Это я – Эдичка - Лимонов Эдуард Вениаминович. Страница 18

Ну да, я забыл о французе. Он был с зализанными тонкими ниточками волосиков по обе стороны черепа, костистый, высокий, с несколько крупным при общей худобе задом, в узеньких брючках, с таким же узким, сужающимся к носу лицом. Похож был на какую-то рыбу.

Молодой бездельник, покрывшись пятнами, стеснялся, стал говорить с французом по-французски. Нужно признать, что это ему неплохо удавалось. Его бабушка, о которой он постоянно вспоминал, умела не только бить надтреснутые кузнецовские тарелки о стены, но и научила внука говорить по-французски и по-английски, чего не скажешь о моей, к сожалению.

По желанию Раймона, хвалившегося моей фигурой, я должен был вертеться перед французом, показывая себя. Мне казалось, что мне пятнадцать лет, и что родители показывают меня своим друзьям. Куда пятнадцать, меньше лет. Десять, восемь.

Французу я явно понравился, он был старый закоренелый педераст, сколько ему было лет, не знаю, он был законсервирован как старая слоновая кость, сиял, отполированный, и все время улыбался и говорил тонким отчаянным светским голоском, каким в оперетте говорят смешные светские люди – князья и принцы, смешные, но не без шарма. Мне француз тоже нравился, и куда больше, чем Раймон, но я не смел ему об этом сказать. Он был почему-то мне приятен, от своих узеньких, нарочито не по моде брюк, до ниточки волос на голове.

Раймон был тучнее, кровянистее, мяснее, конечно, француз нравился мне больше.

Кирилл, не имея ни копейки денег, из вежливости вел переговоры о покупке костюмов для него, Кирилла. Всем было ясно, что ни хуя он не купит, но что это его манера делать всем приятное, как-то участвовать в их жизни. Я думаю, он был в полном восторге от того, что сидит в компании педерастов, он, добрая душа, любил своих друзей, любил их титулы, или отсутствие титулов, держу пари – он всегда преувеличивал и достаток Раймона передо мной и другими людьми, и вообще все преувеличивал в большую и лучшую сторону о своих друзьях. Это невинное детское развлечение, но этим он и себя не забывал, он – Кирилл, имея таких друзей как бы вырастал в собственных и чужих глазах.

Француз, к сожалению, очень скоро ушел, на прощанье похлопав меня по попке и сказав: «Я думаю, это лучше для вас что вас бросила жена». В его устах это звучало убедительно – я подумал: – конечно, лучше, может, и лучше. И от его похлопывания я был в восторге – почему-то мне это понравилось.

После француза пришел итальянец. «Он был когда-то моим любовником, – сказал Раймон, когда итальянец ушел в ресторан поесть, он не давал мне спать, очень сильный хуй у этого молодого человека. Ох, он такое творит!» – говорил Раймон с восторгом. Мне в его словах почудился укор. «Сам виноват, – подумал я, – не имеешь подхода!»

Итальянец пришел переночевать. Когда я осведомился у Раймона, почему он не остановился в отеле, выяснилось, что он еще и миллионер. Миллионер был лет 35, не более и очень симпатичный. Звали его Марио.

Педерасты всех национальностей входили в этот вечер в дом Раймона, правда, они не скоплялись, а посидев, уходили, на их место являлись другие. Оставался только Марио, но и он вскоре ушел в отведенную ему гостевую комнату и пребывал там.

Иногда Раймон снова принимался трогать меня за хуй, но постепенно чувствовалось, что он устал, и от усталости, уже не контролируя себя, стал пошловат, говорил какие-то неуклюжие и жирные остроты, чего в нормальном состоянии с ним не случалось. В конце концов он объявил нам с Кириллом, что он извиняется, но хочет спать. Я был разочарован. Видно, это отразилось на моем лице, потому что Раймон сказал: – Пойди к Марио, хочешь? – и уже шутливо продолжал, – только он не даст тебе спать, я лично Марио немного побаиваюсь, хотя мы уже много лет не спим вместе и друг друга не возбуждаем. И он повел нас в комнату к Марио, слегка покачиваясь, ведь он целый день работал в оффисе, а потом еще пил с нами наравне целый вечер, это было понятно.

Марио сидел в расстегнутой рубашке и перебирал какие-то бумажки. Деловой человек, он, право же, был красивый, и я при моем желании сегодня, сейчас, лишиться своей девственности, наверное, остался бы с ним, если бы не понимал что Раймон не хочет этого, если его не разочаровал вид моего сморщенного отростка, то не должен хотеть. И я не остался, хотя шутливые слова и косой взгляд Марио на меня, этакий скользящий, убедил меня тотчас, что Раймон прав, не сочиняет Раймон.

Нужно было уходить, но завязалась какая-то глупая беседа, виной которой были усталый и обрюзгший вдруг РАЙМОН и Кирилл. Назавтра у Раймона должно было быть парти, очень важное, так как должен был придти его босс, хозяин дела, не педераст, и Кирилл вызвался достать для этого хозяина красивую девушку. Где он собирался достать ее, я не знал, но нелепый разговор тянулся и тянулся, Раймон жаловался на отсутствие посуды, но потом вспомнил, что красивую посуду принесет ему Себастьян-Луис.

– Он же сегодня звонил, я совсем забыл. Мои сервизы все частично перебиты, я давно ничего не устраивал дома, все приглашал людей в рестораны, – говорил Раймон тоном зажравшегося собственника. В нем проснулся гнусный буржуа, который за свои деньги претендует на весь мир со всеми его материальными и духовными ценностями. Из тех, кто купили мою глупую девочку. Я разнервничался.

Внешне я сидел с ним в обнимку, он машинально гладил мое плечо, но заглянув в меня, что же можно было увидеть, господа? Ненависть. Ненависть к нему, одуревшему от вина и усталости. И вдруг я понял, что сейчас с удовольствием перерезал бы глотку этому Раймону ножом или бритвой, хотя не он меня насиловал, а я насиловал себя сам, сидел здесь, но я перерезал бы ему глотку, содрал бы с него кольца с бриллиантами и ушел бы восвояси из дорогой квартиры с Шагалом, и купил бы себе девочку-проститутку на целую ночь, ту, китайско-малайского происхождения, маленькую и изящную, что всегда стоит на углу 8-й авеню и 45-й улицы, проститутку, но самочку, девочку. Целовал бы ее всю ночь, делал бы ей приятное, и пипку и пяточки целовал.

А на оставшиеся деньги купил бы этому балбесу Кириллу самый дорогой костюм у Теда Лапидуса, потому что кто ему еще купит, а я старше и опытнее. Вся эта картина была такой живой, что я невольно вздрогнул, и тем рассеял туман перед собой. Обозначились Кирилл и деловой Марио, и рядом со мной мясная морда Раймона. – Пора идти, – сказал я, – ведь вы, Раймон, хотите спать.

И мы вышли. Я и Кирилл.

Я поставил точку на Раймоне, хотя кто-то кому-то должен был звонить, и как-то выйдя из отеля, я, красиво одетый, встретил того же Раймона, а с ним Себастьяна в черном костюме и белой глупой шляпке из соломки, «очень дорогой», по мнению вездесущего Кирилла, которого я ждал, и который вскоре подошел. С ними был еще мальчик-мексиканец. Выглядели они как кавказские родственники, приехавшие в гости к дяде Раймону в Москву. Они были очень озабочены, вся компания искала какое-нибудь новое место, где можно было бы пообедать. «Нам бы их заботы!» – сказал завистливо Кирилл. Увидав на противоположной стороне улицы мексиканский ресторан, Раймон и его кавказские родственники заспешили туда. С полпути Раймон обернулся и посмотрел на меня. Я улыбнулся и помахал ему рукой. Тогда я уже выспался с Крисом, у меня уже был Крис.

4. Крис

Я говорю, что в поисках спасения я хватался за все. Возобновил я и свою журналистскую деятельность, вернее, пытался восстановить. Мой ближайший приятель Александр, Алька, тоже пришибленный изменой своей жены и полной своей ничтожностью в этом мире, жил в это время на 45-й улице между 8-ой и 9-ой авеню в апартмент-студии, в хорошем доме, расположенном по соседству с бардаками и притонами. Он, очкастый интеллигент, осторожный еврейский юноша, вначале побаивался своего района, но потом привык и стал чувствовать в нем себя как дома.

Мы часто собирались у него, пытаясь найти пути к публикации своих статей – идущих вразрез с политикой правящих кругов Америки – в американских газетах, а вот в каких именно, мы не знали – «Нью Йорк Таймз» нас отказывалась замечать, мы туда ходили еще осенью, когда я работал в «Русском Деле» корректором, как и Алька. Мы сидели тогда друг против друга и быстро нашли общий язык. Мы носили в «Нью Йорк Таймз» наше «Открытое письмо академику Сахарову» – «Нью Йорк Таймз» нас в гробу видела, они нас и ответом не удостоили. Между тем письмо было куда как не глупое и первый русский трезвый голос с Запада. Интервью с нами и пересказ этого письма был все-таки напечатан, но не в Америке, а в Англии, в лондонской «Таймз». В письме мы говорили об идеализации Западного мира русскими людьми, писали, что в действительности в нем полно проблем и противоречий, ничуть не менее острых, чем проблемы в СССР. Короче говоря, письмо призывало к тому, чтобы прекратить подстрекать советскую интеллигенцию, ни хуя не знающую об этом мире, к эмиграции, и тем губить ее. Потому-то «Нью Йорк Таймз» его и не напечатала. А может, они посчитали, что мы не компетентны, или не отреагировали на неизвестные имена.