется экземпляр, я Стиву кое-чем обязан, в частности, публикацией одной из моих первых книг, редактором которой он был. В случае крайней необходимости, пострадаю пару часов – я их должен Стиву.

В воскресенье в августе я пришел в квартиру Стива на Сент-Марк плейс, разумеется, вовремя. Хотя и старался прийти попозже, но пришел первым. Внизу бесконечно, пулеметными очередями стучал дверной автоматический замок. Очевидно, кто-то из жильцов уехал на уик-энд из нью-йоркской августовской бани, каким-то образом навечно оставив кнопку «дверь» прижатой, или нечто испортилось в несложном механизме открывания двери. Стива я застал едва вставшим из постели.

Мы заговорили о чем-то, но ни я не спросил его о другом госте, ни он не старался сообщить мне, кто гость такой и чем он занимается. Наконец раздался звонок в дверь, и Стив, сказав: «Вот и Джон», – посмотрел на меня с любопытством.

Вошел человек в таких же, как у меня, очках, одного со мной, пожалуй, роста. Мы представились, он сел за стол. Мы пили вино, и Джон тоже получил бокал. Стив и Джон обменялись несколькими фразами. Стив все время смотрел на меня, чего-то ожидая. Наконец он спросил меня:

– Ты не находишь, Эдвард, что вы с Джоном очень похожи?

Я всмотрелся в человека внимательнее. Нет, он был чужой человек, лицо его мне было незнакомо.

Лишь с большим трудом, напрягшись, я обнаружил в его лице черты моего лица. Нос, губы были те же, строение скул, волосы. Сходство, если оно было, усугублялось, должно быть, одинаковым стилем прически – короткие волосы его были зачесаны назад небольшим коком над лбом, обычная прическа эпохи Элвиса Пресли конца 50-х годов. У меня такая же. И на нем были очки того же стиля, что и мои – в темной пластиковой оправе.

Возможно, мы были одинаковы, но я видел нас разными. Одинаковы физически. Но я его не узнавал до того, как Стив указал мне, что это мой двойник. Дело в том, что я себя представлял другим. С тем же чертами лица, но иным. Я хотел видеть себя иным и видел.

Лицо его мне не понравилось. Если бы я был женщиной, я бы не смог влюбиться в его лицо. В лице его было что-то нехорошее и даже неинтересное. Проглядывало сквозь черты. Это наблюдение смутило меня. Неужели и у меня такое лицо?

Прежде всего, он был здоров. Здоровое лицо.

И ничего, на мой взгляд, изобличающего духовность в нем не присутствовало. Никаких выделяющихся черт. Глаза были почти незаметны. Были заметны очки.

И даже более того – его лицо было лицом неинтересного square [19] человека. Такое лицо могло принадлежать бизнесмену, и даже бизнесмену без особенной фантазии, владельцу, может быть, магазина готового платья, не бутик, а ширпотребной уродливой одежды. Еще оно могло принадлежать инженеру, скажем, инженеру автомобилестроительной фирмы в Детройте. Судя по лицу, Джон был человеком не очень высокого полета.

Только чуть позже, уже в ресторане, куда мы вышли пообедать, до меня дошло наконец полностью, что Джоново лицо не только лицо Джона, но и копия лица писателя Эдуарда Лимонова. Меня это несложное открытие очень поразило. Сидя за столом против своего двойника, потягивая красное вино, я с ужасом вдруг вынужден был тут же пересматривать мои собственные представления о себе и о том, каким меня видят люди. «Неужели я такой же несимпатичный и даже уродливый?! – думал я. – Эти тонкие бескровные губы, вздернутый нос, невидный подбородок и предательская складка под подбородком – следствие унаследованного от матери строения… Да все это не только не эталон мужской красоты, но, скорее, стертый, несвежий эталон мужской посредственности». Я проходил с моим лицом тридцать семь лет по земле и только сейчас открыл, какая же я невыразительная тусклятина.

За вторым блюдом меня бросило в жар, я поминутно вытирал салфеткою со лба холодный пот, хотя хорошо прокондиционированное помещение ресторана не пропускало августовскую липкость к обеду. «Урод! Тусклятина!» – думал я, поглядывая на Джона. Непривлекательнее всего наше лицо выглядело в полупрофиль.

Рядом сидел Стив, хотя и некрасивый, маленького роста человек, но смахивает на Жана Жэнэ. Его лицо очень некрасиво, но интересно. Я бы сменялся лицами со Стивом.

По мере нашего продвижения к десерту настроение мое все более и более портилось. Этому способствовало еще и то обстоятельство, что Джон, узнав, что я равнодушен к христианству, стал вежливо направлять меня на путь истины, говорить мне о сотворении мира, опровергать дарвинизм, который я и не собирался защищать, и все такое прочее. Нет для меня людей неприятнее, чем «джезус фрикс» [20], – как я их зову. На меня пахнуло ханжеством и чистотой христианских публичных библиотек, куда я порой захаживал скоротать время и погреться в тяжелые для меня первые мои нью-йоркские зимы. Когда же я, в конце концов, недовольно-скептически огрызнулся на его вежливую христианскую лекцию, он заткнулся, сказав мне, что пришлет мне Библию, и в ответ на мое «спасибо, не нужно» терпеливо объяснил, что если даже я буду заглядывать в Библию только раз в год, это уже будет хорошо и благо.