Путешествие к Арктуру - Линдсей Дэвид. Страница 30

Тайдомин поежилась.

– Ты тоже встретил свою порочную женщину, Спейдвил; но твой метод более благороден.

– Не жалей других женщин, – сказал Спейдвил, – а люби СПРАВЕДЛИВОСТЬ. Кроме того, Хейтор однажды беседовал с Создателем.

– С Творцом Мира? – задумчиво сказал Маскалл.

– С Творцом Удовольствия. Рассказывают, что Создатель защищал свой мир и пытался заставить Хейтора признать очарование и радость. Но Хейтор, отвечавший на все его изумительные речи несколькими краткими железными словами, что эти радость и красота всего лишь иное название скотства душ, погрязших в роскоши и праздности. Создатель улыбнулся и сказал: «Почему ты мудрее самого Носителя Мудрости?» Хейтор сказал: «Моя мудрость исходит не от тебя и не от твоего мира, а от того другого Мира, который ты, Создатель, тщетно пытался скопировать». Создатель ответил: «Тогда что ты делаешь в моем мире?» Хейтор сказал: «Я здесь по ошибке и поэтому подвержен твоим ложным удовольствиям. Но я завернулся в БОЛЬ – не потому, что она хороша, но потому, что хочу быть как можно дальше от тебя. Ибо боль тебе не принадлежит, не принадлежит она и другому миру, а есть лишь тень, отбрасываемая твоими ложными радостями». Тогда Создатель сказал: «Что это за далекий другой мир, о котором ты говоришь: „Это так – это не так“? Почему лишь один ты из всех моих созданий знаешь о нем?» Но Хейтор плюнул ему под ноги и сказал: «Ты лжешь, Создатель. Все знают о нем. Один лишь ты своими привлекательными игрушками заслоняешь его от нашего взора». Создатель спросил: «Кто я тогда?» Хейтор ответил: «Ты мечтающий о невозможном». А потом, гласит предание, Создатель удалился, неудовлетворенный разговором.

– О каком другом мире упоминал Хейтор? – спросил Маскалл.

– Том, где правит величие, Маскалл, так же как удовольствие правит здесь.

– Величие или удовольствие, разницы нет, – сказал Маскалл. – Каждая отдельная душа, которая живет и хочет жить, низка и по природе порочна.

– Да хранит тебя твоя гордость! – ответил Спейдвил. – Не создавай закона для вселенной и на все времена, а лишь для себя и на свою маленькую, фальшивую жизнь.

– В каком обличье пришла смерть к этому суровому непобедимому человеку? – спросила Тайдомин.

– Он дожил до старости, но до последнего часа оставался прямым и подвижным. Когда он понял, что смерть близка, он решил убить себя. Он собрал вокруг себя друзей; не из тщеславия, а чтобы они могли увидеть, до каких высот может подняться дух человека в своей вечной борьбе со сластолюбивым телом. Стоя прямо, без всякой поддержки, он умер, остановив дыхание.

Наступило молчание, длившееся, наверное, час. Они по-прежнему не чувствовали ледяного ветра, но поток их мыслей застыл.

Однако, когда Бранчспелл засиял вновь, хотя и вполсилы, любопытство Маскалла опять пробудилось.

– Значит, твои соотечественники, Спейдвил, страдают себялюбием?

– Люди в других местах, – сказал Спейдвил, – рабы удовольствия и вожделения, и знают это. Но люди моей страны – рабы удовольствия и вожделения, не знающие об этом.

– И все же в этом гордом удовольствии, находящем радость в самоистязании, есть что-то благородное.

– Всякий, кто вообще изучает себя, – низок. Только презрев душу так же, как и тело, может человек войти в истинную жизнь.

– Из каких соображений они отвергают женщин?

– Поскольку у женщины идеальная любовь, и она не может жить для себя. Любовь к другому – это удовольствие для того, кого любят, и следовательно, губительна для него.

– Лес ложных идей ждет твоего топора, – сказал Маскалл. – Но допустят ли они это?

– Спейдвил знает, Маскалл, – сказала Тайдомин, – так что будет ли это сегодня или завтра, но любовь придет в эту страну, и даже апостолы Хейтора ей не помешают.

– Остерегайся любви, остерегайся чувств! – воскликнул Спейдвил. – Любовь всего лишь двоюродная сестра удовольствия. Думай не о том, чтобы доставить другим удовольствие, а о том, чтобы служить им.

– Прости меня, Спейдвил, если я еще рассуждаю по-женски.

– У СПРАВЕДЛИВОСТИ нет пола. До тех пор, Тайдомин, пока ты будешь помнить, что ты женщина, до тех пор не достигнешь ты божественной апатии души.

– Но где нет женщин, нет детей, – сказал Маскалл. – Откуда взялись все эти поколения людей Хейтора?

– Жизнь рождает страсть, страсть рождает страдание, страдание рождает стремление к избавлению от страдания. Люди толпами сходятся в Сант отовсюду, чтобы залечить шрамы своей души.

– Вместо понятной для всех ненависти к удовольствию какую простую формулу предлагаешь ты?

– Железная покорность долгу, – ответил Спейдвил.

– А если они спросят: «Насколько это совместимо с ненавистью к удовольствию»? – что ты заявишь?

– Я отвечаю не им, я отвечаю тому, кто задал вопрос, – тебе, Маскалл. Ненависть это страсть, а все страсти вырываются из темного пламени эгоизма. Вовсе не нужно ненавидеть удовольствие, просто проходи мимо него, спокойно и безмятежно.

– Что является критерием удовольствия? Как нам всегда распознавать его, чтобы избежать?

– Твердо следуй долгу, и такие вопросы не возникнут.

Через некоторое время Тайдомин робко дотронулась пальцами до руки Спейдвила.

– Ужасные сомнения одолевают меня, – сказала она. – Этот поход в Сант может закончиться плохо. Я вижу тебя, Спейдвил, и себя, лежащих мертвыми и залитых кровью, но Маскалла там нет.

– Мы можем уронить факел, но он не погаснет, и другие поднимут его.

– Дай мне знак, что ты не такой, как другие люди – чтобы я знала, что кровь наша не прольется напрасно.

Спейдвил посмотрел на нее сурово.

– Я не волшебник. Я убеждаю не чувства, а душу. Зовет тебя в Сант твой долг, Тайдомин? Тогда иди. Не зовет он тебя в Сант? Тогда не ходи дальше. Разве это не просто? Какие еще знаки нужны?

– Разве я не видела, как ты рассеял эти смерчи из молний? Никакой обычный человек такого сделать не смог бы.

– Кто знает, что может сделать человек? Один может сделать одно, другой – другое. Но что могут сделать все – исполнить долг; и чтобы открыть им глаза на это, я должен идти в Сант, и если нужно, сложить там голову. Ты по-прежнему будешь сопровождать меня?

– Да, – сказала Тайдомин, – я пойду за тобой до конца. Это тем более необходимо, что я продолжаю огорчать тебя своими замечаниями, а это значит, я еще нетвердо усвоила урок.

– Не будь смиренной, ибо смиренность всего лишь самооценка, а когда мы думаем о себе, нам приходится пренебрегать какой-то деятельностью, которую мы могли бы мысленно планировать или намечать.

Тайдомин оставалась встревоженной и обеспокоенной.

– Почему в этой картине не было Маскалла? – спросила она.

– Ты сосредоточилась на этом предчувствии потому, что оно кажется тебе трагическим. В смерти нет ничего оригинального, Тайдомин, как и в жизни. Есть только правота и неправота. Что проистекает из правых и неправых поступков, не имеет значения. Мы не боги, создающие мир, а просто мужчины и женщины, выполняющие наш насущный долг. Мы можем погибнуть в Санте – так привиделось тебе; но истина будет жить.

– Спейдвил, почему для начала своих трудов ты избрал Сант? – спросил Маскалл. – Эти люди, одержимые своими идеями, вряд ли последуют за новым светом.

– Где плохое дерево растет, хорошее будет процветать. Но где деревьев нет вообще, ничего расти не будет.

– Я понимаю тебя, – сказал Маскалл. – Возможно, здесь нам предстоит мученичество, но в других местах мы походили бы на людей, проповедующих перед свиньями.

Незадолго до заката они достигли оконечности черной равнины, над которой высились черные скалы Сант-Левелса. Головокружительная, искусственно созданная лестница из более чем тысячи ступенек различной высоты, извиваясь и разветвляясь, чтобы обойти выступы утесов, вела наверх. Место, где они стояли, было защищено от режущего ветра. Бранчспелл, наконец, сиял ярко, и перед самым закатом наполнял облачное небо яркими пылающими красками, некоторые из сочетаний которых были новыми для Маскалла. Горизонт отстоял так далеко, что, окажись вдруг Маскалл на Земле, ему показалось бы, что он находится под куполом какого-то небольшого собора.