Игорь Саввович - Липатов Виль Владимирович. Страница 14

– Игорь Саввович, товарищ Гольцов! Будете брать свою рюмку или не будете? – рассвирепел Прончатов. – Извольте пить!

Игорь Саввович посмотрел на рюмку, наполненную Ритой, пожал плечами.

– Странно! – медленно проговорил он. – В чем, собственно говоря, дело? Почему хозяин харчевни обращается ко мне? Есть Володечка Лиминский. Посмотрите, какой он старательный!

Действительно, на фоне скучающих женщин, занятого телефоном полковника Митрия Микитича, привычно величественного Прончатова начальник производственно-технического отдела казался необычно деловитым, приподнятым и по горло занятым. Его соседка, молчаливая Неля, от нечего делать пыталась понять, что изображено на почерневшей от старости картине, висящей над бездействующим камином, а Володечка Лиминский предпринимал героические меры, чтобы привлечь к себе ее внимание. Осторожно, как бы случайно задевал выпуклое бедро, пытался шептать на ухо; глаза у него горели елочными лампочками, причем разноцветными: синяя и зеленая.

– Лиминский! – театрально обрадовался Прончатов. – Бери в длинные руки бразды правления, Лиминский!

Начальник производственно-технического отдела с великим рвением принялся выполнять приказ. Для начала он попытался оторвать от телефона полковника Митрия Микитича, но тот ему показал ядреный кулак. Потом Лиминский взялся за женщин – каждой сунул в руки рюмку, целуя при этом запястья, а затем встал и громко произнес свое обычное.

– Уперед, граждане! – с ударением на предпоследнем слоге в слове «граждане» торжественно провозгласил он.

Примитивный был человечишко, этот Володечка Лиминский, и было очевидно, что умная и сановная Неля ему не по плечу.

– Граждане, уперед, говорю!

Шепотом разговаривал по телефону полковник, молча и жадно курили женщины, улыбался странной улыбкой Игорь Саввович, думая о том, что женщины многим похожи друг на друга, хотя внешне были подчеркнуто разными. Они походили усталой от мужских дел замедленностью, отвращением к мишуре и пышным словам, интеллектом, эрудицией, одинаковым воспитанием в интеллигентных обеспеченных семьях.

– Чего же, граждане, а?

Шумел приглушенно речной порт, покряхтывал от старости купеческий буфет, шептал по телефону полковник.

– Позвольте мне, – тихо сказала Рита, вынимая изо рта сигарету. – Раскошелюсь, бог с вами! – Она медленно, словно чугунную, подняла рюмку. – Хочу выпить за вас, бабы! – И сосредоточенно помолчала. – Вы, мужики, еще не понимаете, кто сидит с вами. И я вас не обвиняю. Вы пока не способны понять, что мы – такие бабы, каких еще никогда не было. Я не заношусь, напротив, говорю грустные вещи. Ох, как не хочется женщинам становиться мужчинами! – Она лихо крикнула: – Ну, бабы, за вас!

– За вас, наши милые, милые женщины! – восторженно пискнул Володечка Лиминский и звонко поцеловал Нелю в щеку. – Будьте здоровы и счастливы!

Неля не заметила поцелуя: три женщины смотрели только друг на друга, были серьезны, печальны и усталы, но рюмки сдвинули громко, коньяк опрокинули в накрашенные рты одним глотком и, подобно людям армейской выучки, без команды, но одновременно сели – по-прежнему серьезные и печальные.

– Я человек культурный, – прежде чем выпить, громко сказал Володечка Лиминский. – Я человек культурный! Утром встану, поброюсь, одеколон допью…

Кто-то неохотно взял яблоко, кто-то лениво ковырнул вилкой семгу, кто-то, сморщившись, жевал лимон. Стало как-то необычно тихо – это полковник Митрий Микитич положил – вот новость! – телефонную трубку. Он никогда не носил форму, в форме Сиротина никто и представить не мог. Летом полковник носил пестрые рубахи навыпуск.

– Поздравьте! – радостно сказал он. – Устроил девчушку в педагогический… Уговорил!

Никто застолом, естественно, не знал, какую девчушку Митрий Микитич устраивал в Ромский педагогический институт, да и сам полковник, случалось, не знал, кто она, эта девчушка, и как выглядит. Устраивал в институт девчушку полковник потому, что кто-нибудь из знакомых позвонил ему и между делом попросил поспособствовать поступлению в институт племяннице старого друга. Этого было достаточно, чтобы полковник Митрий Микитич начал хлопотать. А как же иначе, если полковник круглыми сутками был занят тем, что творил добро, добро и только добро!

– Будет учиться девчушка! – сладостно потирая руки, повторил Митрий Микитич. – А вы уже, поди, назюзюкались.

У полковника было круглое, идеально конопатое лицо, круглые глаза и такой же рот, да и сам полковник при росте в метр шестьдесят два и при здоровой полноте казался абсолютно круглым. Родился он в деревне Ромской области, происходил, как говорят в Сибири, из чалдонского рода коренных русских жителей, и поэтому в его речи сверкали яркие и прекрасные старинные словечки типа «ланись» вместо «в прошлом году» или «намедни» вместо «вчера».

– А ты, милиция, пей! – насмешливо сказал Прончатов. – Скоро опять прильнешь сосунком к телефону!

Рюмки снова были налиты. Лиминский старался шутить и веселиться, но в грандиозной гостиной под абажуром с хрустальными подвесками, казалось, висело дымное облако скуки и неприютности, и даже Прончатов со своей блондинкой Наташей казались печальными. Время текло медленно, как песок в суточных часах. Отбивали медные секунды часы в деревянном футляре, минуты уходили в холодную вечность пресной водой сквозь вялые пальцы, и было такое ощущение, что и в комнате, и за окном, и везде жизнь остановилась, а пристанские шумы походили на стук последнего вагона уходящего в неизвестность поезда.

В двери деликатно постучали. Прончатов быстро поднялся, сделав властный успокаивающий жест, бронзовым идолом пошел к дверям.

– Выйдем вместе! – сказал он Игорю Саввовичу. – Надо сказать пару слов дежурной.

В коридоре Прончатов и Игорь Саввович понимающе переглянулись, затем Прончатов резко открыл двери, не дав дежурной по этажу просунуть нос даже в щелочку, вышел, чтобы «объяснить» дежурной по этажу, почему после одиннадцати часов в его номере пребывали гости, когда гостиничными правилами это было категорически запрещено. От нечего делать Игорь Саввович посмотрел на себя в громадное зеркало. Грудь, если выражаться литературно, раздирало когтями страха, жалили сердце булавочные уколы, но ему самому неожиданно понравилось зеркальное отражение. Стоял спокойный, несуетный, еще молодой человек с непротивным и даже – представьте! – мужественным лицом и такими глазами, что трудно понять: отражается ли в них тоска, или глаза, так сказать, налиты начальственной влагой. «Держись, старина!» – подумал Игорь Саввович и подмигнул своему отражению.

– Крепкая баба попалась! – со смаком и одобрением сказал Прончатов, вернувшись в прихожую. – С юморком, с размахом! Не приняла, а допустила меня до счастья дать ей на лапу… Ну вот что, старче! Я тебя не для дежурной вызвал. – Он положил руку на плечо Игоря Саввовича. – Весь этот междусобойчик я ради тебя устроил. – Прончатов усмехнулся. – Лиминского я не видел? – Он привлек к себе Игоря Саввовича за плечи. – Встряхнись, оживи, почувствуй вкус жизни!

Прончатов выпрямился, страстно продолжал:

– Только не сдавайся, слышишь, не сдавайся – пропадешь. У всякого бывает – жить не хочется! Скрипнешь зубами, и еще как живешь… Ты слышишь меня, старче! Я тебя люблю! Ты штучное производство, Коло-Юльский плот – эпоха, а ты… Ты раскис, как гимназистка! Ну говори! Хочу твой голос слышать – соскучился.

Игорь Саввович молчал – болела опять грудь, и было по-обычному беспричинно страшно. Однако тихо сказал:

– Я стараюсь, Олег! Все, кажется, перепробовал. Безрезультатно.

– Врешь! – загремел Прончатов. – Не стараешься, а – вот именно! – пробуешь… – Он снова обнял друга. – А может, тебе вернуться на Весенинский? Хочешь?

– Не хочу! То есть не думал, хочу ли…

Прончатов замолчал, непривычный: тихий и грустный.

– Хотел бы я знать, что с тобой! – проговорил он. – В болезнь не верю… Знаешь, что Рита сказала моей белокурой пассии? «Всех мужчин мира меняю на одного Игоря Гольцова». – Прончатов непонимающе, словно не человеку, заглянул Игорю Саввовичу в глаза. – Неужели этого мало, чтобы наконец перестать…