Мы — на острове Сальткрока - Линдгрен Астрид. Страница 47

— Ты ведь все равно — моя Малин?

Да, мой любимый братик, я твоя. И хотя Чёрвен со Стиной думают, что я древняя старуха и должна очертя голову броситься на шею заколдованному принцу, сама я считаю, что принц может подождать меня несколько лет. И он сказал, что подождет.

Новая июньская ночь сгущается над Сальткрокой. Теперь — спать. А утром проснуться и снова быть счастливой. Тра-ля-ля!"

ЧЕРВЕН ЗАРАБАТЫВАЕТ ТРИ КРОНЫ

В понедельник утром Пелле проснулся оттого, что заскулил Юм-Юм, и он взял его к себе в кровать. Уткнувшись носом в Пеллину шею, щенок снова заснул, но Пелле не спалось. Надо быть совсем сумасшедшим, чтобы спать, когда можно просто лежать и быть насквозь, до самых кончиков пальцев счастливым от сознания того, что рядом с тобой мягкое, теплое существо — Юм-Юм, твой собственный щенок. Неужто можно быть таким счастливым-пресчастливым? Внезапно Пелле вспомнил Музеса. Даже немножко нечестно, что он не так горюет о нем, как следовало бы.

— Но, — начал он объяснять спящему Юм-Юму, — и Музес не очень-то горюет обо мне, будь уверен. Он плавает по морю и играет с другими тюленятами, и ему весело— превесело.

На мгновение Пелле задумался и о Йокке. У него чуть защемило сердце. Может и не из-за Йокке. Он вспомнил, как бывает, когда все на свете словно сговаривается против тебя и мир становится «островом скорби и печали». Но он отогнал от себя эту мысль, и сделать это было нетрудно. Потому что проснулся Юм-Юм, и жизнь так и закипела в нем. Он обнюхал и лизнул Пеллино лицо, потянул его за пижаму, залаял, затявкал и стал прыгать по кровати, а Пелле захохотал. Смех был такой счастливый, что у Малин, услыхавшей его из кухни, на глаза навернулись слезы. Она даже перестала поджаривать тосты, чтобы насладиться подольше этим смехом. Смейся еще, смейся, Пелле, чтобы знать, что ты никогда не разучишься смеяться!

Чего только не сулит день, который начинается счастливым смехом мальчика и изумительно прекрасной погодой! Прошлая неделя была невыносимой: ветер, дождь и холод. А теперь вдруг такое удивительное утро. Малин решила накрыть стол к завтраку на лужайке перед домом.

Ее отец проснулся и одевался в каморке при кухне, что-то мурлыча себе под нос.

— Понедельник, утро… а мне так ве-е-се-ло-о…

— Нельзя петь натощак! — крикнула Малин отцу. — А не то к вечеру будешь плакать, разве не знаешь такой приметы?

— Суеверная чушь, — отрезал Мелькер и вышел, напевая, на кухню. — Хватит, поплакали. Довольно реветь!

Он помог ей накрыть стол к завтраку на лужайке перед домом. Малин передавала Мелькеру из кухни тарелки, чашки, блюдца, а он нес их в сад. Когда все было готово, Мелькер оглянулся.

— А где же мои голодные мальчишки?

Двое старших уже возвращались с моря. Они встали рано и успели сходить на рыбалку. Рыбы они, ясное дело, не наловили, по посидеть на утреннем солнышке у окуневом отмели — это да! Такие часы не пропадают даром. Нагуливаешь аппетит.

— О Малин, ты никак испекла вафли?

Никлас с одинаковым удовольствием смотрел па сестру и на вафли.

— Да, это в знак благодарности этому чудесному утру, оно ведет себя отлично!

Мелькер одобрительно кивнул головой.

— Удивительное утро и удивительный завтрак: стол накрыт Мелькером собственноручно. Вафли, кофе, простокваша, тосты, масло, сыр, варенье и осы, что угодно еще?

— А ос ты тоже подал собственноручно? — спросил Юхан.

— Они, разрази их гром, сами прилетели. Придется и этим летом мучиться с осиным гнездом.

Мелькер прогнал нескольких ос, примостившихся на баночке с вареньем. Но если бы даже на коленях у Пелле сидел лучший в мире щенок, Все равно в его сердце хватило бы места для всех других зверюшек и насекомых на земле, поэтому он укоризненно сказал:

— Оставь в покое моих ос, папа! Они тоже хотят жить в столяровой усадьбе, точь-в— точь как и мы! Ты что, не понимаешь?

Мелькер, конечно, понимал, как здорово жить в Столяровой усадьбе. Они все это понимали.

— Чудно все-таки, как мы привязались к этой древней развалюхе, — сказала Малин.

Красная стена дома за ее спиной, да и вся Столярова усадьба излучали какое-то тепло. И Малин считала, что это вовсе не зависит от солнца. Она воспринимала весь дом, словно живое существо, преданное, доброжелательное и теплое, которое взяло их под свою опеку.

— Древняя… да, но не очень, — сказал Мелькер. — Тесовая обшивка кое-где прохудилась, но сам дом из крепких ядровых бревен. Да, крыша, пожалуй, тоже неважнецкая, но, будь это мой дом, я бы его подновил так, что его стало бы не узнать.

«Воздвиг бы я себе дом на самом краю моря и приладил бы к нему новую крышу, — подумал про себя Пелле, — вот было бы здорово».

— А участок какой! — воскликнул Мелькер. — Такого нигде не найдешь!

Они ели свои вафли, смотрели на свой участок и на свою Столярову усадьбу и думали, что все это — бесподобно. Сладко благоухая, цвел жасмин, кусты шиповника были осыпаны нежными бутонами, которые вот-вот распустятся, весь участок зеленел и цвел, точно райский сад, неприметно спускаясь к берегу, где у пристани кричали чайки: конечно, все было бесподобно.

— Подумать только, обыкновенный простой столяр! А как поставил дом! Ни к чему не придерешься, — сказал Мелькер. — И службы. Вся усадьба словно по волшебству сама собой выросла из-под земли. За такой двор столяра следовало бы наградить медалью.

— Папа, мы всегда будем тут жить? — спросил Пелле. — То есть каждое лето?

— Да, да, разумеется, — подтвердил Мелькер. — Сегодня Матсон приедет, он звонил в лавку и предупредил, так что наконец-то мы подпишем новый контракт.

Пока Мелькерсоны завтракали, Чёрвен прогуливалась с Боцманом. Она спустилась к причалу покормить лебедей. Каждое утро лебединое семейство: папа-лебедь, мама— лебедь и семь маленьких серых комочков — лебедят — подплывали к берегу. Сегодня, пока они клевали черствый хлеб из ее рук, к причалу подрулила большая незнакомая моторка. Пассажиров было трое. Одного из них ей уже приходилось видеть и раньше. Это был Матсон, наезжавший на остров несколько раз в году. Но другой, высокий плотный мужчина в морской фуражке, который вел лодку, никогда прежде на Сальткроке не бывал, так же как и девочка, сидевшая рядом с ним.

— Подай конец! — скомандовала Чёрвен, и Матсон швырнул ей канат; она пришвартовала лодку.

— Смотри, какая ловкая, — сказал человек в морской фуражке, спрыгнув на берег. — Неплохой получился узелок.

Чёрвен расхохоталась:

— Узелок! Да это же двойной морской узел! Право слово!

— Гм! — хмыкнул человек в морской фуражке. — Когда ты успела научиться таким премудростям?

— А я и не училась, я сроду умела, — ответила Чёрвен.

Вытащив из кармана блестящую, новехонькую крону, он отдал ее ей. Удивленно взглянув на монету, Чёрвен улыбнулась:

— Неплохо заработала на двойном морском узле.

Но приезжий уже не слушал ее, вернее, попросту не замечал.

— Давай, Лотта! — крикнул он, и девочка спрыгнула на берег. Чёрвен она показалась очень нарядной — в узеньких светло-синих брючках и белом джемпере. Ее каштановые волосы были красиво уложены. Счастливица, ей разрешают укладывать волосы! Хотя она была примерно тех же лет, что и Тедди. А физиономия у нее кислая, и с Чёрвен она даже не поздоровалась. На руках девочка держала маленького белого пуделя; и Чёрвен оглянулась в поисках Боцмана. Может, для разнообразия ему интересно познакомиться с пуделем? Но Боцман мчался вдоль берега и был уже на полпути к Сорочьему мысу. Ну что ж, пусть пеняет на себя, если не увидит пуделя, потому что эта Лотта уже ушла со своей собачонкой.

Чёрвен понимала, что Матсону надо в Столярову усадьбу. Но ей было невдомек, зачем он потащил туда с собой этих двоих: впрочем, какое ей до этого дело! Но она пошла за ними следом, потому что ей тоже надо было в усадьбу — повидаться с Пелле.

— А, наконец-то, господин Матсон пожаловал, — сказал Мелькер, увидев посетителей в калитке. — Пожалуйста, заходите, мы только уберем со стола и тогда сможем подписать контракт.