Повесть без начала, сюжета и конца... - Липатов Виль Владимирович. Страница 14

– Ты думаешь, что Булгаков не угомонится после коллективного письма в райком?

– Ого-го! – удивился муж.– Да ко мне, видимо, на днях нагрянет с проверкой зампред райисполкома Стамесов, курирующий лесную промышленность…

Игоря Петровича Стамесова Нина Александровна хорошо знала, он ей раньше немножко нравился и в одной веселой компании однажды шутливо ухаживал за ней. Не преследуя определенной цели, скорее всего по инерции Нина Александровна все-таки выяснила, что представляет собой видный мужчина из райцентра; оказалось, что он женат на умной и красивой женщине, любит ее, имеет троих детей.

– Стамесов – это хорошо,– задумчиво сказала Нина Александровна.– Если будет удобно, организуй мне с ним встречу… Стамесов, кстати, из тех, кого вокруг пальца не обведешь: объективен и умен.

– Хорошо,– согласился Сергей Вадимович и вдруг добавил: – Слушай, Нинусь, а ведь у тебя не голова – совет министров.

– Сейчас я уберу посуду,– поднимаясь, неожиданно сухо сказала Нина Александровна.– Ты знаешь, теперь я посуду мою сама. Вероника заявила, что после ужина посуду надо мыть немедленно. «Грязь затвердевает» – вот что она сказала…

Нина Александровна с посудой расправилась быстро – не сделала ни одного лишнего шага по кухне, ни одного ненужного движения, так как все давно было продумано и доведено до совершенства. Моя посуду и устанавливая ее на проволочную сушилку, она по-прежнему думала о Сергее Вадимовиче. «Он забавный, интересный и, кажется, волевой человек,– размышляла она.– И я чувствую, что тороплюсь в кровать… Это хорошо!» Муж на самом деле был ей приятен и желанен: нравились его сильные руки, плоский затылок, коротковатая шея, детская привычка спать на спине, а главное, то, что в любви Сергей был не слишком опытен, как всякий занятый настоящим мужским делом человек. Одним словом, минусы начисто отсутствовали, как ни повертывай, Сергей Вадимович оказывался безупречным, что, конечно, настораживало, ибо Нина Александровна терпеть не могла круглых отличников. «Что со мной творится? – внезапно подумала она.– Я рассуждаю так, словно он мой ученик». Нина Александровна поняла, что с первой секунды знакомства с будущим мужем следит за ним напряженно и зорко, как за подозрительным «камчаточником», анализирует каждое слово и жест, поступок и отсутствие поступка. Она огорченно поджала губы: «Сороконожка… Запуталась в ногах!» – и сразу после этого заставила себя ни о чем не думать.

Закончив мытье посуды, Нина Александровна вернулась в комнату.

– Вот и все, Сергей, пора спать.

– Айда, Нинусь.

Когда она проходила мимо мужа к платяному шкафу, чтобы достать постельное белье, он перехватил ее по пути, и они коротко обнялись и поцеловались – нежно и обещающе.

4

За несколько дней до приезда в Таежное заместителя председателя райисполкома Игоря Петровича Стамесова, в четверг, когда Нина Александровна давала в день три урока – все в первую смену,– в большой и жаркой по-зимнему учительской произошел тягостный эпизод, сыгравший в дальнейшем жизненном укладе и умонастроении Нины Александровны такую большую роль, что она не могла предвидеть и сотую часть нежелательных последствий.

День тогда выдался серенький и мерзопакостный, с самого утра над поселком путешествовали бесплодные тучи, зловеще кричали отупевшие от непонятной погоды вороны, деревья тяжело поникли под смерзшимися снежными шапками, и все это было таким, что по тихой учительской бродила будничная тоска.

Учительская! Кто не знает эти комнаты в средних школах. В них обычно стоит несколько ободранных фанерных шкафов, заваленных сверху изношенными географическими картами, старыми классными журналами, тетрадями, измочаленными учебниками и разнокалиберными, серыми от пыли глобусами; кто не помнит непомерно длинный стол, покрытый красной скатертью из материала, на котором пишут мелом праздничные лозунги, щелястый желтый пол, возле порога стертый подошвами учеников, приходящих на «взбучку»; непременный фикус в большой кадке с землей, из которой торчат окурки, неожиданно щеголеватые занавески, испачканные фиолетовыми чернилами; кто не видел на стенах таких учительских графиков дежурств по школе; планов работы пионерских дружин, ведомостей успеваемости по классам с разноцветными треугольничками в клетках, списков ответственных за противопожарную безопасность и так далее и так далее.

Неприятный эпизод произошел во время третьего урока, минут за двадцать до конца, когда в учительской ждали своего часа всего три человека – Нина Александровна, пожилая преподавательница истории Екатерина Викторовна Цырина и литераторша Люция Стефановна Спыхальская. Преподавательница истории, сидя под фикусом, сосредоточенно читала газету и что-то в ней подчеркивала красным карандашом «великан», литераторша Люция Стефановна, положив руки на колени, смотрела, как за окнами грустно плывут тучи, и мурлыкала сквозь зубы модную песню. Кроме этого, Люция Стефановна занималась верчением, расстегиванием и застегиванием второй сверху пуговицы на облегающей высокую грудь нейлоновой кофточке.

Собственно говоря, Люция Стефановна Спыхальская тем и славилась, что всегда и везде занималась второй сверху пуговицей на кофточке, причем эта знаменитая и смешная привычка имела точное объяснение. Дело в том, что у Люции Стефановны была очень красивая грудь, такие демонстрировали знаменитые кинозвезды итальянского экрана, а вот все остальное у литераторши было сугубо обыкновенным: коренастая коротконогая фигура, длинные крупные руки, широкая мускулистая шея и деревенское круглое лицо с носом-кнопкой. В этом, наверное, была повинна мать-сибирячка, втайне от поселка жившая с неким Спыхальским. В последний год войны отец литераторши был призван в ряды Войска Польского и убит бандитами уже после войны. Вот тогда-то и выяснилось, что второклассницу Людмилу Трифонову на самом деле зовут Люцией Стефановной Спыхальской. А крутить, расстегивать и застегивать вторую пуговицу на кофточке Люция Стефановна начала после того, как директор школы Белобородова грубо с глазу на глаз заявила: «Прошу, голуба моя, не являться в классы с бальным декольте. Видит бог, у тебя есть что показывать, но в мальчишеской уборной все четыре стены испорчены карикатурами на твое декольте… Прошу не мигать от возмущения! Я тебя семь лет учила уму-разуму, я тебе не чужая… Застегни немедленно вторую пуговицу!» Вот с тех пор Люция Стефановна и привыкла расстегивать вторую пуговицу перед выходом из школы и застегивать ее, как только ноги становились на школьное крыльцо; проделывать эту операцию приходилось часто, это постепенно вошло в привычку и наконец достигло такой степени, что школьный остряк Моргунов, преподаватель физкультуры, изрек крылатую фразу: «Застегнуто-расстегнутая пуговица». Директрису Белобородову это уже не волновало – кинематографическое декольте Люции Стефановны теперь всегда было прикрыто рукой, совершающей знаменитый процесс кручения, расстегивания и застегивания.

Люция Стефановна в замужестве прожила только год. Она тогда училась в институте, на ней женился сокурсник. Жили они, конечно, на частной квартире, для чего Люция по вечерам работала курьершей в редакции областной газеты, но как только были получены институтские дипломы, муж поспешно уехал к родителям на Кавказ. С тех пор Люция Стефановна потеряла всякую надежду на семейную жизнь, хотя была интересным человеком: обладала острым и глубоким умом, понимала толк в юморе, прекрасно знала свой предмет – советскую и зарубежную литературу, получала по почте все толстые журналы, переписывалась с каким-то известным писателем и владела доброй сотней книг с автографами других литераторов. Естественно, что Нина Александровна к Люции Стефановне относилась с особой симпатией, хотя, как теперь говорят, приятельницами они не были.

Когда до звонка оставалось минут пятнадцать, Нина Александровна, закончив подготовку к очередному уроку, пересела к Люции Стефановне, положила руку на подоконник и тоже начала смотреть на зимнюю улицу, где все оставалось прежним – кричали вороны и плыли низкие тучи, брела по центру улицы пегая корова с изломанным рогом, такая печальная и одинокая, что хотелось отвернуться, а на школьной площадке нелепо растопыривали руки-метлы снежные бабы, слепленные малышами; на метеорологическом участке осторожно вращался флюгер, и на него смотреть было тоже неприятно, словно флюгер, как и корова, были центрами всемирной тоски.