Русское психо - Лимонов Эдуард Вениаминович. Страница 8

Нельзя сказать, кто же собственно заглавный протагонист «Pulp Fiction». Растолстевший длинноволосый идол 70-х годов из «Saturday night seaver» Джон Траволта, исполняющий роль одного из гангстеров? Нет, вторая роль. Девка, некрасивая, черноволосая подружка гангстера, босса Траволты с собачьим или кошачьим именем Ума? А фамилия ее, похожа по звучанию на Лив Ульман… Ума Турман? Ума Турмер? Короче, Ума? Нет, она второстепенный персонаж и участвует лишь в части фильма. Брус Виллис? Нет, и не он. Ничем не выпячивается из других. Харви Кейтель? Вторая роль. А кто? А в «Pulp…» нет главного героя. Это уже эпоха «мы», а точнее «они-эпоха». Протагонисты Тарантино — это типажи, социальные силуэты, и только. Бесчувственные убийцы (между прочим), коллектив, стая без главного, без вожака. Тарантино взял эпизод обычной рабочей ситуации новых бандитов, увеличил его, раскрасил, и выпустил в прокат. У него никогда нет истории, у этого режиссера, у него есть эпизод истории и крупный план деталей. И ядовитые цвета. И ни одного индивидуума. Принципиально. Первый гангстер, второй гангстер, а босс гангстеров сам даже еще более незаметный гангстер.

Секса в фильме тоже нет. Есть сцена — наказания сексом, гомосексуальная, и единственная женщина фильма та же отвратная Ума с грязными волосами а ля Гоголь, по-гоголевски кокетничающая с Траволтой в ресторане, куда ее с ним отправил ее якобы man, — босс Траволты — начинает загибаться от героина. Вместо секса.

И все-таки, и именно поэтому, «Pulp Fiction» — шедевр. Потому что это в первый раз, и это правдоподобно, это как в жизни, где истинно любопытные и цельные характеры чрезвычайно редки, но бродят недоделанные, брошенные на полпути люди. Остроумничают, жуют гамбургеры, убивают, и все это не свое, даже своей родинки на заднице нет.

«Прирожденные убийцы» — также фильм «они-эпохи». Это фильм отвращения к Соединенным Штатам, к тому, что называется цивилизацией, к людям. Все окружающие пару (вполне условную) основных персонажей — nightmares people — люди кошмаров. Да и сама пара героев, пародирующая классическую американскую гангстерскую балладу-историю Бонни и Клайда — тоже nightmares couple. Это, разумеется, метод — намеренный гротеск. Интересно, что режиссер Оливер Стоун — известный своими вполне традиционными фильмами, такими как «Platoon» (фильм о вьетнамской войне) для «Прирожденных убийц» вдруг воспользовался стилем другого, прямо противоположного ему американского режиссера — Дэвида Линча. И создал шедевр. По мне — это Дэвид Линч.

Почему шедевр? А он довел до абсурда отвращение к Америке. Ко всей Америке, во всех ее проявлениях. Фильм смотришь, как будто нажравшись наркотиков, вызывающих отрицательные галлюцинации. Отвратительна семья «Бонни». Показан отвратительный еврейский отец героини, пузатый, в трусах, вожделеющий дочь, мертвякового типа мамаша.

Отвратителен в фильме один из активистов — героев фильма — тележурналист. Отвратительны «правоохранительные органы» — полицейские и больной изувер — начальник тюрьмы. Сказать, что это — приговор Америке — мало. Это скорее призыв к уничтожению Америки. Я бы рукоплескал, если бы кто-нибудь создал подобный фильм о России, также достаточно отвратительной стране, ибо она зазналась и нуждается в хорошем зеркале.

Хладнокровные, рождённые убивать архетипические «Бонни и Клайд» мочат всех направо и налево. И никого из тех, кого они уложили, не жалко. Разумеется, это гротескное преувеличение и символизирует степень отвращения «героев» к миру, к своей Америке. В Штатах время от времени появлялись фильмы, где содержались элементы отвращения к Америке, но чтобы такая обжигающая волна ненависти и отвращения! Никогда ещё!

Рождённые убивать, как выяснилось, не выдумка Тарантино или Стоуна, но социальное явление, талантливо замеченное ими. Уже через несколько лет прирождённые убийцы будут хладнокровно бомбить Сербию с крылатых машин. А сегодня засыпают бомбами Афганистан. За штурвалами сидят герои Тарантино и Стоуна. Они с удовольствием бы забросали бомбами свои гнусные городки в Соединённых Штатах, но за неимением выбора выбомбливают, что позволено. Подытоживая, можно сказать, что когда появлялись шедевры в рамках жанра художественного фильма, это когда режиссёры стояли как можно дальше от театра и ближе к Человеку, как доктора. Лучшее в наших четырёх шедеврах не от жанра. Это истории, созданные с помощью техники фильма, но они имеют больше общего с медицинским обследованием, с обществоведением. Подобно тому как Бальзак, например, был, прежде всего, гениальным социологом. Свою социологическую работу он, однако, исполнил в жанре романов. Так случилось.

…Летящий край горчичного пальто Марлона Брандо, свежие сиськи Марии Шнайдер — это великолепно увиденная клиника, история великолепной болезни.

Асанга и Майтрея

Мне рассказал эту буддийскую притчу Вадим Пшеничников из шахтёрского городка Анжеро-Судженска, я с ним переписываюсь, и мне она так понравилась, потому что я чувствую, что большинство современников видят меня собакой в лишаях и гниющих ранах, что я эту притчу присвоил для своего объяснения.

Арья Асанга был буддийским вероучителем и реформатором и жил в четвёртом веке. Он проповедовал учение Майтреи — Будды будущего. Как считается, — Майтрея передал через Асангу свои откровения. Представьте себе мокрую липкую Индию — множество растений, так как растительность там трудно извести, чуть что — она прёт из всякого угла. Я видел в войну в Гаграх в 1992 году, как тамошняя зелёнка без проблем победоносно пробила асфальт скоростного приморского шоссе и торжественно колыхалась, высокая. А в Индии — растительность ещё сильнее. Так вот, в мокрой, липкой Индии в лесной чаще на верху горы живёт отшельником Асанга. Невозмутимый, тощий, исцарапанный, смуглый, в вылинявшей набедренной повязке. Вначале она была шафрановая, домашнекрашенная в такой цвет подвядших лепестков опиумного мака, но вылиняла. Нити ткани повязки — крупные, толстые, поскольку выделана ткань вручную индийскими крестьянами. Вот такой тип на верху горы. Нормальные люди живут внизу в долине во множестве.

Пшеничников так характеризовал мне Асангу. «Мужик серьезный, думал и медитировал для себя, а не для людей, пытался войти в контакт с высшими силами, с Буддой (комическим принципом, а не человеком), приобрёл мудрость конечную, сам стал Буддой, как считается».

Так вот, Асанга прозрел, увидел Майтрею, записал откровения, которые ему продиктовала мудрость учителя. Но его стремление посеять мудрость также и во всём человечестве, было чрезмерным. Он попросил Майтрею — типа, — книги книгами, но ведь мирянам трудно разобраться в метафизике, у них совсем нет веры в Истину, и поэтому мир блуждает во тьме невежества. Если бы ты сам, о, Майтрея, явился мирянам как мне во плоти, то мир поверил бы в тебя, внял бы мудрости. Кто сможет усомниться тогда в тебе, в твоём величии, в твоём великолепии? («Асангой двигали благие намерения, которые хуже воровства, он хотел силой умудрить весь мир. Выбрал простое недиалектическое решение проблемы. Вот есть знание: Жизнь — страдание. Страдание же происходит из привязанностей, уничтожь привязанности, и не будешь страдать, уничтожить их можно, думая головой и оставаясь честным», — комментирует Пшеничников). Асанга представлял, что Майтрея явится в радужных лучах, улыбающийся мудрой улыбкой Нирваны, и все прозреют, крестьяне перестану напрягаться ради брюха, гоняться за девками, напиваться и драться насмерть, а сядут медитировать.

А Майтрея понимал, что Асанга путает причину и следствие: ведь находит только ищущий. Даже грибы в лесу надо искать, не то что истину. Но согласился показать мирянам. «Я буду сидеть на плече твоём, Асанга, — говорит, — а ты иди вниз, в долину». Тот обрадовался, и как Заратустра в первый раз за многие годы пошёл в долину. Но люди увидели его и стали вести себя не так, как ожидал Асанга. Все указывали пальцами на него, гримасничали и, вообще, всем видом показывали, что им не нравится. «Что это у тебя на плече?» — спрашивали. «А что?» «Паршивая собака, вся в язвах и струпьях». («И все эти ребята из долины видели одно и то же», — комментирует Пшеничников). Тогда Асанга прозрел и понял, что каждому своё.